Смерть во время родов

В комментах к тексту об умерших двойняшках одна женщина по имени Алла поделилась своим опытом смерти во время родов и последующего возвращения. Интересно, она помнит, что вернуться, это был ее собственный выбор. Как священник много раз сталкивался с подобными свидетельствами, можно даже написать целую книжку про посмертные приключения наших прихожан. Привожу интересный рассказ Аллы.

В медицинской карточке я именовалась старородящая, хотя, в свои 28 лет выглядела моложе, а по своим ощущениям и вовсе прежний подросток. Период созревания мало чем отличался от преображения любой другой первородящей, когда меняется все от носа на лице до вкусовых предпочтений в питании.

Помниться, особо почитаемы и уничтожаемы были помидоры сорта «розовый». За неделю до основного мероприятия передо мной распахнулись двери роддома, однако, неделя растянулась в бесконечные 21 день, когда исчезает уверенность, в том, что ты, как личность в природе еще существуешь, а все больше крепнет осознание себя, как куколки некой прекрасной бабочки, что суждено прийти в мир. Вместе с такими же мамочками часами мы фланировали по коридорам роддома, спасаясь от гиподинамии и лишнего веса, который чудным образом восстанавливался с избытком каждое утро.

Роды были назначены на 3 декабря. Подготовка в виде лошадиной дозы феназепама на ночь (он благополучно сгинул в водовороте канализации) и утренней 3 литровой очищающей до самых мозгов кружки Эсмарха. Дорогие мужчины, это не забываемый восторг, когда две мамки получают по три литра в одном конце коридора, а палата с одним вожделенным унитазом на двоих находится в противоположном. Мысли исчезают, остается только цель и ничто не в силах помешать рекордсменкам. И так, совершенно налегке нас доставили в родильный блок. Каждой выделили по боксу и мы оказались участниками «ток шоу за стеклом». Моя подруга по счастью так быстро вошла во вкус процесса и, используя удивительные по строению и содержанию, до селе не слыханные мною матерные фразы, пыталась объяснить, как она ненавидит будущего папашу ее дитя. Врачи долго не церемонились и упаковали ее баиньки одним скромным уколом и чекушечкой глюкозы. Я осталась одна в 30 местном родильном отделении под опекой трех студенток, которым вменялось измерять мне давление, температуру и пульс, а так же заносить эти важные данные в тетрадку через каждые 15 мин. Как вы понимаете, через два часа я была готова в подробностях повторить ту виртуозную речь, что совсем не давно слышала из бокса напротив от «спящей красавицы». Собрав в кулак всю свою волю, я попросила: Девочки, прошу Вас, не мешайте! Уйдите! Вероятно, у них были добрые сердца или часы практики закончились, но в процессе своего счастья я о них забыла.

Не буду описывать все удовольствия и ощущения, полученные мною в тот день, что бы те, кому еще предстоит пройти этим путем, не передумали. Скажу только, что когда 20 лет спустя я вошла в это родильное отделение в роли сестры милосердия со священником, волосы зашевелились на моей голове, а по телу побежала нервная дрожь. И не подумайте, что от боли или мук. Конечно, они были, и в не малом количестве, но не от того. Здесь, я, когда то умерла, а потом воскресла, хотя узнала об этом много позже от своего исповедника…
Муки мои продолжались с 8 утра до 16 вечера, когда в декабре уже темно за окном, но не радостным детским криком, а решением заведующей роддома: «Везите в оперблок». Меня еще раз переодели в стерильное белье, переложили на каталку и повезли всю зажатую страхом. Наркоз рассеял реальность и явил причудливые горки, подобные трубе аквапарка, только с фейерверками в алых и оранжевых тонах.

