Тяжёлая жизнь. 37

СЕМЕЙНЫЕ ДЕЛА И ПРОБЛЕМЫ.


Дома у Таи тоже без новостей не обошлось.

Первым событием было то, что после продолжительного проживания в неблагоустроенной квартире, Юля получила в порядке городской очереди, трёхкомнатную, государственную квартиру. Эта квартира была полностью благоустроена. На кухне даже имелась газовая колонка, которая могла давать горячую воду в любом количестве.

Наконец-то Юля совсем перестала приносить Шурочке своё грязное бельё, а принялась стирать дома самостоятельно, так как условия в её новой квартире были теперь гораздо лучше, чем в Шурочкиной.

Но, даже имея дома горячую воду, Юля продолжала ходить в городскую баню и просиживала там в очереди часа по два, чтобы помыться. Она, как и Шурочка, была большой любительницей попариться. Это и тянуло её в баню. К тому же Юля имела сильно располневшие телеса, которые и в ванну-то с трудом помещались. Какое уж тут мытьё?

Людочка с Оленькой, наслушавшись Таиных страшилок о болезнях, которые можно подцепить в общественной бане, перешли на домашнее мытьё. Дорогие родственнички, могли бы и Тае предложить мыться у них, но этого не случилось, и она вынуждена была, всё так же бегать в баню. Правда, она нашла наиболее безопасный способ мытья в ней тем, что перестала ходить в моечное отделение вместе с Шурочкой, и стала посещать душевое отделение, находящееся в другом корпусе, расположенном по соседству. Там тоже всегда была большая очередь, но Тая нашла выход и из этой ситуации.

Душевое отделение представляло из себя длинное, узкое, одноэтажное здание и делилось оно на мужскую и женскую половины, вход в которые осуществлялся из общего коридора, но через разные двери. Сразу от этих дверей начиналась череда душевых кабин. Это были не современные стеклянные сооружения, а обычные ячейки, отделённые друг от друга тонкими кирпичными перегородками. Дверей они не имели и были полностью открытыми. В каждой ячейке имелась скамейка с вешалками и душ.

Самая первая ячейка, находящаяся непосредственно у входной двери, была самой холодной, особенно зимой. Туда даже задувал ветер. В связи с этим, находилось очень мало желающих в холодное время года мыться в ней, даже при наличии огромной очереди в душевое отделение, и Тая этим пользовалась. Она, минуя очередь, шла туда и спокойно мылась, и ей это очень нравилось. На неё никто не брызгался грязной водой, что уже было для Таи огромным плюсом, и не темнело в глазах от нестерпимой влажной духоты, которая стояла в, плотно забитом людьми, моечном отделении бани. Под тёплыми струями воды, ей было вовсе не холодно.

Вот только при одевании она покрывалась мурашками от холода, но это было в разы лучше, чем потеть, одеваясь в духоте, когда одежда не скользит по телу, а липнет к нему во всех местах и натягиваться на мокрое тело никак не желает. Усилия же, затраченные на то, чтобы натянуть таки на себя одежду, ещё больше заставляют потеть, и в результате не ощущается свежести чистого тела, после мытья. Для Таи это было не приемлемо, поэтому мытьё в душевом отделении было для неё в всех аспектах более выгодным.

Однако, Шурочка была недовольна таким поворотом событий.

-- Ну что это за мытьё такое, в холодине? – возмущённо, говорила она дочери. --Ты же простудиться можешь!

Тая не простужалась, Шурочку не слушала, и продолжала ходить мыться вместо горячей бани в холодный душ. На самом деле, она тоже могла предъявить матери претензии в неправильном её поведении по поводу всё тех же нахальных родственничков, к которым относились Юля с Петром.

Из-за нехватки времени, на которое постоянно жаловалась Юля, они с Петром не могли приняться за косметический ремонт в своей новой квартире.

То, что квартира была новая, это не гарантировало, качественный ремонт в ней, от строителей. Обои, удручающего непонятного цвета, были наклеены кое-как, лишь бы додержались на стене до сдачи дома, полы выкрашены самой дешёвой, страшной, тёмно-коричневой, шершавой на ощупь эмалью и стены в ванной и в кухне тоже были покрыты такой же шершавой, но грязно-синего цвета, краской (зачем только изготовляют такую гадость). Всё это новосёлы, пытались исправить, как только вселялись в такое жильё.

Вот и Юля с Петром затеяли было ремонт в своей новой квартире, но вскоре, махнув на него рукой, забросили. Они посчитали, что слишком много сил им нужно приложить, чтобы исправить весь этот жуткий дизайн, сотворённый строителями.

Юля, при встрече с Шурочкой, намекнула, чтобы та помогла ей по-родственному с ремонтом. Шурочка намёк поняла и принялась вкалывать в Юлиной квартире, делая этот ремонт, в одиночку. Ни Юля, ни Пётр, даже и не пытались ей помочь, хотя бы в чём то.

