Тринадцатая малышка

Https://snob.ru/profile/29040/blog/111185


Тоша, Тошик, Тошенька. Ласковые производные от Антона изливались из нее бурным потоком, и не существовало плотины, способной остановить эти хляби. Да и как остановишь, когда за двадцать пять, и даже честнее сказать, под тридцать, и кажется, что впереди лишь унылая безмужность и бездетность, а тут такой попался, что даже любимые подруги изгрызли ногти от зависти, уж не говоря о нелюбимых.

«А, может, Тони?.. Коротко и стильно», - раздумывала Лёля, главный администратор салона красоты, любуясь на свежий маникюр. Несмотря на костромское происхождение, диплом учительницы русского языка и совершенно славянскую внешность, Лёлина душа рвалась исключительно ко всему заграничному. «Тони и Лёля, - задумчиво произнесла она вслух и, повернувшись к зеркалу в профиль, скосила глаза. Так она выглядела наиболее выигрышно – высокий лоб, изящная линия носа, пухлые губы. – Лёля и Тони. Да. Хорошо звучит».

Нарисовался Тони в конце октябре, в самый ненавистный Лёлей период, когда семейные пары вокруг готовятся в своих берлогах к зимней спячке – соления в банках, золотая коллекция фильмов и теплый плед, из-под которого торчат четыре ноги, будь они не ладны. А Лёлины изящные ножки тридцать пятого размера все никак не могли найти себе пару, хотя давно протоптали тропинку к клубу знакомств, встречи которого проходили в кафе с говорящим названием «Русская охота».

Подруга Танька ехидничала по поводу ее еженедельных походов за счастьем и утверждала, что судьба и возле мусорного бака найдет. На всякий случай Лёля стала выносить ведро в два раза чаще и всегда при макияже, но втайне считала, что у помойки судьба может подсунуть только драных котов. А драных котов хватало и в клубе знакомств. Плешивые, сальные, возрастные, они тянули к ней свои лапы, искренне полагая, что дубленая кожа смотрится намного выигрышней кожи молодого теленка.

Но Лёля привыкла все доводить до конца. Купленный на три месяца клубный абонемент обязывал испробовать все шансы, и она честно, каждое воскресенье, перемывала песок в поисках крупицы золота. «Да и чем поиск мужа отличается от поиска хорошей парикмахерши или массажиста? – делилась она с подругами. - Время, последовательность и немного денежных вливаний гарантируют успех».

Увидев однажды, как высокий-синеглазый-невозможный топает ногами и стряхивает шапку от первого снега на пороге кафе, Лёля поняла, что деньги были потрачены не зря. Стряхнув, сняв, сдав, тот прошел в зал, огляделся и направился прямиком к Лёле.

- Я тут первый раз, - улыбнулся он задорной буратиночьей улыбкой, обозначившей ямочки на щеках. - Меня зовут Антон. А вас?

- Прос-ти-те, я на се-кун-ду, - ответила Лёля медленно, застревая на каждом слоге, будто проигрыватель, у которого соскочила игла с пластинки, и отошла в сторону.

- Танька! - прошептала она в трубку, прикрыв ее рукой. – Я скоро выйду замуж и рожу синеглазую девочку!

Любимая подруга только крякнула, но Лёля уже нажала на сброс и вернулась к будущему мужу. Она встала к нему немного боком, чтобы он обратил внимание на ее профиль, и взглянула искоса.

- Извините. Срочный звонок... Меня зовут Ольга.

- Значит, Лёля, - удовлетворенно констатировал тот.

- Откуда вы знаете? – вытаращилась она, забыв про профиль.

- Я не знаю. Мне просто кажется, что Лёля вам больше подходит.

Дальше все понеслось, будто их посадили в вагонетку и пустили по американским горкам, только Лёля орала от счастья не вслух, лежа бессонными ночами, а про себя, чтоб не разбудить соседей. Какой бы стороной ни поворачивался Тони, он оказывался только лучше, только краше прежнего. Лёля даже хуже стала работать, глядя на сотрудников бессмысленным взглядом – ее внутренний взор был занят рассматриванием Тони – как он смеется, как берет ее за руку, как стягивает с нее трусики.

