Тяжёлая жизнь. 24

ДОЛГОЖДАННЫЙ ПЕРЕЕЗД.


Но вот наконец-то настал тот день, когда должно было состояться собрание жильцов дома для распределения квартир. Уже с утра Шурочка сильно нервничала, просто места себе не находила.

-- Юль, пойдём на собрание вместе. – просила она племянницу. – Я не счастливая и мне не повезёт при жеребьёвке, если я сама номер квартиры тащить буду. Обязательно вытащу не слишком удачную квартиру.

- Ну ладно! Пойдём! -- милостиво согласилась Юля.

Через пару часов они вернулись с собрания. Шурочка сияла от счастья. Она была довольна тем, что Юля вытащила ей при жеребьёвке четвёртый этаж в середине дома и несла в руках долгожданный ордер на свою собственную кооперативную квартиру и ключи от неё. С этого момента она могла уже вселяться туда.

-- Мам! Пошли, посмотрим на нашу квартиру! -- тут же предложила Тая, подпрыгивая от нетерпения, и норовя тут же сорваться с места при Шурочкином согласии.

Шурочка согласилась. Ей и самой не терпелось поскорее воочию увидеть свою долгожданную мечту. С ними, конечно же, увязались и Юля с Людочкой. Идти было не далеко. Минут через пять они уже входили в подъезд новенькой пятиэтажки, где ещё не выветрился запах стройки. А вот и Шурочкина с Таей квартира под номером сорок семь.

Открыв дверь, Шурочка не без волнения вошла в прихожую, следом впорхнула Тая. Юля с Людочкой тоже вошли.

Квартира оказалась небольшой, стандартной хрущёвкой, но мама с дочкой были безумно рады ей и принялись всё внимательно рассматривать.
По правую сторону узкой прихожей разместились рядышком три двери, ведущие в кладовку, туалет и ванную. За ними, напротив входной двери, располагалась маленькая кухня, с двухконфорочной газовой плитой и раковиной.

В углу кухни на небольшом цементном постаменте стоял титан. Он напоминал по своему виду отопительный стояк, только был гораздо миниатюрнее последнего. И цель у него была похожая. Он служил для того, чтобы греть в нём воду для ванны. К титану из ванной комнаты тянулись две трубы: одна для заполнения его холодной водой, а другая – для слива уже горячей. Титан был снабжён топкой, чтобы при помощи дров греть в нём воду. Вот и вся его несложная конструкция.

Тая очень обрадовалась, узнав о предназначении титана, так как это незатейливое устройство обещало избавить её от посещения ненавистной общественной бани.

Ну и наконец по левую сторону коридора была дверь, ведущая в комнату площадью в семнадцать квадратных метров, с выходом на небольшой балкончик.

Вот такими апартаментами завладела Шурочка. Плюс к ним возле дома возвышался длинный двухэтажный сарай, разбитый на небольшие секции с, написанными на дверях каждой из них, номерами квартир. Сараи служили для хранения дров для титанов, ну и всяких других вещей.

Наступил конец января, когда мама с дочкой переехали в свою квартиру. Переезжать им было не сложно. Шурочка перенесла от Юли лишь те две сумки с вещами, которые она привезла из деревни. Мебелью она пока не обзавелась, поэтому спали мама с дочкой на положенном на пол старом не приятно пахнущем матрасе, одолженным у Юли и покрытым застиранным почти до дыр её же постельным бельём. И укрывались они тоже Юлиным старым ватным, к тому же сильно дырявым одеялом. Юле не жалко было отдать всё это видавшее виды тряпьё родственникам на постоянное пользование, так как она его уже давно приготовила на выброс.

На дворе стоял морозный январь, в новой квартире было слишком прохладно, так что даже такое одеяло с, торчащей из многочисленных дырок, ватой давало достаточное тепло, чтобы маме с дочкой не мёрзнуть ночью.

На кухню Шурочка притащила обляпанную известью и краской тумбу, используемую строителями для побелки и покраски высоких поверхностей, и благополучно забытую ими в подъезде дома. Её Шурочка приспособила под временный обеденный стол, прикрыв обляпанную поверхность газетами. Кое-какую посуду, она опять же позаимствовала у племянницы. Вот и вся роскошь, которая оказалась доступной маме с дочкой, в самом начале их переезда в новую квартиру. Но Тая была счастлива. Она наконец-то избавилась от постоянного присутствия Юлиного семейства в её жизни.

