О смирении и достоинстве

Каждое понятие христианства сочетает несочетаемое. На этом, кстати, весь Честертон построен. Возьмем, скажем, смирение и достоинство.
Вот мир думает так: или смирение, но тогда нет достоинства, или достоинство, но тогда нет места смирению. А часто бывает, что нет ни того, ни другого, только одна пустая амбициозность.

Для того чтобы понять, что такое смирение не на полу, а на воде (Прим. ред. — имеется в виду один из евангельских эпизодов — «Хождение по водам» [Мф. 14: 28-31]. Наталия Леонидовна считала, что христианин тот, кто решается «идти по воде», т. е. готов целиком отдать себя в Божьи руки.), человек, приходящий в Церковь, должен знать, чему оно не противоречит. Это не обязательный метод, но это важно — сразу видишь, что все Евангельские понятия двойные, они не такие, как мирские. Это неэвклидова геометрия — в миру эти линии не сходятся, а здесь сходятся.

Вот представьте себе, можно так соединить все цвета, что получится белый цвет — это то смирение, которое не противоречит достоинству. А можно просто смешать все акварельные краски и выйдет грязь. Это соединение другого рода. И вот человек чаще всего находится именно здесь, где нет ни смирения, ни достоинства, и, приходя в Церковь, он перемещается, как правило, либо в сторону достоинства при отсутствии смирения, либо в сторону смирения, при отсутствии достоинства, причем в первую чаще, потому что мирская добродетель тяготеет к ценностям стоического типа. Полагают, что смирение — это какая-то пришибленность. Это не пришибленность, оно иной природы, не от мира сего.

Когда человек приходит в Церковь и остается на полу, он думает: «Ну, еще ничего! Я хоть не под пол провалился». Но это, как сказать. В подполе легче перескочить на воду — там жить нельзя, а когда ты на полу, так и будешь всю жизнь думать, что ты в порядке. Вот в этом несчастье нашего обращения.

Я знаю священников, которые принимают этот вариант «на полу». В проповеди непременно надо говорить, что это дом, построенный на песке, а с конкретным человеком, если он на воду не перешел, поспорить невозможно, и требовать от него иного часто жестоко и бессмысленно. Католики, кстати, так действуют всегда. Если человек пришел как сирофиникиянка [Мк. 7: 24-30], т. е. знает про себя, что живет не по-Божьи, но просит Бога пощадить его, католический священник так и будет его вести (прим. ред. — Будучи православной, Наталия Леонидовна хорошо знала католичество, много лет прожив в Литве, общаясь и дружа с католиками.).

В советские годы люди были дико униженные. Когда они оказывались в Церкви, то, прежде всего и главным образом, хотели самоутверждения, и получалось, что шли они не просто куда-то вбок от обращения, а прямо наоборот. Почувствовать себя блудным сыном — об этом не могло быть и речи. Вообще, притча о блудном сыне — это Евангелие в Евангелии. Она про всех нас без исключения, только не все мы еще поняли это, и не все припали к Отцу.

Я думаю, почему Бог выпустил меня сейчас говорить, вести радиопередачи? Я же не хочу говорить! Мне это очень сомнительно и соблазнительно. Слава Богу, не тем, что было бы в молодости до 30. Послушайте, я вам сейчас расскажу, это будет совершеннейшая притча.

Мой бедный папа измерял все в категориях мирского успеха, и он безумно боялся, что дочка окажется неудачницей. Атмосферу этого мира искусства, особенно у киношников, нельзя назвать даже тщеславной, это за пределами, чистое безумие, и очень страшно как всякая страсть.

А я была тогда, естественно, жутко творческой девицей, писала там что-то и думала, что когда-нибудь я буду ТАК писать!

И вот я очень тяжело заболела, причем заболела странной болезнью, которую никак не могли распознать. Начались дикие подъемы температуры, и три месяца мне было очень худо. Жила я тогда ужасно, просто умирала, боялась всего — мамы, советской власти, дико страдала, была вся в каких-то фурункулах. И у меня была такая отдушина — писать. Если бы в то время этот кумир остался, то от меня бы остались сейчас только «рожки да ножки».

И вот, когда я так заболела, я в этом диком жару поняла, что этот кумир надо отдать. Несколько кумиров — счастливую влюбленность, желание писать и науку. Их все надо отдать. Я отдала. Отдала, выздоровела очень быстро. Меня отвезли в 1-ую Градскую, там сделали анализ, увидели заражение крови, но это лечить умеют — переливания плазмы, антибиотики. Вслед за этим я вышла замуж, буквально через 2 месяца. С моим будущим мужем мы были знакомы 23 дня. Я отдала счастливую влюбленность, и — «прими, вот тебе брак». А переводы у меня всегда были, просто я думала, что это временно, что я перевожу, руку, так сказать, разрабатываю, а буду писать сама. И ровно 30 лет не писала ничего. Стала писать тогда, когда для меня это сделалось чисто служебным — надо объяснить мне про Честертона, вот я и пишу.

Это все я рассказываю не для автобиографии, а для свидетельства. Это механика того, как действует Бог. Эти кумиры — жуткая вещь. Проповедовать, «пасти народы», как говорила Ахматова, — не дай Господь! «Не многие делайтесь учителями» [Иак. 3: 1]. И та странность, что меня, такого слабого человека, такого нелепого, который нигде не имеет власти, Господь поставил говорить, по-видимому, дана для того, чтобы я какое-то время передавала опыт этой дикости. Не собственных достижений, у меня их нет, а вот этой дикости, которую у нас очень мало знают.

Записала и подготовила О. В. Филипповская
About humility and advantage N.L. Trauberg

Наталья Трауберг
Биография:
Окончила ЛГУ им. А. А. Жданова (1949). Кандидат филологических наук. Член Союза писателей СССР (1975), член редакционного совета журнала «Иностранная литература». Переводчик с английского (Пэлем Гренвил Вудхауз, Гилберт Кийт Честертон, Клайв Степлз Льюис, Дороти Сэйерс, Грэм Грин, Фрэнсис Бернетт, Пол Гэллико), испанского (Федерико Гарсиа Лорка, Хулио Кортасар, Марио Варгас Льоса, Мигель Анхель Астуриас, Хосемария Эскрива), португальского (Эса де Кейрош), французского (Эжен Ионеско), итальянского (Луиджи Пиранделло). Большинство этих авторов стали впервые известны русскоязычному читателю благодаря переводам Трауберг. Часть переводов Трауберг делала «в стол», так как переводимые авторы не могли быть изданы в СССР. Занималась такими переводами с 1959 года. Первыми переводами были четыре рассказа Борхеса и произведение Ионеско. Эти переводы были утеряны. С 1960 года переводила эссе Честертона, которые не могли быть напечатаны из-за своей религиозной направленности. Часть переводов Честертона сохранилась и была издана в 1988 году, другие были утеряны, и для издания книги Наталья Трауберг перевела эссе заново

Опубликовано в Московском психотерапевтическом журнале, № 3, 2009 г.