Пётр только ходил по комнатам и оценивающе разглядывал то, что успела сделать Шурочка. Он находил, какие-то несущественные ляпы в её работе – где-то краска неровно легла, где-то уголок обоев немножко топорщился у потолка, потому что Шурочка была слишком маленького роста, чтобы достать так высоко, даже с табуретки, и не могла хорошенько прижать у самого потолка обои к стене.

Все эти ляпы Пётр демонстрировал Юле, а Юля, в свою очередь, тыкала в них носом Шурочку, словно нашкодившего котёнка. А та, вместо того, чтобы плюнуть и уйти, предоставив им самим делать свой ремонт более качественно, начинала извиняться, чуть ли не кланяясь племяннице в ножки.

-- Не доглядела я, Юленька! -- виноватым голосом причитала она. – Я исправлю! Сейчас же! – и встав на табуретку, тянулась изо всей силы, к потолку, там где плохо был приклеен уголок обоев, чтобы приклеить его получше, а двухметровый Пётр, который, даже стоя на полу, был на голову выше Шурочки, стоящей на табуретке, давал ей «ценные» указания, где и как нужно подклеивать, ни разу не пытаясь, при этом, собственноручно исправить этот мелкий недочёт.

Как же ругала Тая Шурочку, неосмотрительно пожаловавшуюся ей на Петра с Юлей, что они вот так с ней обходятся.

-- Да ты с ума сошла! – кричала на мать Тая. – На, фига, ты им ремонт делаешь? Они что, безрукие? У них мужика в доме нет?

У Таи даже в голове не укладывалось такое свинство, которое творили Юля с Петром по отношению к её матери.

-- Ну они же родственники! – пыталась оправдаться Шурочка. – Юля нам помогла сюда перебраться. Где бы мы сейчас были, без неё?

Тае уже порядком надоел этот, приводимый Шурочкой во всех подобных случаях, сомнительный аргумент.

-- Послушай, мам! – усадив Шурочку перед собой, как можно более спокойно, заговорила Тая.—Что такого важного и, к тому же, не выполнимо трудного, сделала для нас Юля? Ну узнала она в своих кругах на работе, что в первый кооператив набирают людей со всего Советского Союза, потому что свои горожане опасаются этого новшества! Ну приехала она и уговорила тебя вступить в этот кооператив! Она нам этот дом собственноручно не строила! Сил никаких не затрачивала! Деньги свои она нам на него не одалживала! Она взяла твои деньги, отнесла их в нужную организацию и зарегистрировала по твоим паспортным данным то, что ты являешься дольщиком этого кооператива! И всё! На этом её помощь закончилась! Сколько времени она на это потратила? А? Максимум час-полтора! А теперь задумайся, сколько лет ты на неё уже корячишься! Ты, в течение долгого периода, и прачкой ей была бесплатной, и нянькой! Ты и на даче у неё пашешь, тоже бесплатно! А она даже, когда баночку клубники нам приносит, то не даром её отдаёт, а за рыночную цену продаёт! А теперь ты ещё и ремонт взялась ей делать, при наличии у Юли мужа, который ещё и унижать тебя при этом смеет! И не стесняется! Мамочка моя! Ну когда же ты поумнеешь? Когда же ты научишься жить для себя, а не для этих бесстыжих родственников? Чтоб им пусто стало!!!

Разошлась Тая не на шутку. Она даже к Юле бежать хотела, чтобы устроить там не бывалый скандал, но Шурочка не пустила её, пообещав не делать так больше.

-- Я не пойду к ним , доченька! – клятвенно обещала она. – Ты полностью права! Это не дело, терпеть такое унижение от них!

Тая не пошла к Юле, оставив всё, как есть, но она опять уехала в Новгород, и что было дальше -- доделывала ли Шурочка ремонт у Юли или отказалась -- так и осталось для неё тайной. Хотя Тая в своих домыслах, больше склонялась к первому варианту. Горбатого, ведь, могила исправит. А сама Шурочка, ни за что не призналась бы теперь Тае в этом.

И ещё одно неожиданное событие произошло дома. К Шурочке, как снег на голову, явилась вдруг самая младшая сестра Уля со своими детьми -- Серёжкой и Валей. Она уже не в первый раз убегала от своего мужа Ивана, продолжающего пить и бить её в пьяном угаре. Последний раз это было, когда Шурочка ездила за ней в Курскую область, чтобы помочь сбежать от невменяемого мужа.

В тот раз она привезла Улю с маленьким Серёжкой и новорождённой Валей в деревню к родителям, но Уля вскоре снова вернулась в Курскую область с, приехавшим за ней, Иваном. Валю она забрала с собой, а Серёжку оставила в деревне, потому что ей не под силу было справиться с двумя малолетними детьми без помощи и при наличии пьющего мужа.