С первых дней в новой квартире Тая оценила по достоинству чудеса канализации, впервые оказавшейся в её жизни. Единственным огорчением было то, что её мечта мыться дома, а не в бане, рухнула на корню, потому что в титане имелся какой-то брак, не дающий возможности наполнять его водой. Скорее всего труба для её залива была чем-то засорена.

Шурочке бы вызвать мастера для ремонта титана, но она этого делать не стала, поэтому продолжала вместе с Таей всё так же ходить мыться в городскую баню, а титан стоял в углу кухни, будучи не нужным предметом в интерьере, воруя часть её и без того маленького пространства.

Постепенно, месяц за месяцем, Шурочка обзаводилась мебелью, не всегда новой, к сожалению, из-за строгой экономии денег, которые она любила и уважала больше себя и Таи и расставалась с ними с великим трудом. Купила Шурочка и телевизор такой же простенький, как и у Юли, благо он стоил не очень дорого.

Теперь большую часть дня Тая была предоставлена самой себе, пока Шурочка отрабатывала очередную смену на хлебокомбинате. Она даже в ночные смены матери спокойно оставалась дома одна, и совершенно этого не боялась. Наоборот, она очень любила ночные смены матери, так как, после её ухода на работу, могла лёжа в постели читать интересные книги сколько угодно долго. Шурочка не разрешала ей это делать, боясь что дочка не выспится, но Тая лишь прикидывалась спящей до ухода матери, а потом вытаскивала заблаговременно спрятанную под подушку очередную книгу и с упоением предавалась чтению.

Как же счастлива Тая была в этот период из-за того, что избавилась от Юлиных нравоучений, Людочкиной заносчивости и ежедневного страха, что Пётр может в любой день явиться домой пьяным и устроить побоище. Теперь хотя бы дома она отдыхала душой.

Так шли дни за днями. Наступила весна. А в апреле Юля собиралась в роддом за очередным маленьким чудом, и это внесло в Таину жизнь большие, не слишком приятные коррективы.




СОБЫТИЯ, СВЯЗАННЫЕ С РОЖДЕНИЕМ ОЛЕНЬКИ.


Вот и пришёл апрель, в самом начале которого, а именно второго числа, Юля родила Оленьку. Вместе с её рождением спокойна жизнь в Юлиной семье закончилась. Оленька лишила всех покоя своим плачем и днём и ночью.

Этого, как бы, и следовало ожидать, судя по тому, в каких условиях проходила Юлина беременность. Одни побои Петра чего стоили. Да и присутствие, хоть и добровольно ею же вызванных, Шурочки и Таи тоже оказалось для Юли лишним моральным напрягом. Вот и родилась Оленька с уже расшатанной нервной системой. Но девчушкой она была прехорошенькой.

Шурочка сразу приняла активное участие в помощи Юле по уходу за малышкой, но она много работала и постоянно помогать не могла. Юля из сил выбивалась, разрываясь между орущим младенцем и домашними делами. Она сама стала нервная и срывалась на всех.

Доставалось от неё и доселе единственной и горячо любимой Людочке. Когда та возвращалась домой с прогулки или забегала за чем-нибудь со двора домой, укачивающая Оленьку на руках, и ходящая с ней из угла в угол вот уже который час, Юля просто хватала тапок и с проклятиями швыряла им в, вошедшую с улицы, дочку, потому что та осмелилась поднять шум своим приходом и не дала возможности уснуть, уже начинающей дремать, малышке. Людочка в ужасе выскакивала за дверь обратно на улицу. Хоть тапок и пролетал мимо, не попадая в неё, а ударяясь о стенку, падал на пол, ей было до боли обидно, что её мама так к ней стала относиться, хотя раньше пылинки с неё сдувала. И всё из-за этого постоянно орущего младенца. Стоит ли говорить о том, что любви к маленькой сестрёнке Людочка не испытывала.

Очень часто Шурочка с Таей приходили к Юле понянчиться с Оленькой. Тае нравилась малышка. Она любила играть с ней, тряся перед её личиком разными погремушками.