Тони был коренной москвич, и очень гордился этим фактом. Лёля, конечно же, скрыла свое неблагородное происхождение. На его вопрос: «Где ты родилась?» уклончиво махнула куда-то на восток, что можно было истолковать, как, например, Южное Бутово или, при изрядной доли воображения, как страну восходящего солнца. «Ааа, - протянул он. – Понятно. А я там, на Большой Никитской. В коммуналке. Ужасные были условия». Лёля деланно засмеялась. За коммуналку на Большой Никитской она, не задумываясь, отдала бы по пальцу на каждой руке, а при ее любви к маникюру большей жертвы трудно было себе представить. Кострома лежала позорным пятном на Лёлиной биографии, и она твердо решила порвать последние связующие ниточки.

Тони не только был москвичом, но еще и режиссером. Лёле казалось, их профессии схожи – в обеих присутствовали шик и эстетика. Театр она не любила, там слишком громко и неестественно кричали, а кино, особенно мелодрамы – даже очень. Правда, пока Тони был начинающим и никому не известным режиссером, но Лёля верила - он еще снимет свою лучшую картину и прославится. Она представляла их под ручку на красной ковровой дорожке, и вдруг спотыкалась – вокруг вертелось столько хорошеньких актрис – глаз да глаз!

- Расслабься. Они все полудети, полубл.. и, - смеялся он. – С актрисами я завязал.

И Лёля облегченно выдыхала.

Встречались они через день, постепенно сплетая две жизни в одну, и в конце концов все завязалось таким прочным узлом, что Лёля со дня на день ждала предложения. Как все женщины, она уже давно забежала вперед, посчитав, сколько надо на свадьбу, кроватку, коляску и даже на похороны свекрови, которую знать не знала.

- Ты у меня тринадцатая малышка, - говорил Тони. – И, я чувствую, последняя.

Лёле льстило, что мужчина, который до сорока лет дрейфовал по жизни, нигде особо не задерживаясь, не прикипая душой ни к женщине, ни к профессии, ни к городу, вдруг бросил якорь в ее порту. Бросить-то он бросил, но этим дело и ограничилось – ухаживать Тони не умел. Будь Лёля на его месте, она бы любила себя гораздо более пылко и романтично. Ее так и подмывало подсказать ему, как надо, но она сдерживалась, остерегаясь его прохладного, ироничного нрава. Честно говоря, он даже в постели был несколько холоден, но Лёля старательно пылала за двоих. Страсть Тони питал только к одному. И это проклятое одно и разрушило все Лёлины планы.

- Антон разбился, - сказал суровый мужской голос в трубке.

Лёля на секунду замешкалась, не понимая, о каком Антоне идет речь, и, вдруг сообразив, задохнулась.

- Тони?! Насмерть?!

- Врачи не дают никаких гарантий. Ждем.

- Как это случилось?!

- Завалил отделение, - отрезал мужчина и, не прощаясь, отключился.

Лёля закружила по комнате, хватаясь то за мобильный, чтобы звонить кому-то всемогущему, но кому? - то за сумку, чтобы бежать в кассы покупать билет, но куда? Улетая, Тони сказал, что будет в Крымских горах, но где конкретно, она понятия не имела. Сделав еще несколько кругов, она вдруг остановилась, словно в ней кончился завод, опустилась на диван и заплакала. Смерть еще никогда не подходила так близко. И не просто смерть, а смерть ее счастливого будущего.

Когда Тони рассказал ей про свое увлечением «бейсом», она сразу возненавидела этот дурацкий вид спорта. Что за бредовое занятие - кидаться вниз головой с высоченных скал, с которых и плюнуть-то страшно?

- Да не вниз головой, - втолковывал ей Тони. – В том то и дело, что первые четыре секунды ни в коем случае нельзя смотреть вниз. Надо дождаться воздушного потока, на который аккуратно лечь. И на восьмой секунде спокойно бросить парашют.

