Катерина Мурашова: Мальчики...

4 Март 2019 12:30


Женщина аккуратно, без вычурности одета, у нее четко артикулированная речь — похоже на телевизионных дикторов советских времен, и очень скупые жесты.

— Я пришла к вам без ребенка, но прошу вашего согласия поговорить со мной о нем.

— Да, разумеется, это совершенно нормально, ко мне часто приходят родители без детей. Как зовут вашего ребенка?

— У меня нет ребенка. То есть у меня есть дочь, но она уже взрослая и живет в Москве, отдельно от нас.

— Проблема у внука?

— Нет, внуков у меня пока нет.

Я была обескуражена. Племянники? Дети мужа от предыдущих браков?

— Поясните, о каком ребенке идет речь, — попросила я.

— Я учитель в гимназии. Преподаю русский и литературу. Речь пойдет об одном из учеников класса, в котором я являюсь классным руководителем.


Она назвала случайно известную мне, сравнительно давно существующую и очень дорогую частную гимназию, где учатся дети обеспеченных родителей, которые почему-то не смогли учиться в престижных государственных школах (все-таки именно туда у нас в Питере до сих пор стараются отдать детей «из хороших семей»). Этих детей привозят-увозят на машинах с шоферами, постоянно развлекают, все их материальные потребности удовлетворяются более чем с избытком. Понятно, что проблем от всего этого, личностных и социальных, возникает масса, но что может сделать с ними учительница русского и литературы?

— У этого ребенка нет никаких проблем.

— Простите, ничего не понимаю.

— Мне даже неловко говорить…

Тут у меня возникло совершенно дикое уже предположение, что эта женщина средних лет влюбилась в одного из своих учеников, и я твердо решила перестать гадать:

— Но вам придется сказать, потому что иначе мы с вами никуда не продвинемся.

— Да, конечно. С ребенком все в порядке. Проблемы, если их можно так назвать, возникают у нашего педагогического коллектива, и вот — я пришла с вами посоветоваться. Если совсем честно, то нам хочется от ребенка избавиться, но это в сложившихся обстоятельствах вроде как невозможно.

— Богатый папаша — главный спонсор гимназии? — не без язвительности поинтересовалась я, забыв о собственном решении, принятом две минуты назад.

— Все наоборот! — сказала моя посетительница и с учительской педантичностью уточнила: — Вот прямо на сто восемьдесят градусов наоборот.

История, которую она рассказала дальше, показалась мне весьма забавной.

Несколько лет назад коллектив гимназии и ее как бы попечители приняли волевое гуманитарное решение: а давайте мы возьмем талантливого ребенка из бедной семьи и будем учить его в нашей прекрасной дорогущей гимназии бесплатно. Это будет очень красиво, улучшит наши показатели по всем возможным социальным пунктам, ну и ребенку и его семье заодно поможем. К тому же это традиционно (гимназию свою они считают гуманитарной, немного православной и даже немного монархической): в Российской империи во всех практически гимназиях были бесплатные способные ученики «из низов».

Благородное решение одобрили практически единодушно. Одновременно все понимали: всё хорошо в меру — в гимназию вовсе не собирались брать ребенка из детского дома. Поискали, нашли очень подходящий вариант: мальчишка-четвероклассник занял второе место на городской олимпиаде по русскому языку и в том же году получил диплом на олимпиаде по окружающему миру. Семья живет сравнительно недалеко, от гимназии всего три остановки на автобусе. Потомственные ленинградцы. Мать — библиотекарь, отец был военным инженером, умер от инфаркта четыре года назад. Живут очень бедно. Поговорили приватно с учительницей мальчика, которая знает его уже четыре года. Она, когда поняла, о чем речь, даже расплакалась: «Господи, спасибо, да как же я за него рада! Он очень, очень способный и хороший мальчик, и семья хорошая. Спасибо вам огромное, вот от такого прям снова в людей верить начинаешь!»

Практически идеальный кандидат. Берем? Ну конечно берем.