Юля теперь тоже стала постоянной гостьей в Шурочкиной семье. Она приносила Оленьку к ним для купания, так как у Шурочки условия в квартире были гораздо лучше, потому что была вода и канализация. Воду, правда, приходилось греть на газу в большой кастрюле, но хотя бы не нужно было таскать её из колонки. Это уже было огромным плюсом.

Тае нравилось наблюдать за процедурой купания Оленьки, смотреть, как её трут мягкой губкой, моют тёмные короткие волосики на головке и окачивают чистой водичкой из кувшина.

Когда её, чистенькую, выкладывали на стол, устеленный одеялом и пелёнками, вытирали и одевали в распашонки, Тая брала Оленьку за малюсенькую ручку с розовыми пальчиками и начинала ласково с ней разговаривать. И, обычно орущая, Оленька сразу успокаивалась. Она внимательно глядела на Таю своими карими глазками, и именно ей она улыбнулась своей первой беззубой и такой очаровательной улыбкой.

Через два месяца после рождения Оленьки у Таи и Людочки начались летние каникулы, и Юля, чтобы развязать свои руки, да и Шурочкины тоже, приобрела для девочек путёвки в пионерский лагерь, который находился в пятнадцати километрах от города, в забытой Богом деревушке под названием Косино.

Условия в лагере не соответствовали стандартам для полноценного отдыха детворы. Для проживания детей была выделена местная двухэтажная школа. На пришкольной территории не было никакой площадки для игр, а протекающая рядом речка была слишком глубокая даже для взрослых, а для детей, в большинстве своём не умеющих плавать, она представляла опасность. Дети конечно купались по очереди небольшими партиями, нацепив на себя спасательные пояса, наличие которых и определяло колличество купающихся. Без спасательных поясов в речку никто не допускался, даже те, которые уверяли, что плавать точно умеют. На веру такие заявления не принимались, а проверять их правдивость никто не собирался.

Кормёжка в лагере по мнению Таи была, за редким исключением, не вкусная. Повара готовили в основном каши – перловую, овсяную, рисовую или гречневую. Ни одну из них Тая не любила. Ну или супы. Вкуса в них не было никакого и к тому же они часто были пересолены или недосолены. «Водянистая бурда» - так называла Тая эти супы. Питалась она в лагере плохо и всегда находилась в полуголодном состоянии, перебиваясь кусками хлеба, подаваемых к обеду.

Чемоданы с запасной одеждой у всех детей сразу забрали и закрыли не складе, дабы они не стояли в спальнях под кроватями и не мешали во время проведения влажной уборки.

-- Если кому-то что-то понадобится из ваших вещей обращайтесь ко мне. Я склад открою и вы возьмёте то, что вам нужно! – объявила заведующая лагерем.

Но вот застать эту заведующую в нужное время на месте было практически невозможно. А если и заставали, то от просьбы открыть склад она отмахивалась, как от надоедливой мухи.

-- Некогда мне! Давайте попозже! – каждый раз было её ответом.

В результате чего дети не могли переодеться в чистое бельё. Тая, да и не только она, выходила из положения тем, что стирала свои трусики каждый вечер на берегу реки и вешала на спинку кровати. Трусы за ночь высыхали. А вот с платьем было сложнее. Выстирать его и остаться голышом до момента пока оно высохнет не представлялось возможным. Вот и ходила она в одном несвежем платье всю лагерную смену, хотя в её чемодане, запертом на складе, лежали четыре чистых.

Но не только это вызывало у Таи негативное отношение к жизни в лагере. Она была одиночкой по жизни. Её напрягало большое скопление народа, и невозможность иметь личное пространство, чтобы, при желании, можно было закрыться ото всех и отдохнуть за надёжной дверью душой и телом. И ещё Тая не привыкла подчиняться общему режиму и делать то же, что и все, когда ей этого жутко не хотелось. Это воспринималось ею, как насилие над личностью.

В пионерские лагеря устраивались для подработки на лето совсем ещё не опытные люди. Воспитатели и повара набирались из студентов соответствующих училищ, для прохождения летней практики, а в пионервожатые подавались старшеклассники, ещё не окончившие школу, для того чтобы подзаработать денег. Так что интересный быт для большого колличества детей, они наладить не могли, потому что не умели.