Серёжка оставался жить в деревне, после отъезда Шурочки и Таи в Старую Руссу, пока были живы Григорий и Марфа. После смерти Григория Уля забрала сына домой. А теперь вот, когда Иваново пьянство снова припекло основательно, Уля забрав своих, уже подросших детей, поехала к Шурочке, решив разыскать её по адресу на конверте. Писать сестре о своём приезде и ждать ответа, она не могла, потому что Иван уже допился до слишком опасных в её адрес угроз топором. Вот и приехала она, нежданно-негаданно в Старую Руссу, срочно, захватив лишь свои документы и документы детей.

Юля, Шурочка и Аннушка собрались вместе, чтобы решить, что им теперь делать и куда Улю с детьми пристроить. У Шурочки они жить долго не могли, потому что в однокомнатной квартире им всем было тесно, да тому же ещё и Тая каждый выходной приезжала домой. Жить им у Аннушки тоже был не лучший вариант, потому что та очень часто болела. Она маялась болезнью лёгких, трудно дышала и хотела тишины и покоя, чего не возможно было бы добиться с двумя шустрыми детьми-подростками. Ну а Юля, хоть и имела теперь трёхкомнатную квартиру, Улю пускать к себе категорически отказалась. Был у неё на то, свой весомый аргумент.

-- У меня семья! Муж, дети. – говорила она. – Да и Петька, сами знаете какой! А если Уля с детьми к нам заселится, так он ещё больше пить начнёт, и тут уж всем нам не поздоровится. Получится – Уля от одного дерущегося алкаша сбежала, чтобы нарваться на другого!

Долго длилось это совещание и в конце концов собравшиеся пришли к единому мнению, помочь Уле устроиться на работу, где сотрудников обеспечивают ведомственным жильём. Юля, по своей, не самой последней должности в домоуправлении, быстро нашла такое место. Уже через неделю, после приезда, Уля стала работать в школе-интернат на кухне подсобной рабочей, и в этот же интернат, были пристроены для учёбы и проживания Серёжка с Валей. Дети хоть и жили в интернате, но всегда находились рядом с матерью. Уле же выделили от работы ведомственную комнату в общежитии, и она переселилась туда, освободив Шурочкину жилплощадь.

Всё у Ули, к всеобщей радости родных, начало налаживаться в лучшую сторону. Она уже освоилась с новой работой, Серёжка с Валей привыкли к интернату, но тут снова на горизонте замаячил Иван. Он прислал Уле письмо, в котором каялся, просил у неё прощения и умолял вернуться домой, и та (надо же быть такой безмозглой!) снова вознамерилась сорваться с места, чтобы мчаться к отпетому, уже никакими способами не исправимому, и очень опасному алкашу.

Как же ругали Улю сёстры и Юля, напоминали ей о прошлых таких же ошибках, но она никого не послушалась и уехала, бросив всё - и комнату в общежитии, и работу и даже Серёжку с Валей. Впрочем, детей она оставила в интернате не по собственной инициативе, а по настоянию родных, чтобы не срывать их снова с учёбы, и не подвергать их жизни смертельной опасности рядом с невменяемым папашей. А через пару месяцев, с огромным фингалом под глазом, Уля и сама вернулась в Старую Руссу, склонив повинную голову перед сёстрами и племянницей.

Случилось то, что они ей и предрекали. Иван продолжал пить и бить Улю смертным боем, ставя ей в вину, что она не привезла с собой детей. Уля кричала и плакала от этих побоев, но терпела и никому не жаловалась. Да и некому ей было жаловаться. Кругом чужие люди. Даже детей теперь рядом с ней не было, чтобы хотя бы в них найти утешение.

-- Так мне, дуре, и надо! В милицию не пойду! Пусть хоть убьёт! – твердила она, смывая с себя кровь после очередного побоища.

На самом-то деле, она сильно боялась, что милиция ей не поможет, а Иван после этого ещё больше озвереет.

Только вот соседи, не выдержав Улиных постоянных криков и стонов, которые до них долетали, сами вызвали милицию. Ивана забрали в психбольницу, так как посчитали его психически-невменяемым на фоне алкоголизма.

Уля тут же поспешно отправилась в Старую Руссу, боясь что муженька могут вскоре выпустить, и он не разбираясь в том, кто вызвал милицию, свалит всю вину на неё и тогда уж точно убьёт.

Ивана из больницы не выпустили. Не успели. Он скончался на второй день пребывания в ней от сильной алкогольной интоксикации. Улю известили о смерти мужа, но она настолько зла была на Ивана, что даже на его похороны не поехала, предоставив провести сию не радостную церемонию государству.

Вот такие дела разворачивались в Таиной семье, пока она училась в Новгороде.



НЕПРИЯТНЫЕ МОМЕНТЫ НА ПРАКТИКЕ.


Тем не менее, не смотря на все эти невесёлые события в Таиной жизни, учиться она продолжала успешно, и зимнюю сессию сдала на одни пятёрки. Снова начались зимние каникулы, и снова Тая уговорила Марину поехать к ней в гости, хотя бы денёчка на три, как и в прошлый раз. Марина везла с собой магнитофон и все бобины с музыкой. Девочки решили заняться в этот раз перезаписями песен друг у друга.