Единственный обеспокоенный человек — гимназический психолог: коллеги, но у нас ведь тут очень-очень богатые ребята учатся. Они дорого одеты, у них гаджеты эти всякие. Или вот, допустим, кто-нибудь из них его в гости пригласит? В трехэтажный особняк с бассейном и бильярдом в подвале. Не будет ли у бедного ребенка от всего этого психологической травмы?

Но все уже воодушевились и от психолога отмахивались: в гости наши ученики друг друга почти не зовут, им некогда и незачем. А что касается одежды и вещей — ну так у нас, во-первых, гимназическая форма, а во-вторых, тут же все с самого начала ясно, а мальчишка точно не дурак, да и телевизор наверняка смотрит, а значит, знает, что люди по-разному живут.

— Что ж, психолог в итоге оказался прав? Парень закомплексовал и озверел?

— Даже и близко ничего подобного.

В пятый класс Яша пошел в новую школу. Адаптировался быстро. Знания у него отличные, схватывает на лету. В классе 12 человек (в его прошлом было 34) — считай, индивидуальный подход. Психолог за Яшей, конечно, присматривал. В конце первого триместра спросил: как тебе тут учиться?

— Просто офигенно интересно! — радостно ответил Яша. – Столько всего нового и забавного.

Одноклассники тоже приняли Яшу хорошо. Все они были слегка сонные и инфантильные, но в общем-то дружелюбно настроенные, так как мир никогда от них ничего особо не требовал и не делал им никаких гадостей. Яша завороженно, буквально открыв рот, разглядывал их гаджеты и кроссовки, внимательно и терпеливо слушал их косноязычные рассказы о поездках за границу. Расспрашивал о деталях их жизни. Одноклассникам Яшин интерес льстил (друг к другу они привыкли и друг другом почти не интересовались). Сразу несколько детей сказали родителям: я бы хотел Яшу к нам домой позвать. Лучше с ночевкой.

Самая ответственная мать (сама когда-то приехала из Череповца на конкурс моделей) посоветовалась с психологом: можно ли звать? Ребенку не повредит? Психолог вздохнул и разрешил: зовите!

Яша восхищался, прыгал от восторга и хлопал в ладоши:

— Вот это все твое?! И ты когда хочешь, можешь там плавать?! А вот это что — такой огромный телевизор?! А это — крокодил твоего папы?! А это его машина?! А он правда давал тебе порулить? И мне даст? Если шофер разрешит? Ну давай тогда его в другой раз попросим. Пожалуйста-пожалуйста!

К конце пятого класса семь из восьми классных мальчиков говорили: Яша — мой друг. Три девочки смотрели на Яшу искоса, но с интересом.

По просьбе-умолению одного из мальчиков его родители уже на первые осенние каникулы взяли Яшу в Прагу. Мать была против, но отец настоял: с этим мальчиком и наш пободрее кажется. В Праге Яша взял у мальчика гаджет, а у его родителей машину с шофером и за три дня сделал фотоподборку «Красные крыши», которая потом заняла третье место на каком-то сетевом международном фотоконкурсе (авторами считались Яша и мальчик вместе, ведь они и вправду вместе везде ездили).

Потом очень быстро Яша переоделся — одноклассники отдавали ему все старое, но почти неношенное. Обзавелся тремя гаджетами не самой новой модели. Оказалось, что Яша умеет делать чудесные, задорные психологические фотопортреты. Три девочки поколебались, но в конце концов нехотя признали: это не как фотосессии с родителями и селфи на фоне достопримечательностей — это живое. Яша предложил делать стенгазету про классную жизнь — его мама научила. Все поддержали. Дружно начали, но навыка нет — перессорились вдрызг. Яша решил: редколлегия три человека два месяца. Потом меняемся. Посмотрим, у кого лучше. Все согласились. То, что Яша остается «на все время», даже не обсуждалось. Один папа предложил дочери, когда пришла ее очередь, нанять в помощь журналиста-профессионала. Яша хохотал: «Как ты не понимаешь? Это же тогда не твоя газета будет, а его!»