Тая дни считала до окончания лагерной смены, а Людочка чувствовала себя в лагере, как рыба в воде. Она с годовалого возраста начала ходить в ясли, потом в сад и привыкла подчиняться общему коллективному режиму. Самостоятельно себя занять, как Тая, она не умела, и предпочитала слепо следовать за всеми.

По окончании лагерной смены Юля придумала сплавить, мешающих ей, девочек , на оставшиеся два летних месяца, в деревню к родителям Петра. Для Таи это была смена шила на мыло.

Деревня под названием Белебёлка, где жили родители Петра, находилась в такой глуши, что добираться до неё пришлось на тракторе, так как нормальной дороги там не было и автобусы туда не ходили.

Тая в деревне очень скучала. Она жила у практически чужих ей людей. Это были родители Петра и Людочке они приходились родными бабушкой и дедушкой, а Тая с ними не имела ни каких родственных связей.

Отдыхал там так же и двоюродный Людочкин брат Коля, сын Василия - родного брата Петра. Он был Людочкин ровесник. Этот Коля почему-то невзлюбил Таю и всегда пытался сделать ей что-нибудь плохое, подколоть её в чём-то, обидеть, или даже втихушку ударить, пусть не сильно, но больно, а ей даже пожаловаться было некому.

Два этих жутких месяца тянулись бесконечно долго, но как хорошее, так и плохое имеет тенденцию рано или поздно заканчиваться. Закончилось и это, неприятное для Таи, лето. Они с Людочкой вернулись домой, потому что близился учебный год, и девочкам нужно было готовиться к школе.

Увидев Оленьку, Тая поразилась тому, насколько малышка успела вырасти за это время. И ещё одно изменение произошло в Таиной семье. Шурочка уволилась с хлебокомбината по Юлиному настоянию и перешла работать в Спецавтохозяйство. Она стала дворником.

Юля настояла на этом, потому что ей требовалась постоянная Шурочкина помощь по уходу за Оленькой. С прежней работой, Шурочка не всегда была в свободном доступе, а сейчас она стала доступна для Юли целиком и полностью, потому что на работу ходила рано, чтобы до семи утра успеть подмести вверенные ей тротуары, и не пылить потом на, спешащих на работу, прохожих.

После работы Шурочка не отдыхала, а сразу мчалась к Юле. Она нянчилась с Оленькой, гуляла с ней, пока Юля делала домашние дела, а все дела у себя дома она перепоручила Тае, кроме готовки и стирки крупного белья.

А стирки в семье прибавилось и очень даже прилично. Шурочка предложила племяннице делать это у неё в квартире всё по той же причине - наличия водопровода. Грязного белья у Юли было много, особенно после рождения Оленьки.

В те времена не было таких удобных в эксплуатации памперсов, поэтому, подписанных младенцем вещей, была куча. В эту кучу белья входили не только Оленькины вещички а и вещи всей Юлиной семьи, включая и Петра.

Юля вещи для стирки приносила, но так как стирать самой ей было недосуг, то Шурочка с готовностью взялась это делать за неё, подключив к этому “весёлому” процессу и Таю.

Тая охотно стирала маленькие Оленькины вещички, и свои тоже, но вот мелкие вещи родственников, в которые входили всевозможные полотенца, заляпанные жирными пятнами и следами от вытертых грязных рук и ртов, после принятия пищи, а так же трусы Петра, Людочки и Юли, она категорически стирать отказывалась. Не подействовало на неё даже наказание.

Шурочка продержала дочку в углу, за непослушание, пару часов и снова поставила её к тазику с замоченным нижним бельём родственников. Тая только увидела, плавающие в воде, семейники Петра с пожелтевшей ширинкой, как к её горлу подступила жуткая тошнота, и началась рвота. Это происшествие заставило Шурочку освободить-таки дочку от такого не приятного для неё дела, как стирка нижнего белья родственников, но гладить всё те же трусы Юлиного семейства, ей всё равно приходилось, благо они были уже чистые.