- Спокойно? – недоуменно поднимала она брови. – Я даже слушать про это не могу спокойно.

- Самое главное – не бояться. Именно страх может помешать правильно отделиться.

- И ты совсем-совсем не боишься?

Тони усмехнулся.

- Настоящая мечта должна стоить дорого. Особенно такая красивая, как мечта научиться летать.

Про мечты Лёля понимала. Она вынашивала их годами и затоптала бы любого, возникшего препятствием на пути. И вот теперь, когда самая долгожданная мечта была близка к исполнению, Лёля вдруг обнаружила странный перевертыш судьбы - похоже, вместо мирного творца кинолент ей подсунули чокнутого бейсера. И топтать тут было абсолютно некого.

- Надо позвонить Рыкову! – подскочила она. – Он наверняка знает, в какой больнице Тони! Как же я сразу не сообразила!

Рыков - чемпион, легенда экстрима и сущий демон - был учителем и близким другом Тони. Он запросто сигал с Эвереста, крутил в воздухе возмутительные фигуры, носился вдоль склонов, как птица, и имел рекордное количество мертвых друзей и последователей. Тони, тогда еще живой и невредимый, говорил о Рыкове с придыханием. Глаза его при этом сияли, будто у кормящей матери, рассказывающей о своем единственном чаде. Лёля морщилась и думала, что по-настоящему она конкурирует не с актрисами, а с этим чернявым «председателем клуба самоубийц».

- Он в Севастополе. В девятнадцатой больнице, - Рыков помолчал. – Мастерства не хватило. Не смог стабилизировать свое положение в свободном падении, низко открылся и столкнулся со склоном, когда купол еще не успел наполниться. Белая Гора - она такая, с подвохом. Мало тренировался просто…

«Мало?! – задохнулась Лёля. - Да он на аэродроме бывал чаще, чем в моей постели!» Но вслух поблагодарила Рыкова с достоинством вдовствующей королевы и положила трубку.

Прилетев на следующий день в Севастополь, Лёля первой выбежала из аэропорта и запрыгнула в такси. Она сидела на переднем сидении, чуть наклонившись вперед, будто придавая машине ускорение, и беспрестанно дергала водителя вопросами, далеко ли еще до больницы. Ей казалось ужасным, что теперь, когда уже так близка к Тони, она может не успеть.

Лёля нащупала в кармане иконку. Странно, но Тони, который никогда с иконой не расставался, в этот раз забыл ее дома. Она случайно обнаружила ее в куртке, которую он в последний момент передумал брать. Вытащив икону, взглянула на нее украдкой. Лик святого взирал на нее с умиротворением. «Успею!» - поняла она, и расслабленно откинулась на спинку сиденья.

Честно говоря, до знакомства с Тони Лёля верила только в обрезной маникюр, безаммиачное окрашивание волос и удачу. Но вместе с ним в ее жизнь пришли симпатичные церквушки в старых московских переулках, навязчивая присказка «слава тебе, Господи!», и Серафим Саровский, любимый святой Тони. Нельзя сказать, что Лёля уверовала, но у нее появилась привычка перед еженедельным приходом в салон директорши, Анжелы Борисовны, забегать в соседний храм и ставить свечку. Серафим ей нравился - он напоминал Тони: те же глубокие глаза, складка на переносице, длинные волосы. Свечки перед иконой святого «работали»: продажи в салоне росли, директорша улыбалась.

- ХАрАшо! МАлАдец! - говорила Анжела Борисовна с сильным акцентом на «а». И Лёля ревниво прислушивалась к прекрасной московской речи. Как она ни душила коварное костромское «о», оно так и норовило проскочить.

- Как ты мило произносишь слова, - сказал ей однажды Тони, и облачко опасной мысли скользнуло у него по лбу. Но Лёля не дала тучам сгуститься. Она схватила Тони за руку и восторженно заорала, упирая на «а» в каждом слоге:

- Ах, кАкой хАрошенький хрАм!