Еще в пяти классах школы появились такие газеты. Три умерли через два месяца. В одном редколлегию возглавил учитель. Еще из одного пришла делегация из пяти девочек к Яше: «Ты можешь нам помочь?» — «Не вопрос! Конечно, помогу», — ответил Яша. Все три девочки-одноклассницы обиделись и три дня с Яшей не разговаривали.

* * *

— В каком классе Яша сейчас?

— В восьмом.

— И что же случилось? Почему вы хотите от него избавиться?

Учительница опустила голову. Помолчала. Я ждала.

— На фоне наших он слишком живой. Это уже всем заметно. И всех как-то не по-хорошему тревожит. Почти у всех его одноклассников нет никакой мотивации к учебе. Совсем никакой, понимаете? Концентрация внимания у них — не больше 15 минут. Они не читают ничего, кроме своей френд-ленты. Мы, педагоги, конечно, всячески пытаемся их заинтересовать, но должны честно признать — вчистую проигрываем почти бессмысленному серфингу в интернете. Зачем им напрягаться? Для них уже готовы места в институтах, и родительских денег им хватит на всю их жизнь. И они это знают. Они все хотят быть успешными блогерами или шоуменами, но им совершенно нечего сказать и даже показать миру, кроме того, что опять же куплено на деньги их родителей. Они незлые, неглупые, но все очень вялые. Понимаете, у нас есть дети из выпускных классов, которые никогда не бывали в метро… А Яша зубами хватается за любое новое знание. На уроках все время задает вопросы, приносит какие-то задачи, информацию, просит что-то объяснить. Он много читает, побеждает на олимпиадах, раздает какие-то листовки, чтобы заработать, был сторонником Навального, но потом разочаровался в нем, свободно ездит по всему городу, навещает старую бабушку в поселке Сосново, колет ей дрова, вскапывает огород. В этом году он написал работу на олимпиаду по истории и обществознанию: «Социальные проблемы на Филиппинах — взгляд современных англоязычных СМИ и филиппинских домработниц, живущих в России (Санкт-Петербург). Сравнительный анализ».

Я не смогла удержаться от восхищенного хихиканья, но учительница лишь грустно улыбнулась:

— Мы все ее читали — это хорошая основа для магистерской диссертации. Один отец (филиппинская няня его младшей дочки была одним из основных информаторов Яши при написании этой работы) напрямую спросил меня как классного руководителя: что мы все — родители и педагоги — делаем не так? Вы специалисты высокого уровня, мы платим за образование наших детей огромные деньги, создаем им все условия — почему такой странный результат?

После этого мы в учительской сели, поговорили и поняли, что зашли в тупик. С одной стороны, от Яши надо избавляться, а с другой стороны — для этого нет ни одного повода. Ему у нас хорошо и безусловно удобно. Он ни разу ничего не нарушил.

— Вы хотите сохранить лицо?

— Да, конечно.

Я задумалась. Одна из ситуаций, в которых «никто не виноват и всех жалко».

«Слишком живой» и изначально талантливый Яша, который уже давно прекрасно понимает, что в жизни ему придется «пробиваться» самому, на все сто процентов использует случайно доставшиеся ему возможности дорогой гимназии. А для его одноклассников это все «само собой» и «всегда так было и будет» — зачем напрягаться? Яша векторно направлен во взросление, в самостоятельную жизнь, где не будет поблажек и поддержек, где придется думать, анализировать, обобщать, сражаться. А его одноклассникам в общем-то не к чему стремиться — у них и так все есть. Какая у них мотивация к взрослению? И понятно беспокойство работодателя филиппинской няни: почему эту работу не написал мой сын? Потому что он просто не Яша и менее талантлив или тут есть что-то еще? И понятна тревога и растерянность учителей: мы же честно работаем за свою хорошую зарплату и честно пытаемся заинтересовать своих учеников…

Противоречие налицо, и оно уже вот-вот начнет отражаться на Яше. Значит, пришло время двигаться дальше. Но куда?