Марине совсем недавно удалось записать любимую Таину песню из фильма «Золото Маккены», и вот теперь та горела желанием, пополнить-таки музыкальную коллекцию своего кумира, единственной не достающей. Подруга чисто случайно успела поймать её по радиоприёмнику, на очень слабой волне, и поэтому качество записи оставляло желать лучшего. Песня звучала тихо, даже на самой высокой громкости, и её постоянно сопровождали посторонние звуки, в виде хрипов и шипения, которые, в некоторых местах, полностью забивали звуки песни. Но Тая рада была даже такому исполнению, потому что другого пока у неё не было.

В этот раз, рождественские праздники прошли у Таи с Мариной спокойно, вполне себе музыкально, без всяких экстремальных увлечений, типа гаданий и спиритизма, как в прошлом году. Все эти три дня, девочки лишь ненадолго отрывались от своих магнитофонов, чтобы покушать и немного погулять по городу. А когда Марина уехала домой, Тая продолжала заниматься записями песен, карауля по телевизору и радио концерты, которых было достаточно в эти праздничные дни.

Каникулы пролетели быстро, и Тая, вернувшись в Новгород, снова принялась за учёбу, которая, с появлением новых предметов, становилась всё труднее, но и интереснее.

Студенток водили в морг, и наглядным образом демонстрировали им строение человеческих органов. Тая не знала, как она перенесёт сей поход в это жуткое место, но всё прошло отлично, и очень познавательно.

-- Значит я могу и патологоанатомом работать, раз меня не шокирует происходящее. – пронеслось в её мозгу, – И хирургом, тоже! -- додумала она, вспомнив, что присутствие на разных операциях, тоже негатива у неё не вызывает.

С начала нынешнего семестра, у студенток второго курса, начался новый предмет – акушерство. Таю интересовала эта тема, потому что она сама мечтала стать мамой и родить не менее трёх детишек.

Получив в библиотеке училища книгу по акушерству, она внимательно и с интересом рассмотрела её, прочитала от корки до корки, и больше к этому учебнику в процессе учёбы не возвращалась. Она всё отлично усвоила и получала по этому предмету сплошные пятёрки.
Это натолкнуло Таю на мысль, что она может освоить профессию акушера-гинеколога, раз ей с такой лёгкостью даётся этот предмет. К тому же, присутствуя на родах, видя, как появляется на свет новый человечек, и испытывая в этот момент, такое же неописуемое счастье, как и только что родившая женщина, Тая укрепилась в своей мысли стать акушером-гинекологом.

Правда уверенность в этом у неё сильно пошатнулась, когда студенток стали водить в операционную, где они наблюдали, за процедурой проведения абортов. Те же врачи, которые помогали родиться одним малышам, губили других, лишая их счастливой и единственной возможности жить в этом мире.

Тяжело было девчонкам-студенткам, наблюдать, как губятся, ни в чём не повинные человеческие эмбрионы, которые по ошибке своих родителей зародились в мамином животе, не в том месте и не в то время, за что и поплатились своей, так и не начавшейся, жизнью. Их жестоко убивали, не дав сделать первый вдох, не дав увидеть маму с папой, не дав испытать радость жизни. Их просто лишали шанса жить.

Как же много каждый день набиралось мамочек, готовых избавиться от своих нежеланных малышей. По десять-пятнадцать женщин ежедневно сидели на кушетке возле операционной, ожидая своей очереди на эту страшную экзекуцию. Некоторые из них, особенно впервые пришедшие на аборт, очень волновались и плакали, а некоторые - числившиеся здесь завсегдатаями, так как прошли эту процедуру не единыжды, к происходящему относились уже более спокойно.

Аборт, в те времена, делался без общего наркоза, а только под местным обезболиванием, которое на женщин почти не действовало. Все они кричали и стонали во время операции от сильной боли, начиная с момента расширения шейки матки и до конца выскабливания. Это было чистым издевательством, как над телом, так и над душой женщин, не говоря уже о малышах, которых жестоко убивали и которые испытывали в этот момент может быть боль пострашнее, чем их мамочки, и они возможно тоже кричали, но их крик никому не был слышен.

Врачи не слишком-то любезничали с пациентками, отчаявшимися на аборт, и не обращали внимания на их крики и стоны, а лишь сосредоточенно, со смачным похрустыванием, выскабливали из женского нутра очередного несчастного эмбриона со всеми, защищающими его, оболочками в холодный металлический лоток.

Операция, по счастью, длилась недолго, минут пятнадцать со всеми приготовлениями, с момента, когда женщина ложилась на гинекологическое кресло. Очередь на аборт хоть и была большая, но двигалась быстро, так как в операционной стояло сразу три кресла, возле которых работали три бригады медиков. Всё это ужасное действо, проходило открыто, потому что между креслами не было ни перегородок, ни, даже, ширм.
Выскобленное из женщин кроваво-мясистое содержимое, сливалось из лотка в один большой контейнер.