Шурочка часто забирала к себе Оленьку, чему Тая была только рада. Ей нравилось играть с малышкой, потому что она любила её. Она даже экономила карманные деньги, выданные ей Шурочкой на покупку пирожков в школе, чтобы купить понравившуюся игрушку для малышки. В общем, Оленька была больше сестрой для Таи, чем для Людочки, и когда она уже немного подросла, то очень тянулась именно за Таей, игнорируя свою родную сестру.




СМЕРТЬ ГРИГОРИЯ.


Вот уже прошёл год после переезда мамы с дочкой в Старую Руссу. Год Тая не видела родных бабушку и дедушку, а увидеться с ними ей очень хотелось. Она скучала и по родной деревне, особенно по своему родному дому и саду-огороду, со всякими вкусностями, растущими там каждое лето, и по своей рыжеволосой подруге Верке.

Рождение Оленьки отодвинуло намерения Шурочки, поехать с Таей в деревню в гости к родителям на время отпуска на неопределённый срок. Прошлое лето было настолько плохим, что Тая без содрогания его не могла вспоминать.

-- Мам, можно я на летние каникулы поеду в деревню. -- просила она Шурочку, опасаясь уже, что их с Людочкой снова зашлют в лагерь или к родителям Петра. Она боялась этого до дрожи в коленках.

-- Я подумаю. Поживём, увидим. – расплывчато ответила Шурочка на просьбу дочери.

Ей конечно и самой очень хотелось бы побывать на родине, но рутина повседневных обязанностей, которые она благодаря Юле взвалила на свои плечи, ставила на её пути к свершению этого желания непреодолимую стену.

Она переписывалась с родителями, хотя это было проблематично, потому что Григорий и Марфа были безграмотные и не умели ни читать, ни писать. Хорошо, что Шурочкина подруга Нюрка оказывала им помощь в этом деле. Она читала Григорию и Марфе Шурочкины письма и писала ответ для неё под их диктовку.

Из этих писем Шурочка узнавала, что дела в деревне были не очень радостные. Нога Григория по-прежнему была в гипсе, хотя за этот срок врачи, видя тщетность всех попыток срастить его старые кости, могли бы просто ампутировать её. Но они почему-то этого не делали.
А сразу после Нового Года Шурочка получила телеграмму из дома.

Глядя на телеграмму, она даже, ещё не читая её, почувствовала неладное и, открыв трясущимися руками сложенный вчетверо листок, прочитала о том, что её отец Григорий сегодня ночью умер. Родных звали на похороны.

Огромное, небывалое доселе, горе свалилось на Шурочку и Таю. Они поверить не могли в случившееся. Обнявшись, мама с дочкой плакали над простым листочком телеграммы, принёсшим с собой столько страдания и боли.

Потом они пришли с этим горем к Юле и там уже в четыре голоса продолжили плакать. Их рыдания разбудили мирно спящую Оленьку, которая тут же с вдохновением подключилась к плачущей компании.

-- Милый мой папочка! Я даже не попрощалась с ним перед смертью! Не съездила летом к ним в гости, как планировала! -- причитала Шурочка.

Поникшая от постигшего её горя, она стала собираться в дорогу. Юля поехать не могла, потому что не с кем было оставить малышку Оленьку.

Была зима. Стояли сильные морозы, и почти постоянно шёл снег. Погода для дальней поездки выдалась не слишком комфортная, поэтому и Таю Шурочка решила с собой не брать именно из-за плохих погодных условий, хотя дочка в поездку очень рвалась.

-- Мам! Я не останусь здесь! Я тоже хочу поехать с тобой! Сейчас ведь каникулы! -- причитала Тая, узнав о намерениях матери.

-- Нет! И даже не проси! -- заявила Шурочка, не допускающим возражения тоном. -- Ты посмотри какая погода! А что если замёрзнешь в дороге и простудишься? Что мне тогда с тобой делать? Вспомни, как мы сюда добирались! Сейчас будет ещё хуже! Поживёшь это время у Юли!

Услышав о перспективе пожить у Юли, Тая совсем приуныла.

-- Ну можно я тогда хотя бы одна дома поживу. -- со слезами на глазах, стала умолять она мать.