Я вспомнила одного своего однокурсника по университету, парня из какого-то небольшого города в средней России, на которого, судя по описанию, Яша был очень похож. В восьмом классе он был победителем всесоюзной олимпиады по биологии, прошел конкурс, поступил в интернат при ЛГУ, там жил и учился и оттуда же поступил на биофак.

— А интернат при ЛГУ еще жив? — спросила я наконец.

Женщина несколько секунд молчала, соображая, потом медленно кивнула.

— Вот честный выход, решающий сразу все ваши проблемы. Вы требуете конфиденциальности и говорите Яше и потом отдельно его маме: ты перерос нашу гимназию. Чтобы двигаться вперед, развиваться, твоим мозгам нужна питательная среда другого сорта. Мы подготовим тебя и поможем всеми нашими силами, но в девятый класс ты пойдешь не сюда, а в гимназию при Петербургском университете. Он сможет поступить? Если я правильно помню, там естественно-научный цикл, а Яша — явный гуманитарий.

Женщина задумалась.

— Полагаю, он может воспринять это как вызов своим возможностям и откликнуться. Но ему же все равно будет обидно?

— Вы разве еще не поняли? Яша еще в пятом классе прекрасно умел выворачивать свои обиды наизнанку — неловко становилось вовсе не ему, а тому, у кого были лишние гаджеты, кроссовки и крокодилы.

— Вы думаете, он уже тогда понимал?

— Ребенок с таким интеллектом? Да я вас умоляю. Он и сейчас использует ситуацию на все сто, вот увидите.

— Мы попробуем. Но если он откажется, мы ведь не сможем его выгнать?

— Конечно, не сможете, — уверенно сказала я (это все, что я могла сделать для Яши). — Ведь это будет вашим моральным и даже профессиональным крахом. Давайте вот что — вы мне потом позвоните и скажете, как он отреагировал, ладно?

— Да, конечно.

* * *

Она позвонила только через неделю (надо думать, всю неделю они там собирались с духом).

— О, слава богу, он очень спокойно отреагировал.

— Но как же конкретно?

— Он сказал: ну что ж, вечной халявы не бывает. Спасибо вам за все. А когда я начну дополнительно математикой заниматься? Сегодня уже поздно?
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Сложно быть нормальным

Как вывести сына из кризиса, если он живет как обычный подросток, но почему-то не ощущает себя таким?


18 Февраль 2019


— Вы ведь с ним поговорите? Ведь поговорите? Пожалуйста, пожалуйста, поговорите с ним! Вдруг что-нибудь получится!

— Ну разумеется, я с ним поговорю, — успокоила я взволнованную женщину. — И вполне вероятно, что у нас что-нибудь получится. Кто он и где он? Ждет в коридоре? Тогда пригласите его сюда.

— Нет-нет, я пришла одна.

— Гм. А как же я тогда буду с ним разговаривать?

— Я сначала хочу вам сама рассказать.

— Ну рассказывайте, — вздохнула я.

Сначала мне показалось, что это родительский визит из серии «он не такой, как мне хочется, сделайте с ним что-нибудь». Абсолютно неконструктивная позиция, никогда ни к чему хорошему не приводящая. Но дело оказалось много сложнее.

Моя посетительница с семьей раньше жила в военном городке на окраине Вязьмы. Ее сын Андрей родился в каком-то другом военном городке, но все его раннее детство прошло именно в Вязьме — военная часть, магазин, клуб, сонный, малолюдный город рядом, речка, лес. Там он ходил в детский сад (абсолютно беспроблемно) и там же пошел в школу — с удовольствием и воодушевлением. Программу усваивал хорошо, заставлять делать уроки было не надо — сам садился и делал. Учительница отмечала серьезность и надежность мальчика: пообещал — сделает. Никаких звезд с неба, но это в военном городке никого не удивляло и не тревожило — в их деле звезды зарабатываются иначе.

И вот наконец карьера отца пошла в гору — его перевели сначала в Ленинградскую область, а потом и в Петербург. Семья переехала вслед за ним, и в пятый класс Андрей пошел уже в Петербурге.