Тони вздрогнул и удивленно на нее посмотрел:

- Да мы же в нем были. Там еще большая икона Серафима Саровского справа.

- Ах, ну дА!.. СерАфим очень хАроший, - для пущей убедительности повторила Лёля, отчаянно артикулируя.

- Да. Он был очень добрый, - задумчиво улыбнулся Тони. - Называл каждого: «Радость моя» … Знаешь, он мне всегда помогает. Даже когда нет никакой надежды, вдруг происходит чудо.

- Пять миллионов в феврале и полугодовая премия - это точно чудо, - выдохнула Лёля. Она была довольна, что увела Тони со скользкой дорожки.

- Что?

- Да так, ничего, - и Лёля крепко поцеловала его в губы. Все-таки она очень любила своего Тони. Очень.

Рассчитавшись с водителем, Лёля ворвалась в больницу. Атаковала тетку в справочном окошке, но ничего не добилась - к тяжелобольным не пускали. Но Лёля не зря была главным администратором - она всегда достигала намеченной цели.

- Я его жена, - жалобно шепнула она больничному охраннику, и на глазах у нее выступили искренние слезы. – Мне только на минутку. Взгляну на него и назад.

Охранник как-то странно на нее посмотрел, взял купюру и сунул в карман.

Лёля взлетела на второй этаж, проскакала по длинному коридору и застыла перед палатой. «Боже, я ведь даже не посмотрелась в зеркало, - она пригладила волосы руками. – На голове кошмар, и тушь, наверное, размазалась». Она оглянулась, но зеркала нигде не было – только выкрашенная белой краской каталка, пара стульев у стены, и кадка с сухой пальмой в углу. «Он же в коме, - опомнилась Лёля. – …Хотя, кто знает, вдруг именно сейчас придет в себя? А тут – я, пугало огородное…»

Она побежала обратно, высматривая туалет. Брезгливо разложив косметику на мокром умывальнике, быстро навела марафет. Заглянула в кабинку, открыв ее двумя пальцами, но решила не рисковать. Бросила оценивающий взгляд в зеркало и вернулась к палате. Лёля не знала, надо ли стучаться к больным в коме, но на всякий случай предупредительно поскреблась коготками, и затем распахнула дверь. Возле кровати, загораживая спиной лицо больного, сидела длинноволосая женщина в зеленом платье. Она обернулась на звук открываемой двери.

- Извините, - сказала Лёля. – Я ошиблась.

Она закрыла дверь и уставилась на номер палаты.

«Двенадцатая. Все верно. Ничего не понимаю».

Снова заглянула.

- Простите, это ведь двенадцатая палата? Тут лежит Тони?

- Какой еще Тони? Вы кто? – с вызовом спросила незнакомка.

- Я его девушка, - Лёля вошла внутрь и заглянула за плечо девицы. На кровати лежал Тони. Бледное лицо, закрытые глаза, резко выпирающие скулы – так он еще больше походил на лик святого, и сердце Лёли захлестнуло жалостью. Забыв про длинноволосую, она бросилась к Тони и припала к его груди.

- Не трогай его! - с возмущением отпихнула ее незнакомка. – Ты кто такая?!

- Я его девушка!

- Это я его девушка!

Ошарашенная Лёля выпрямилась.

- Что за бред?.. Мы с Тони… У нас отношения… А вас я не знаю.

- А я не знаю никакого Тони!

- Да вот же он – Тони! – Лёля возмущенно ткнула пальцем в лежащего. - Это мой мужчина. У нас скоро свадьба…

Незнакомка подняла брови.

- Во-первых, это Энтони. Во-вторых, это у меня с ним свадьба. Я сейчас главврача позову, чтоб тебя вывели отсюда!

Дверь палаты открылась, и в нее заглянула рыжая девушка с пушистой челкой.

- Простите, а здесь лежит Антон Некрасов?

- А вы кто? – спросили они хором.

- Я его жена.