-- Покопайтесь здесь пинцетами. Может что-то интересное найдёте. -- предложила студенткам Ольга Дмитриевна, преподаватель по акушерству.
Тая, как и некоторые, наиболее смелые однокурсницы, взяла пинцет в руку и стала копаться в этом, ещё не успевшем остыть, кровавом месиве, доставая оттуда самые разные части крошечных человеческих зародышей, покромсанных безжалостной убийцей-кюреткой. Попадались и целые, неповреждённые, но уже неживые, эмбрионы. Они были совсем ещё крошечными, не более двух сантиметров ростом, но всё у них уже было сформировано, как у людей: и головка, и туловище, и ручки с ножками, и даже крошечные ниточки-пальчики на них.

Жуткое чувство охватило Таю. Ей было безумно жалко этих убитых, своими же мамами, малышей, безжалостно вырванных из их таких надёжных и тёплых животов, где они ещё несколько минут назад были живыми, быстро росли и развивались, готовясь к жизни в этом мире, двигали ручками и ножками, где бились их крохотные сердечки, а теперь вот, будучи выброшенными из жизни, они плавали здесь в холодном контейнере, общем вместилище их смерти. Им не суждено уже родиться в этом безжалостном мире , не суждено радоваться жизни, быть детьми, ходить в садик и в школу, обнимать маму и папу, не суждено вырасти, получить профессию, а возможно и стать великими людьми, политиками, учёными, знаменитыми актёрами или просто хорошими рабочими. Им не суждено жить. Они все убиты, потому что их безответственные родители не позаботились в своё время о предохранении от нежелательной беременности, а допустили совсем не нужные им зачатия этих малышей.

Слёзы душили Таю от этих мыслей. Почувствовав себя нехорошо, она отошла от этого страшного контейнера, и встала рядом с Мариной у стены, выложенной белым кафелем, чтобы дальше наблюдать за работой гинекологов.

На гинекологическом кресле, лежала уже последняя женщина, и ей только что начали делать аборт. Она вскрикивала, стонала и рыдала во время операции, с душевной и физической болью навсегда расставаясь со своим малышом -- сынишкой или дочуркой.

Тая отвернулась от этой душераздирающей картины и посмотрела на Марину. Тут она увидела что лицо подруги по цвету сравнялось с белым кафелем на стене.

-- Тебе плохо? Давай, выйдем! -- забеспокоилась Тая и повела, еле стоящую на ногах Марину, к выходу из операционной.

Выйдя в больничный коридор, Тая прислонилась к стене, продолжая поддерживать подругу, но та была выше и тяжелее её, поэтому стала выскальзывать из её рук, и вскоре совсем бы грохнулась на пол, если бы не девчонки, толпой вывалившие из операционной.

-- Помогите мне! Марина в обмороке! – крикнула им Тая.

Девчонки подскочили и, схватив Марину в охапку, отнесли её и положили на, стоящую у двери в операционную, кушетку, на которой ещё недавно сидели, пришедшие на аборт, женщины.

В этот момент из операционной вышла та женщина, которой только что сделали аборт. Она имела очень бледный вид и еле передвигалась, держась за стену. Увидев Марину, лежащую в обмороке, женщина побледнела ещё сильнее, и закатив глаза, тут же рухнула на пол. Ещё одну, упавшую в обморок, студентки подхватили и положили на кушетку, рядом с Мариной.

Ольга Дмитриевна вынесла из операционной два кусочка ваты, смоченные в нашатырном спирте, и начала водить ими перед носами пострадавших. Марина и женщина одновременно открыли глаза и стали озираться по сторонам, пока не встретились друг с другом взглядом. Посмотрев недоумённо друг на друга, они попытались встать с кушетки. Им помогали девочки-студентки, поддерживая ту и другую под руки.

-- Ничего страшного! Такое бывает! – успокаивала всех Ольга Дмитриевна.

-- Не пойду я больше в эту операционную! – ворчала, ещё не отошедшая от случившегося, Марина по дороге от гинекологии до училища.

-- Ну это ты не мне говори, а Ольге Дмитриевне. – ответила подруге Тая. – А если честно, то я и сама не горю желанием ещё раз там оказаться.

И тем не менее, о желании или не желании девчонок, присутствовать на абортах, никто не собирался спрашивать, и студенткам ещё много раз предстояло посетить это неприятное, для них, место.




ГОРЬКАЯ ТАЙНА МАРИНЫ.


Но не все места практики были у студентов такими неприятными. Марина, в последнее время, очень полюбила бывать в детском кардиологическом отделении, с тех пор, как Лидия Ивановна впервые привела своих студенток в палату с детками-отказничками. В этой палате лежали четыре малыша, две полугодовалые девочки-двойняшки, совсем крошечный новорождённый мальчик, и десятимесячный малыш Мишутка.