В пятом и шестом классе все было более-менее нормально. Андрей не ходил ни в какие кружки, подолгу сидел за уроками, но это никого не удивляло: программа оказалась ожидаемо сложнее, разные учителя, к которым надо приспосабливаться, кабинетная система. Родители были готовы к снижению успеваемости, но Андрей упорно трудился и оценки практически остались прежними — четыре и пять, иногда проскакивают тройки.


С ребятами в классе отношения сложились хорошие, но не близкие. Несколько раз его приглашали на день рождения (в основном девочки), но когда родители спросили: а как ты хочешь отпраздновать свой день рождения? Кого пригласишь? — Андрей ответил: никак, никого, купите мне торт, и я лучше посплю подольше.


Где-то к седьмому классу мать заволновалась: должны же быть еще какие-то интересы, кроме школы и компьютера!

Муж успокоил: да они все сейчас такие, никуда не ходят, только в интернете сидят.

Мать слушала главу семьи и на время успокаивалась, но что-то продолжало точить, ведь в городке под Вязьмой Андрей любил гулять, общаться, болтаться возле магазина, кататься на велосипеде и ходить с ребятами на речку.

Теперь ей кажется, что именно с конца седьмого класса все начало рушиться лавиной. Андрей почти перестал спать ночью — сидел за уроками до трех-четырех часов утра, ходил по квартире, потом спал два-три часа, потом его будили, он, естественно, не мог встать и пойти к первому уроку, опаздывал. Стал нервным и опасливым, иногда мог что-то яростно кричать, иногда плакал, просил прощения и говорил, что он сам не понимает, что с ним, но, кажется, он дурак и ни на что не годится. Учительница в школе сказала: да, что-то с мальчиком происходит, наверное, это из-за нагрузки и переходного возраста. Ходили к трем психологам, они тоже объясняли про переходный возраст, папу-военного и единственного ребенка в семье, давали противоречивые советы: вы должны быть с ним потверже, вы должны быть с ним помягче, у него должны быть определенные обязанности, нужно принимать его как личность. Мать не могла определиться, начала сама читать какие-то психологические книжки и статьи про переходный возраст, полгода непрерывно говорила про свои чувства в «я-форме», муж-военный смотрел странно и однажды даже сказал: может, тебе лучше какие-нибудь таблетки попить?

Андрей тем временем почти перестал выходить на улицу (кроме школы). Днем после школы засыпал, к ночи вставал делать уроки и посидеть в интернете. Говорил странно — плачущим голосом, жаловался, что все предатели и его не понимают.

Пошли к неврологу в обычную детскую поликлинику, просить «таблетки для сна». Невролог поговорил с Андреем десять минут и сказал: да вы чего, не видите, что ли?! Срочно к психиатру!

Психиатр не сказал матери ничего определенного, но лечение назначил. Таблетки нормализовали сон, но не все остальное. Андрей по-прежнему был то заторможен, то агрессивен. В девятом классе лежал в психиатрической больнице — там обследовали, пытались подобрать препараты.

В конце девятого класса, как ни странно, кое-как сдал экзамены (все это время, даже в больнице, он продолжал заниматься по учебникам). Но школа сказала: уходите, нам это все не нужно. Отнесли документы в юридический колледж. Андрей отнесся к этому равнодушно. Все лето пробродил тенью по дому. Много спал, иногда читал, слушал музыку, вяло играл в какие-то игры в интернете. Говорил что-то про конец света, речь стала странно вычурной. Осенью несколько раз сходил в колледж, принес какие-то учебники, на этом все и закончилось. Когда родители пытаются говорить с ним о будущем, отвечает: «Отстаньте, это не ваше дело!» либо «Неужели вы не видите, что я болен и ничего не могу!»


Мать и отец не понимают, что происходит, все время колеблются. Муж говорит: мы просто слишком долго ему потакали и вот результат. Женщина ищет опору: он же был в детстве нормальным, это она точно знает.

— Но ведь вы все равно с ним поговорите, правда? Он даже читал вашу книжку, которая у меня… Вы поговорите?