Закрывшись в кабинке туалета, Лёля в изнеможении опустилась на унитаз, привалилась к стене и беззвучно разрыдалась. И Рыжая, и Зеленая - обе претендовали на Тони. Неужели он жил двойной или даже тройной жизнью? Неужели врун и предатель? Ведь говорил, что она - тринадцатая и последняя малышка! Значит обманывал? И скоро сюда нагрянут оставшиеся десять малышек?

Скривив лицо в новом беззвучном вопле, она горестно потрясла головой. Ей еще никогда не было так больно, даже когда маникюрша напортачила с заусенцем, и большой палец на ноге раздуло так, что она не могла ночью спать. А еще врала, что у нее диплом врача-косметолога, зараза!

Лёлю вдруг поразила внезапная мысль. А если эта Зеленая сучка врет? А жена не нынешняя, а бывшая? И Тони совершенно чист? Да! Они просто в него влюблены, в него нельзя не влюбиться, и сейчас, когда он беспомощный, решили оплести своей заботой, охмурить и заграбастать? Лёля вытерла рукавом плаща слезы и вышла из кабинки. Умылась, снова нарисовала себе лицо и решительным шагом пошла назад в палату. Она не намерена была отступать!

Зеленая сидела у изголовья больного, а Рыжая курила в приоткрытую форточку, забравшись с ногами на подоконник. Между ними летали невидимые стрелы ненависти. Лёля взяла стул, поставила рядом с кроватью и уселась. Зеленая с грохотом отодвинула свой табурет в сторону и с презрением отвернулась. Лёля взяла Тони за безжизненную руку. Увидев это краем глаза, девица подскочила и выдернула руку из ее пальцев. Лёля с яростью отпихнула девицу. Рыжая спрыгнула с подоконника и, наверное, хотела ввязаться в потасовку, но тут дверь палаты распахнулась, и вошла группа в белых халатах во главе с низеньким толстобровым дядькой.

Дядька с недоумением оглядел троицу и обратился к стоящей рядом с ним медсестре.

- Галина Сергеевна, почему в палате тяжелобольного столько людей? Кто разрешил?

- Никто, Иван Михайлович. Никто не разрешал, - растерянно ответила та. - Я не знаю, как они здесь оказались… - она обернулась к девушкам. – Как вы сюда попали?

- Я его супруга, - сказала Рыжая.

- Неправда! Это я его будущая жена! - выкрикнула Лёля.

- Они врут! - вмешалась Зеленая. – Я его девушка! Вот мое обручальное кольцо! – и победно выставила руку вперед с тонким золотым колечком на пальце.

Лёля в ужасе уставилась на кольцо, у нее ничего не было против такого мощного аргумента. Ноги вдруг ослабли, тошнота подступила к горлу.

- Наведите-ка порядок в этом вертепе, Галина Сергеевна, - строго сказал Толстобровый. – Супруга пусть останется, а посторонние на выход.

Ночью Лёля не спала. Она извертелась, извелась на узкой гостиничной кровати. Злые мысли наступали на сон, и тот испуганно пятился. Лёля скрежетала зубами, представляя, как Тони кувыркался в постели с зеленой хабалкой или с рыжей челкой, пока она ждала его дома. Целые обвинительные монологи гремели у нее в голове. Одни и те же фразы, закольцевавшись, неслись друг за другом, а бледный, оправдывающийся Тони не успевал даже вставить словечко. Потом ее вдруг пронзила острая жалость к себе, к обманутому доверию и попранным чувствам. Она обмякла, всхлипнула, уткнулась в подушку. Промочив ее слезами насквозь, Лёля снова поскакала в галопе обвинений. И только под утро, измученная, будто ее всю ночь били палками, она твердо решила, что Тони любит только ее, и провалилась, наконец, в слабый, прерывистый, словно пунктирная линия, сон.

В восемь утра она была в больнице. На месте прежнего охранника сидел другой, с несговорчивым лицом. В ответ на предложенную купюру, он сурово поджал губы и строго посоветовал ей спрятать деньги, пока не пожаловался начальству. Лёля растерянно отступила.