Этот Мишутка был очень забавным ребёнком, с русыми кудряшками на голове, большими голубыми глазами и лопоухими ушками. Ребёнок был очень милым и напоминал Тае куклу Антошку, которую она когда-то подарила Оленьке на день рождения. Её так и подмывало называть малыша не Мишуткой, а Антошкой.

Однако Таю удивило поведение Марины, по отношению к этому малышу. Увидев Мишутку впервые, Марина так и прилипла к нему. Она старалась, как можно больше времени проводить с ним, бежала к нему в любую свободную минутку, доставала из, опостылевшей ему, кроватки и носила на руках по палате, забавляя его по-всякому. Марине нравилось зарыться носом в светлые Мишуткины кудряшки и вдыхать их неповторимый запах. В этот миг её лицо светилось блаженством.

Тае тоже был симпатичен этот несчастный, одинокий ребёнок, но её поразило Маринино, столь предвзятое отношение, к нему. Естественно, Тая пристала к подруге с расспросами по этому поводу.

-- Я потом тебе всё расскажу. – уклончиво отвечала Марина, и Тая чувствовала, что у подруги есть какая-то тайна, которой та пока не готова поделиться даже с ней.

Она не давила на подругу, а лишь терпеливо ждала подходящего случая.

-- Захочет, сама расскажет. – решила она.

И случай не заставил себя долго ждать.

Как-то в один из дней, Тая с Мариной после практики, заехали к ней домой, чтобы пообедать и отдохнуть перед уроками в училище. Девочки обедали в комнате у включенного телевизора, показывающего не интересующие их, новости и обсуждали насущные дела. Новости закончились, и тут заиграла музыка, предшествующая показу, любимого Таей мультика, «Ну погоди!» Обрадовавшись, Тая тут же повернулась к телевизору, чтобы насладиться просмотром, но Марина резко вскочила и выключила телевизор.

-- Ты чего? – изумилась Тая. – Включи! Там же «Ну погоди!» начинается!

-- А я потому и выключила! Из-за «Ну погоди!» -- сказала Марина.

-- Тебе не нравится этот мультик? – удивилась Тая, даже не предполагая, что такие люди имеются.

-- Дело не в том, нравится, или нет! Просто я не могу его смотреть! Слишком тяжело мне это! — с отчаянием в голосе, ответила Марина.

-- А, почему? Что-то случилось? Тебе этот мультик о чём-то плохом напоминает? – продолжала, приставать к подруге с расспросами Тая.

-- Да, случилось! А плохое -- не то слово! Огромное горе в нашей семье произошло! —ответила Марина, и глаза её наполнились слезами.

-- Расскажешь? – осторожно спросила Тая, вмиг погрустневшую подругу.

-- Хорошо. Расскажу. Я давно хотела, но не решалась из-за слишком тяжёлых воспоминаний. – ответила Марина, и начала свой рассказ.

Когда Марине исполнилось двенадцать лет, у её родителей Тони и Олега, родился долгожданный сынишка. Тоня долго не могла забеременеть после рождения Марины, лечилась всеми способами, и вот наконец-то всё получилось. Как же счастлива была их семья, появлению малыша. Мальчика назвали Кирюшей. Он был очаровательным, кудрявеньким и очень шустрым мальчишкой.

Марина очень любила братика и часто нянчилась с ним в отсутствие родителей.

-- Мути! Мути! Вок! – весело кричал Кирюша, когда Марина включала телевизор, по которому шёл его любимый мультфильм «Ну погоди!»

Обнявшись, оба счастливые, они смотрели все серии мультфильма. Кирюша весело смеялся над волком и заражал этим смехом Марину. Она зарывалась носом в светлые кудряшки малыша. Ей очень нравился их запах. Душа Марины в этот миг наполнялась блаженством и ей очень хотелось, чтобы оно никогда не заканчивалось.

Два года длилось это счастье, пока Кирюша не заболел. Он стал очень капризным, плохо спал и ел, а иногда, наоборот, спал так, что разбудить его было не возможно.

-- Что болит у моего мальчика? – беря Кирюшу на руки, обеспокоенно спрашивала Тоня.

-- Кюса, бо-бо! – показывая пальчиком на голову, отвечал малыш, что в переводе значило : «У Кирюши болит голова».

Тоня обратилась ко врачу, чтобы узнать, что с её ребёнком, и результаты медицинских обследований, враз уничтожили счастье в Марининой семье. Врачи обнаружили у Кирюши опухоль в головном мозгу.

-- Как, так? Почему? За что? -- сыпались от Олега и Тони вопросы ко врачам и Великому нашему Господу Богу.

-- Так бывает! – пожимали врачи плечами, а от Господа ответа не было.

С этого момента в Марининой семье начался очень тяжёлый период. Тоня не выходила с Кирюшей из больниц. Дома они появлялись не часто и не надолго, не более чем на пару недель, и снова возвращались в больницу.

Там Тоня познакомилась с Ниной, у сынишки которой, был такой же диагноз, как и у Кирюши.