-- Нет, нет и нет!!! -- категорично ответила та. -- Ты ещё маленькая, чтобы остаться одной на такой срок. Мало мне горя, так хочешь, чтобы я ещё и из-за тебя постоянно переживала?

Тая поняла, что дальнейшее уговаривание матери ситуацию не изменят, а только поссорят с нею и смирилась с участью снова пожить в семейке Адамсов, коей она считала Юлину семью.

Шурочка отпросилась с работы, быстро собралась и уехала в деревню с, совсем не по радостному поводу, визитом, а Тая, собрав кое-какие свои вещички, переселилась на это время к Юле.

Не смотря на постигшее горе, Тае никто в семье родственников сочувствия не проявлял. У Юли была Оленька, с которой она погрязла в заботах без Шурочкиной помощи. Пётр - это отдельная тема. Юля радовалась, что он хотя бы пока не пьёт и не гоняет её с детьми. Ну а Людочка о Григории не очень-то и печалилась. Она почти не помнила своего прадеда, потому что бывала в деревне не часто и не долго, а последние три года и вовсе туда не наведывалась. Так что и горя из-за его смерти она особо не испытывала.

Для Таи же Григорий был единственным и самым любимым в её жизни мужчиной. Отца своего она не знала, да и не нуждалась в нём, потому что дедушка вполне заменял ей его отсутствие. Ей очень не хватало Григория после переезда в Старую Руссу. А теперь его и вовсе не стало.

Тая ночами тихо плакала в подушку и с великим нетерпением ждала возвращения Шурочки, чтобы снова покинуть не гостеприимный Юлин дом.

Только малышка Оленька скрашивала её безрадостное существование в эти горестные дни. Тая подолгу могла сидеть с маленькой племянницей в уголке на диване, перебирать её игрушки и играть с ней в “ку-ку” и в «ладушки». С Оленькой Тая отдыхала душой.

Шурочка вернулась через неделю. Она была измучена горем и трудной дорогой. Забрав Таю у Юли, она пошла домой и забылась тяжёлым сном. Лишь отоспавшись, Шурочка рассказала Тае и своей родне, что произошло с Григорием.

Он очень долго жил с загипсованной ногой. Она у него в последнее время начинала всё сильнее и сильнее болеть.

Ко врачу Григорию было попасть чрезвычайно трудно. В Поповке врача не было, и нужно было ездить в Почеп. Прокоп несколько раз возил Григория к травматологу, но тот ничего конкретного не говорил.

Григорий просил врача снять ему гипс, на что тот отвечал, что кости на ноге совсем ещё не срослись, поэтому, сняв этот гипс, ему пришлось бы накладывать новый. Об ампутации ноги врач даже и не заикнулся, а сам Григорий боялся его об этом просить. Врач выписал Григорию какие-то таблетки и отправил восвояси.

Таблетки Григорий пил, но они не помогали, и ему становилось всё хуже и хуже. Потом у Григория поднялась температура. Боли в ноге были такие сильные, что он почти постоянно стонал. При особо сильных болях его стон переходил в крик.

Марфа из сил выбивалась, стараясь облегчить мужу боль. Она перепробовала все народные средства, которые ей советовали односельчане.

В последние дни жизни Григорию стало немного легче. Он перестал чувствовать больную ногу, но температура держалась высокая. В последнюю ночь он ворочался, стонал и постоянно просил пить.

Марфа поставила рядом с кроватью мужа ведро со свежей родниковой водой и на табуретке оставила кружку, чтобы он сам пил тогда, когда пожелает и не дёргал её каждые пять минут. В эту ночь, измученная долгой бессонницей, она крепко уснула. Григорий впервые не донимал её никакими просьбами. А проснувшись утром, она обнаружила, уже успевшее остыть, тело мужа. Когда Григория стали готовить к похоронам, с него сняли наконец-то гипс и увидели, что ступня его ноги полностью почернела, покрылась страшными язвами и распухла.

-- У него гангрена началась, а врач упустил это. -- горестно причитала Шурочка, вытирая, катившиеся по щекам слёзы.-- Если бы гангрену вовремя распознали, и ногу ампутировали, то папочка сейчас бы был жив.


Начало https://www.stranamam.ru/post/14937081/

Продолжение https://www.stranamam.ru/post/14940255/