- Из-за таких как вы Васю и уволили, - буркнул охранник и отвернулся.

Размышляя, что ей теперь делать, Лёля села на скамейку у больницы и уставилась на окна, пытаясь угадать, за каким из них лежит Тони. Так и не определив, она опустила глаза и увидела, как мимо промчалась зеленая юбка на высоченных шпильках. Лёля подскочила и рванула за ней. Когда она распахнула дверь в холл, соперница уже скандалила. Она размахивала руками и грозилась, но охранник равнодушно глядел в сторону. Довольная Лёля вернулась к своей скамейке, уселась и закинула ногу на ногу. Немного погодя, Зеленая выскочила, погрозила кулаком в закрытую дверь, спустилась по ступенькам и тут заметила Лёлю.

- Что, не пустили? – осклабилась Зеленая.

- Погоди! – фыркнула Лёля. – Вот он придет в себя, и разберемся, кто есть кто!

- И что вы тут обе делаете?

Они обернулись. Перед ними стояла Рыжая.

- Только время зря теряете. Ехали бы уже домой, девушки. К нему никого не пустят кроме жены.

Они молча на нее смотрели, сознавая свое бессилие перед супружескими узами, заверенными священным ЗАГСом.

Рыжая улыбнулась:

- Счастливо вам добраться! - и пошла по направлению ко входу в больницу.

Обе пораженки, как заколдованные, двинулись следом. Заглянули внутрь. Рыжая стояла перед охранником, преградившим ей вход.

- Что?! Да как вы смеете?!

Лёля и Зеленая злорадно переглянулись.

- Я его жена! – возмущалась Рыжая.

- Паспорт покажите, где это написано, - угрюмо сказал охранник. – А то че-то много жен у него. С утра косяком идут.

- Да вы что мне не верите?!

- Верю. Но у нас тут больница, а не храм любви. Паспорт покажите.

- Как вам не стыдно?!

- Это ему должно быть стыдно. Он че у вас, мусульманин?

Тетка в справочном окошке покачала головой:

- Докатилась страна. Совсем мужиков не осталось. Даже за полуживого бьются. А все этот Порошенко!

- Да при чем тут Порошенко?! – плюнула в сердцах Рыжая, закинула на плечо сумку и, оттолкнув соперниц, выскочила на улицу.

Зеленая захохотала:

- Жена! Ага! Супруга блин! – заорала ей вслед. – Давай-давай! Катись отсюда!

От радости Лёле даже захотелось обняться с Зеленой, но она удержалась. Та, тоже счастливая, подмигнула:

- Лапшу нам на уши вешала. Женушка.

- Врач выходит в двенадцать и в шесть, - сообщила им тетка в окошке, и они пошли к скамейке дожидаться выхода врача. Зеленая достала из сумки пакет с бутербродами и поделилась с Лёлей. Подул холодный весенний ветерок, и Лёля зябко поежилась. Зеленая великодушно набросила на нее свою кофту. Довольные, они смотрели по сторонам и жевали хлеб с сыром.

Через час в холл спустился Толстобровый. Он важно общался с набежавшими родственниками пациентов, и Лёля с Зеленой с нетерпением ждали своей очереди. Откуда ни возьмись появилась Рыжая, и встала неподалеку. Лёля с Зеленой с презрением отвернулись, делая вид, что не знакомы.

- Глубокая мозговая кома, - сказал Толстобровый, с интересом рассматривая обеих девушек. - Реакция на боль минимальная.

- И какие прогнозы? – высунулась из-за их спин Рыжая.

– Прогнозы в метеобюро, а не в шоковой реанимации, - отрезал дядька. - Ждем положительной динамики.

Забыв про распри, они вышли втроем на улицу. Уселись на скамейку и замолчали.

- Что же делать, девочки? – печально сказала Рыжая. - Может, в Москву его вертолетом МЧС увезем?

- Ой, и правда! – Лёля повернулась к своей зеленой соратнице. – Хорошая идея!