Появилось чувство, что времени нет. Сначала холод. Потом я оказалась в гулком помещении со стеллажами, на полках которого стояли ящики, огромное количество металлических ящиков в человеческий рост. Я как бы видела бескрайность этого помещения, но освещения там не было, как не было и людей. Вдруг я начала подниматься выше, выше, быстрее, быстрее, словно на лифте без стен и пола. И даже пыталась объяснить увиденное, что это, вероятно, перекрытия, которые мне видно из лифта, на верно, меня везут в оперблок, который далеко. Но у стеллажей не было крыши, и я сразу оказалась в небе, среди кружащихся снежинок, я и сама оказалась бирюзовой искоркой и видела свое яркое свечение в ночном небе над Москвой. Видела знакомую улицу, где роддом, знакомые автобусы. Прохожие, они совсем меня не замечали. И я словно опомнилась: снег, улица, люди, машины, роддом… Я обернулась и увидела окно, то самое окно, где осталась я, или уже не я… Волнение, смятение и безоговорочное желание вернуться в свое тело, все это заставило меня с силой удариться о стекло, но пробить его не получилось. Я металась, стучалась, кричала, но врачи не слышали меня, их было много вокруг такого моего и казалось не моего тела, потому что я не чувствовала его боли, его переживаний, не соучаствовала с ним в жизни, я была на тот момент бирюзовым огоньком-звездочкой. Мои страдания были здесь и со мной, и я была одинока, в целом мире. Неожиданно я начала удаляться от стекла, как то наверх в темное ночное зимнее бездонное, но по мере моего удаления свет не исчезал, а все больше окутывал меня. Все пространство стало сиренево-малиново-белое одновременно, не равномерно туманное, наполненное мириадами ярких и не ярких звезд. Четко сохранялась мысль, что это тоже люди, как и я. Они меня Встречали, они на меня Смотрели, они меня Любили. Одиночество сменилось восторгом радости, счастья, удивительным спокойствием, что вот теперь Дома. И спокойный, родной голос сказал: «Все хорошо». И действительно, Это было – Хорошо. Не могу и сегодня понять, что это за голос? мужской он или женский? Громкий или тихий? Он звучит во мне и сейчас, я его сразу узнаю, если услышу, он Любящий. И кажется, тысячи лет или одно мгновенье длилось Это Хорошо, я вспоминаю как попала Сюда. Бирюзовой искорке надо обратно, не доделано самое главное. И как самому родному и все понимающему я говорю: «Нет, я так не могу! Там остался мой сын! Он маленький, ему нужна моя помощь! Я хочу вернуться! Я должна вырастить сына!» Как бы голос мой звучал всем звездам, всей Вселенной, и единому организму, Личности. И все тот же Любящий и родной Голос ответил: «Там будет боль!» И так, как я бы сказала ребенку, боясь за него, полностью сливаясь в чувствах с ребенком. Так и Голос, Он Любил меня и был готов принять боль за меня. Я настояла на своем: «Ну и что! Пусть будет боль!» Голос согласился: «Ты сказала!» И мягко, как бы назад, навзничь я падаю с небес, как падают звезды, пронизывая черноту небес, пролетаю через стеллажи и со шлепком оказываюсь в измученном болью теле. Болит все, такой боли я не испытывала никогда раньше. И невозможность пошевелиться, желание выть от боли и радость, что слышу голоса врачей, ощущаю тепло их рук, перетягивающих меня на каталку. От меня требовали открыть глаза, но веки не слушались, и я закрытыми глазами сказала: «У меня сын! Алексей!» А в ответ дружный смех врачей: «Надо же, из нее дух вон, а точно знает, что Алексей!»

В 22 часа я проснусь после капельницы, в крови с головы до ног и острой болью в ногах. Прошло 22 года, а моя подруга боль напоминает мне каждую ночь и день о сделанном выборе. Я не жалею. Я надеюсь, что Там меня еще ждут, что Голос еще скажет: «Все хорошо!», а эта жизнь такая короткая, такая трудная, такая интересная уже не повториться, выбор может быть только раз, бирюзовая искорка, живущая в моем сердце, это знает точно. В медицинской карточке моего сына стоит запись: Желанный ребенок.

Метки
Про смерть
https://maxminimum.livejournal.com/2015/09/13/
ЖЖ протоиерея Максима 13 сентября 2015 года