-- Мой Лёнечка уже семь месяцев болеет! – говорила Нина Тоне. – Нам операцию предлагают, но шанс дают очень маленький. Я не соглашаюсь пока. Пусть консервативно вначале полечат.

Вскоре предложили операцию и Кирюше. Тоня перестала спать и есть, дошла до полного нервного и физического истощения. Она думала сама и советовалась с Олегом по этому поводу.

-- Какой у нас прогноз? – спросила Тоня у врача, в очередной раз, говорящего ей об операции.

-- Без операции Кирилл вряд ли до трёх лет доживёт. И жить будет в муках, изнывая от боли. А операция может продлить его жизнь на неопределённое время, но может и ускорить смерть. Так что Вам решать судьбу своего ребёнка. – ответил врач, ничего не скрывая.

И Тоня приняла самое трудное решение в своей жизни, и не за себя, а за сына.

-- Я согласна на операцию. – ответила она врачу.

Во время всей операции, длящейся пять часов, Тоня простояла в церкви у иконы Божьей Матери и молилась, молилась, молилась, прося для сына здоровья.

Операция закончилась, и начались томительные часы ожидания, пока Кирюша находился в реанимации. Но вот малыш пришёл в себя и потихоньку пошёл на поправку. Вся семья находилась на седьмом небе от счастья.

Через две недели после операции Тоню с ребёнком выписали домой. Кирюше стало ещё лучше. У него появился аппетит и интерес к окружающему миру. Он снова начал играть в машинки с Мариной и смотреть свой любимый мультик «Ну погоди!».

Полгода Кирюша постоянно находился под наблюдением врачей, которые радовали Тоню с Олегом хорошим прогнозом. Семья вздохнула было с облегчением, что малышу уже ничто не угрожает, но тут он снова сник. Он опять перестал есть и стал жаловаться на боли в голове. Тоню с Кирюшей положили в больницу, провели обследование и обнаружили рецидив болезни.

Малышу опять грозила операция, на этот раз в разы более опасная с непредсказуемыми последствиями. Была уже назначена дата этой операции и Кирюшу планомерно готовили к ней, но он не дожил до неё. Он умер ночью, по-тихому, за день до операции.

Кирюша до этого вторые сутки не спал, а тут вдруг уснул, чтобы уже никогда не проснуться. Измученная до невозможности Тоня, обрадовавшись, что малыш наконец-то спит, присела рядышком с его кроваткой. Она положила свою голову на решётчатую загородку и прямо вот так сидя, провалилась в беспокойный сон. Проснулась она под утро и удивилась, что сынишка всё ещё спит, и спит всё в той же позе, в которой уснул накануне. Дотронувшись до Кирюшиной ручки, она сначала почувствовала её холод, а лишь потом увидела, что малыш не дышит.

Что было с ней в эти тяжёлые дни, Тоня не помнила. Она то проваливалась в спасительное забытьё, то возвращалась в страшную реальность. Олег был всегда рядом с женой, поддерживал её, как мог, хотя ему и самому в эти тяжёлые дни требовалась поддержка.

Марина сильно заболела, от горя, из-за смерти братика.

Кирюшу похоронили. В первую же ночь, после похорон, Тоня собралась идти на кладбище.

-- Ты куда? Ночь же на дворе? – пытался удержать жену Олег.

-- Кирюше там плохо одному и страшно! Он плачет и меня зовёт! Я к нему пойду! – как в бреду повторяла Тоня и, никого не слушая, словно сомнамбула, отправилась на кладбище.

Олег по-быстрому оделся и побежал вслед за ней. До утра он не мог оторвать лежащую на земле жену, обнимающую Кирюшину могилку. Тоня не плакала, а выла, как раненая волчица, на свежем, усыпанным цветами, холмике.

-- Сыно-о-очек мой родно-о-ой! Кирю-ю-юшенька! Кирю-ю-юша! – разносился по кладбищу её надрывный, полный невыносимой боли крик.

Ей в тон завывал, пронизывающий осенним холодом, ветер, который беспрепятственно гулял между многочисленными могильными холмиками, с установленными на них скорбными надгробиями и гонял пожухлую опавшую листву.

Олегу очень тяжело было видеть эту картину. Он был убит горем ничуть не меньше чем Тоня. Ему тоже хотелось упасть, как и она, на могилку сына и тоже звать его. Но Олег хоть и был на грани сильнейшего, всепоглощающего отчаяния, всё же собрав последние силы старался держаться, чтобы быть опорой впавшей в сильнейшее, беспросветное горе жене. Да и дочку надо было поддерживать.

Такие походы на кладбище повторялись, каждую ночь в течение полутора недель, пока Тоня не заболела двухсторонним воспалением лёгких из-за долгих лежаний на мёрзлой земле. Её отправили в больницу, где она целую неделю находилась на тонюсенькой грани между жизнью и смертью. Врачи не давали положительных прогнозов Олегу, но он сам видел, что жена медленно, но верно угасает.

-- Не умирай! Прошу тебя! – шептал он Тоне, держа её бесчувственную руку в своей. – Ты очень нужна мне и дочке!