«О чем я с ним поговорю? — горько думаю я и киваю: да, поговорю, конечно, — и думаю дальше: — Если вам удастся сюда его привести. — И еще дальше, с надеждой: — Может быть, все-таки не удастся?»

* * *

Удалось. Привела. Не знаю, как убедила, заставила.

Сидит на стуле, смотрит в пол, отвечает тихо и односложно.

Не верит. Ни во что и никому не верит. И ничего не понимает. Бедолага.

— Ты не понимаешь, что с тобой происходит, — говорю я. — И я тоже не понимаю. И никто не понимает. Мозг слишком сложная штука. Нам пока не по зубам. Мы, специалисты, делаем вид, защищаемся от своего непонимания всякими умными словами.

— Да, я не понимаю. Я психически больной? Меня можно вылечить? Что со мной будет дальше?

— Никто не знает, увы, — тут я вспоминаю о его детской усидчивости, переходящей в упертость, и добавляю: — Но есть одна вещь…

— Какая? — поднимает взгляд. Глаза мутноватые, с красными жилками, как будто ему не 16, а все 46 лет.

— Как снаружи отличить нормального человека от ненормального?

Думает, наверное, минуту. Потом говорит:

— Я не знаю. Как?

— Есть разные мнения. Я лично люблю самое примитивное.

— Почему? — с интересом. — Почему вы любите самое примитивное?

Я приободряюсь. Интерес — это перспективно.

— Наверное, потому что я сама устроена не очень сложно, — честно отвечаю я и с трудом, но все же дожидаюсь вопроса.

— Какое мнение?

— Нормальный человек — это нормальное поведение. То есть если человек все время ведет себя как нормальный, он нормальный и есть. Это понятно?

— Конечно. Это очень просто.

— Ты хочешь быть нормальным?

— Это мое самое заветное желание! — говорит Андрей с пафосом психически больного человека. Я морщусь, но проглатываю.

— Я тебе сейчас скажу как.

— А можно, я запишу? У меня от таблеток что-то с памятью…

— Конечно! Вот тебе листочек, ручка. Только сначала послушай.

— Я слушаю вас внимательно.

— Ты представляешь себе, как в среднем живут нормальные люди твоего возраста, гражданства и социального положения?

Андрей серьезно обдумывает мой каверзный вопрос.

— Да, представляю.

— Что они делают каждодневно? Говори, я буду записывать.

— Они встают, умываются, делают утреннюю гимнастику, потом идут на учебу. Там учатся, обедают, общаются с друзьями. Потом приходят домой, обедают, отдыхают…

— Как? — уточняю я.

— Смотрят телевизор, слушают музыку. Может быть, играют с братьями или сестрами. С собакой.

— Да, правильно, все это. Дальше!

— Дальше делают уроки, помогают родителям по дому… Идут гулять?

— У них есть увлечения.

— Да, у них есть увлечения, иначе называемые хобби. Хобби у всех разные. Некоторые собирают спичечные этикетки.

— Почему ты об этом сказал?

— Мне всегда нравились спичечные коробки. В детстве я любил строить из спичек колодцы.

— О! Я видела целые замки из спичек! Они очень красивые, только их потом склеивают.

— Склеивают? Я об этом не подумал.


— Что делают нормальные люди твоего возраста дальше?

— Они делают уроки или иные задания, потом ужинают, моются и ложатся спать.

— Они вечером общаются?

— Да, конечно, они общаются в интернете и немного с семьей — обсуждают итоги прошедшего дня и делятся планами на день грядущий. Иногда они ходят в кино, театр и музеи.

— Как часто?

Андрей снова надолго задумался.

— Я думаю, одного раза в месяц каждого наименования будет достаточно.

— Я тоже так думаю, — согласилась я.

Андрей выглядел намного более оживленным, чем вначале.

— Кажется, ты уже сообразил, к чему я веду?

— Да, конечно, то, что вы говорите, это очень просто и понятно. Если человек каждый день делает то, что у вас там записано, он не просто выглядит нормальным, он и есть нормальный. А все остальное неважно.