Но та вдруг вскочила и показала рукой неприличный жест:

- Хрен вам! Я не дам его отсюда увезти! – она сдернула с Лёли кофту. – Только через мой труп!

- Ну и хабалка, - с возмущением протянула Рыжая. – Таких, как ты, вообще нельзя к больным пускать!

- Это меня-то нельзя?! А это мы сейчас посмотрим!

Зеленая вдруг рванула к корпусу, скинула шпильки и полезла вверх по пожарной лестнице. Рыжая с Лёлей обалдело на нее уставились.

- Разбужу его своим поцелуем, - крикнула Зеленая. – А вы сидите тут, жабы!

- Надо вызвать охранника, - пришла в себя Лёля.

- Подожди, - удержала ее Рыжая. – Поступим хитрее. Пока охранник будет снимать ее с лестницы, проникнем в палату.

Все прошло, как по маслу. Охранник выскочил на улицу и, увидев карабкающуюся вверх девицу, заорал благим матом. Лёля и Рыжая тем временем проскользнули в холл и помчались наверх, перескакивая через ступеньки. Они ворвались в палату и застыли. Вокруг Тони носились встревоженные медсестры.

- Кто? Кто пустил? – заорал повернувшийся к ним Толстобровый. – Вон!

Лёля и Рыжая попятились. В окне показалось лицо Зеленой. Увидев толпу врачей, она открыла рот. Потом быстро его закрыла и исчезла.

Ночью Лёле приснился Тони. Он лежал в гробу, его иконописное лицо было безмятежно. Но у нее так тяжко, так обморочно было на душе, что она не могла стоять и все падала на колени, кто-то подхватывал ее под руки, но она снова валилась и рыдала, рыдала, выворачивая внутренности наизнанку.

Проснулась она с ощущением горя, и впервые подумала, что Тони может умереть. Долго стояла под душем, пытаясь смыть тоску. Потом спустилась на завтрак, но не смогла проглотить ни кусочка. Только сидела за столом недвижимо, глядя на облупившийся на ногтях лак. Сил обновить маникюр не было, да и как-то это стало неважно. Поднявшись в номер, надела платье, даже не заметив, что наизнанку, и пошла в больницу, с ужасом думая, что сон может оказаться вещим.

- У него по-прежнему падает давление. Колем препараты, - сказал Толстобровый, сурово глядя на нарушительниц порядка. – Надеюсь, вы сегодня не собираетесь безобразничать?

- Нет, - ответила за всех Рыжая и тихо добавила: – Давление - это очень опасно?

- Смертельно опасно.

Лёля вздрогнула. Холодный поток хлынул за шиворот, продрало до костей, будто смерть подошла совсем близко и подула ей в затылок.

- Надежда есть? – спросила Лёля, с трудом разомкнув заледеневшие губы.

- Ну если только на чудо...

Чудо… Пальцы нащупали в кармане иконку, побежали по периметру, ощупывая теплую деревяшку. Тони может помочь только чудо.

- Если кровь перестанет поступать в мозг, вы сами понимаете… - врач помолчал и кивнул, давая понять, что аудиенция закончена. Сзади напирали родственники других пациентов.

Ничего не видя сквозь пелену, Лёля побрела на неверных ногах подальше от людей. Будто больное животное, она искала укромный уголок. Ей хотелось спрятаться ото всех, затаиться, поплакать вволю. Зашла за больницу, обогнула низенькое подсобное помещение. Между высоким больничным забором и стеной подсобки росло несколько чахлых кустов и тонкое деревце. Лёля достала из кармана иконку, поставила под дерево, опустилась перед ней на землю. Коленкам было колко, но она этого даже не заметила. Как правильно креститься? Справа налево или слева направо? От страха за Тони она все забыла. Неуверенно подняла руку и осенила себя крестным знамением. Вроде так правильно. Долго сдерживаемые слезы потекли по щекам.