Её рука дёрнулась и Тоня медленно открыла свои воспалённые глаза. Она помнила что с ней произошло и знала, что может умереть. Смерти она совсем не боялась, даже ждала её, как спасительницу от невыносимой и нескончаемой душевной боли, поэтому не сопротивлялась. Она хотела уйти туда, откуда не возвращаются, к своему дорогому сыночку. Но увидев, полные горестного отчаяния, глаза Олега и Марины, пришедших навестить её, вдруг опомнилась.

-- Что же я делаю? – мысленно укоряла себя Тоня. – Ведь муж и дочка испытывают такое же сильное горе, как и я! А тут вдруг я тоже умру! Что станет с ними? Переживут ли они ещё одну смерть в семье? Ты прости меня родной мой Кирюшенька! Я приду к тебе, но позже! Ты ведь подождёшь меня? А сейчас я нужна твоей сестре и папе! Без меня им будет очень плохо в этом мире!

После этого Тоня стала, понемногу, приходить в себя. Восстановление было долгим и трудным, но смерть ей уже не грозила.

С тех жутких пор, ни с кем и никогда Маринина семья не разговаривала о своём горе, чтобы не услышать ненужных расспросов, и не разбередить в себе рану, горькими воспоминаниями.
А года через два после Кирюшиной смерти Марина достала из почтового ящика письмо для Тони от её подруги по несчастью Нины. Нина не знала о случившемся горе в их семье и писала о своём Лёнечке, который до сих пор был жив. Болезнь у него не прошла, но отступила, предоставив мальчику жить полноценной жизнью.

-- Мы даже в школу готовимся! – радостно сообщала в письме Нина и спрашивала в конце. – А как твой Кирюша? Надеюсь, ему помогла операция!

Марина в слезах запихала письмо обратно в конверт, смяла его и выбросила, чтобы не тревожить маму страшными воспоминаниями и запоздалым сожалением по поводу согласия на Кирюшину операцию.

-- Теперь, как ты уже догадалась, я не могу смотреть «Ну погоди!». Я сразу Кирюшку вспоминаю! Поэтому и выключила телевизор! -- закончила свой трагический рассказ подруга.

Она замолчала. Молчала и Тая. Она была шокирована, услышанным.

-- Тай, ты иди в училище одна. Я не смогу сегодня. – сказала Марина, когда пришло время отправляться на учёбу.

-- А может мне с тобой побыть? -- забеспокоилась Тая, видя как тяжело дался Марине этот рассказ про брата.

-- Нет. Я хочу остаться одна! – отказалась Марина. – Скажи там, в училище, что у меня живот внезапно заболел.

-- Хорошо. – ответила Тая и отправилась в училище.

Долго у неё на душе лежала тяжесть от услышанного.

На следующий день подружки снова встретились и отправились на практику в отделение больницы, где лежал, всеми покинутый, Мишутка. Увидев их, входящих в палату, малыш поднялся в кроватке и потянулся ручонками к Марине, а она тут же подхватила его на руки и поцеловала в пухлую щёчку.

-- Он очень напоминает мне Кирюшу. – сказала Марина Тае, и понизив голос до шёпота сообщила. – Знаешь? Я тут с мамой разговаривала, по поводу Мишутки. Предлагала усыновить его.

-- Ну, и? Что мама-то ответила? Согласилась? – спросила Тая.

-- Родители хотят прийти в это воскресенье сюда, на Мишутку глянуть. А потом уже решать будут, по поводу его усыновления.— вздохнув, ответила Марина, и ещё раз поцеловала тёплую щёчку малыша, так доверчиво прижавшегося к ней.

-- Девочки! За работу! За работу! – стала торопить студенток Лидия Ивановна.

Марина, со вздохом, посадила Мишутку обратно в кроватку, и вышла из палаты, оглянувшись у самой двери на, скривившегося в недовольной гримаске, малыша.

-- Потерпи немного, солнышко! – еле слышно прошептала она ему и закрыла за собой дверь.

-- В этом отделении у нас практика закончена. В следующий раз идём в детскую травматологию. Это в другой больнице. – в самом конце практических занятий объявила Лидия Ивановна, чем вызвала у Марины шок.

-- Как же я теперь, без Мишутки-то? – горевала она.

-- Ну вы же, вроде как, усыновить его хотите. – напомнила подруге Тая.

-- Это я хочу. А родители может быть не согласятся. – печально вздохнула Марина.

Это была нелёгкая неделя, Таиной жизни в Новгороде. Она прониклась Марининым горем и не находила себе места. Более-менее Тая успокоилась уже дома, слушая песни Ободзинского, которые действовали на неё магически, облегчая душевную боль. Но мысли о подруге продолжали вертеться в её голове.

-- Что же будет дальше? -- задумалась она о Марининой судьбе.


Начало https://www.stranamam.ru/post/14937081/

Продолжение https://www.stranamam.ru/post/14942101/