— Это просто только на словах. Это надо сделать на практике. Каждый день, месяцами, годами, как заводная игрушка. Каждый вечер составляешь план нормальных действий на завтра — это тоже нормально, так многие поступают. Вечером отмечаешь галочкой — что сделал, что не удалось. Намечаешь на завтра «работу над ошибками». Постепенно втянешься, будет легче.

— Это такая методика? Я не читал о ней в интернете. Я много читал. Я хотел понять, что со мной.

— Ты знаешь Зигмунда Фрейда?

— Конечно. Он один из основателей современной психологии.

— Его однажды спросили: как все-таки отличить нормального человека? Что он должен уметь, мочь, делать?

— И что ответил Фрейд? — Андрей впервые изменил позу и подался вперед.

— Он сказал: это очень просто. Нормальный человек должен уметь любить и работать.

— Вы отдадите мне ту бумажку? Я хотел бы начать уже сегодня вечером.

* * *

— Я с ним поговорила, — сказала я матери. — Сейчас объясню наш с Андреем план, который вы будете поддерживать всеми имеющимися у вас силами. На всякий случай: это называется «бихевиоризм».

— Спасибо, спасибо вам…

— Бросьте. Скорее всего, ничего не выйдет, — сказала я мрачно, потому что мне не хотелось ее обнадеживать.

* * *

Я ее, конечно, не узнала.

— Вспомните, пожалуйста, несколько лет назад, мальчик Андрей, вы ему сказали, что нормальное поведение равно нормальному человеку. Он составляет планы.

— Господи! — я вспомнила и юношу, и ее захлебывающуюся, неизвестно о чем умоляющую интонацию. — Что, он до сих пор составляет?! Что с ним сейчас?

— Андрей закончил колледж. Еще на последнем курсе устроился на работу. Он работает с массивами данных и документооборотом. У него все получается, им довольны, ему нравится осваивать новые программы и инструменты.

— Замечательно. Будьте очень аккуратны, если ему предложат повышение, Андрею ни в коем случае нельзя достигать порога некомпетентности, это может быть фатально для его психики. А с чем вы ко мне сейчас?

— Может быть вы, пожалуйста, поговорите с ним?

Я поморщилась, как от зубной боли.

— О чем?

— Ну, может быть, ему уже можно эти планы не составлять? Он же как робот. «Мама, у меня еще в этом месяце не охвачен ни один музей. Что ты посоветуешь?» Приятелям, которые зовут в кино: «Спасибо, в этом месяце я уже посещал кинотеатр». Он собирает спичечные этикетки (ему все родственники привозят спички из гостиниц) и в свободное время клеит из спичек древнерусские терема. У него нет и никогда не было девушки. Уже давно он привел из приюта трехногую собаку с эпилепсией. Это тихий ужас, что такое, но он говорит, что ему легче любить именно такую — дескать, это ему Зигмунд Фрейд так заповедал. Может быть, уже можно все-таки нормально жить?

— Да он у вас и живет нормально! — почти заорала я. — Он же почти гений приспособляемости, этот ваш Андрей, и у него просто железобетонная воля оказалась! Вы что, так ничего и не поняли? У него же психиатрия! И он ее сам, сам, своей волей много лет компенсирует согласно своему собственному плану! Не трогайте ничего, поддерживайте его планы всем, чем можете, и молитесь, если вам мировоззрение позволяет, чтобы все это продлилось как можно дольше, без срывов и прочего!

— А… а… — мать растерялась от неожиданности моего наезда и не сразу сумела собраться. — Поняла… да… А что же мне ему передать? Я ему сказала, что к вам пойду, он просил привет передать и запомнить, если вы еще что для него скажете.

Я молчала, наверное, две минуты. Потом сказала:

— Передайте, что у Горация было изречение: Sapere aude ( «Дерзай знать» — лат.). Иммануил Кант перевел его как: «Имей мужество использовать свой собственный разум». Сам Иммануил Кант вот так, строго по плану, всю жизнь прожил и умер благополучно от старости в своей постели.

— Ой! — мать Андрея взглянула на меня с опаской и уважением. — А можно я все это запишу?

https://snob.ru/entry/172501