- Серафим, миленький, помоги. Спаси его, пожалуйста. Пусть он будет с кем угодно. Лишь бы живой. Лишь бы не умер. Сделай так, чтобы давление поднялось. Я обещаю тебе отступиться, уйти. Только спаси его, прошу. Ты ведь всегда ему помогал, помоги и в этот раз. Сотвори чудо.

Она еще долго бормотала что-то нечленораздельное, потом уткнулась в собственные колени, зажала рот рукой, но странные звуки - то ли плач, то ли истерический хохот, вырывались наружу.

- Радость моя, все будет хорошо… - шепнул тихий голос прямо над ее ухом.

Лёля подняла голову, но никого, кто бы мог это сказать, рядом не было. Она недоуменно потрясла головой и вытерла рукавом лицо. Встала с колен, сунула иконку в карман и пошла назад, ощущая приятную пустоту в груди.

- Ты где ходишь?! – бросилась к ней Рыжая. - Он пришел в себя!

Лёля встала, будто натолкнулась на невидимую стену, и взглянула недоверчиво.

- Обещают завтра к нему пустить! - Рыжая кивнула на больницу. – Там эта хохляндия уже на низком старте!

Все еще внимательно глядя на Рыжую, Лёля криво улыбнулась и сделала шаг назад. И затем еще один.

- Ты чего? – спросила недоуменно Рыжая.

Лёля медленно пятилась, будто никак не могла решиться уйти. Отойдя еще на несколько шагов, она остановилась. Вернулась и сунула в руку Рыжей иконку.

- Передай ему, – бросив последний взгляд на окна больницы, она быстро пошла прочь.



Вырвавшись из суеты вокзала, Лёля взвалила на плечо тяжелую сумку и двинулась в город. За десять лет, которые она отсутствовала, Кострома совсем не изменилась. Честно говоря, Лёля сама не знала, зачем сюда приехала. То ли навестить родителей, которые и звать ее давно перестали, то ли просто хотела заполнить образовавшуюся в жизни паузу.

«Как ты могла бросить сАлон на неделю?! Я тобой стрАшно недовольна! – до сих пор звучал в голове визгливый голос Анжелы Борисовны. – Ты уволена, понялА?!» Лёля поморщилась – странно, но теперь ей казались неприятными эти вычурные «а».

Вообще последнее время все было очень странно. Даже с тяжелой сумкой на плече Лёля чувствовала себя легко. Но легкость эта была необычная – не такая, как после свежего маникюра, а глубинная, внутренняя, - будто кто-то отпустил пружину. Она размышляла, что впервые в жизни собственноручно отдала то, что ей причиталось. И не кому-то отдала, а прямым конкуренткам. И это было не меньшее чудо, чем, то, что Тоша пришел в себя. Она двинулась по улице Ленина, мимо лысого памятника и библиотеки. Вдали показался дом ее родителей.



В кабинете перед Толстобровым сидела женщина с поникшим лицом. Она рассматривала свои натруженные руки, но видела не их, а своего сына на инвалидной коляске, которого она катила впереди себя по улочкам их маленького городка.

- … Всего два месяца, - сказал Толстобровый, глядя на женщину, но видя не ее, а гречневую кашу, политую густым мясным соусом. Он не был черствым человеком, просто близилось время обеда. – Не переживайте. Если голеностоп и бедро благополучно срастутся, то через два месяца он сможет ходить на костылях.

Женщина достала из большой мешковатой сумки коробку зефира и смущенно положила на стол. Толстобровый сморгнул кашу с подливой и внимательно поглядел женщине в глаза. Он немного устал от пациента из двенадцатой палаты, от бесконечной череды его девиц, и нестабильного состояния. Но с приездом матери девицы растворились в воздухе, да и сам пациент пошел на поправку. Пора его было выписывать.

- Куда повезете? – спросил он тепло.

В коридоре хлопнула дверь. Это Галочка, медсестра, пошла на обед. Толстобровый поглядел на часы и встал.

- В его родной город, - улыбнулась женщина и поднялась следом. – В Кострому.


Теги: любовь, Малышки, бейс, Серафим Саровский