Яна Соколова: Приемное родительство: как я себе его представляла и как все оказалось на самом деле. Часть10- 12 и ПОКА _ВСЕ. Укрощение строптивой
В какой-то момент я обнаружила, что не занимаюсь ничем, кроме детей. Нет, иногда я, конечно же, что-то писала или редактировала, но эти занятия стали эпизодическими. Дело даже не в том, что у меня совсем не было времени — время бы нашлось. А в том, что мне стали интересны только дети, я ужасно увлеклась.
С тех пор, как я стала приемной мамой, изменился мой круг общения. Я вдруг поняла, что знакомлюсь только с другими приемными мамами. И мы разговариваем только о наших детях. Конечно, иногда я видела и старых своих друзей. Но и им я постоянно говорила о детях. Мне было за себя неловко, но да, я вела себя как по уши влюбленная девица, которая думает только о своем предмете страсти. И расставшись с ним хотя бы на час, так сильно переживает, как он там без нее, что проще уже не расставаться.
Не то чтобы я совсем утратила связь с миром, перестала следить за новостями и понимать людей на улицах. Но что-то со мной произошло, я будто куда-то провалилась. Некоторые мамы проваливаются так с появлением первого ребенка, и я всегда очень этого боялась. Мне хотелось оставаться в струе, всюду бывать, увлеченно работать — и долгие годы мне это прекрасно удавалось. Но пятерых детей в этом режиме я уже не потянула, они заняли все мои мысли.
Возможно, все сложилось бы иначе, если бы не приемная дочка с инвалидностью. Когда я ее брала, я не представляла себе, что эта инвалидность будет значить для нас в бытовом и психологическом плане. То есть что-то я себе, конечно, представляла, но это не имело никакого отношения к реальности. А реальностью стали не только бесконечные ежедневные процедуры с сопутствующими ссорами, но и частые походы по врачам. В какой-то момент я сказала кровной дочке, что за последние три месяца мы с приемной девочкой были у врачей, кажется, не менее ста раз. Мы тогда готовились к комиссии по инвалидности и ударно собирали горы справок.
— Этого не может быть! — ответила она. — Даже если бы вы ходили по врачам каждый день, включая выходные, в трех месяцах все равно меньше дней, не сто.
О’кей, я немного преувеличила! (Ключевое слово — немного.)
Не то чтобы я о чем-то жалела. На самом деле в любом образе жизни можно найти свои плюсы. Если ты часто ходишь к врачам, ты уже начинаешь с ними дружить, и встречаться с ними даже приятно, а время в дороге и очередях можно проводить и с пользой: смотришь вокруг, читаешь книжки, общаешься с ребенком. Это время становится только вашим — очевидно, что хронические болезни детей очень сближают их с родителями.
Вдобавок врачи бывают и хорошие, знающие и ответственные. Один такой доктор заставил нас с дочкой ходить к нему в течение месяца через день, он отслеживал динамику состояния ребенка. И я ему очень признательна — благодаря ему мы подобрали более удачную схему лечения нашей девочки. Но стабильно работать в таком режиме было нереально. Ведь и другие мои дети иногда болели. А еще с ними каждый день случались душевные терзания, смертельные обиды, бурные увлечения, детсадовские драки и школьные драмы, требующие моего участия. Они привыкли подробно обсуждать со мной все, что с ними происходит. В моей голове толпились кружки, секции, студии, родительские собрания, утренники, друзья моих детей, их занятия, педагоги, планы и маршруты. Дома что-то постоянно варилось и стиралось. Я покупала горы еды, одежды, тетрадок, книжек, игрушек, карандашей. Нам было совсем не скучно, и я научилась неплохо разруливать все наши проблемы. Но это целиком заполнило мою жизнь.
И я подумала: раз я все равно занимаюсь только детьми и так в этом поднаторела, возьму-ка я еще одного ребеночка. Какого-нибудь никому не нужного — из тех, кто сидит в детдоме годами. Факт, я не самая лучшая мама на свете. Безусловно, у меня тесная квартирка, мало денег и даже мужа нет. Но я все же очень неплохая мама, потому что моя голова занята только детьми, я их люблю и готова тратить на них все свои силы. Вдобавок у меня уже есть опыт, и довольно удачный. Я посоветовалась со старшими детьми — как и прежде, старшая дочка пришла в восторг, она сразу же принялась просматривать сиротские ролики и показывать мне приглянувшихся ей детей. Старший сын был настроен скептически, но признавал мое право заниматься тем, что мне важно — детьми так детьми. Приемная дочка к тому моменту превратилась в классического подростка, которому интересны только собственная компания и собственные дела, — она сказала, что в свою комнату никого не пустит, а так ей все равно. Но лучше бы завести собаку. Вот собака — это действительно классно. Собаку она и в свою комнату готова пустить.
Мне казалось, опека отнесется к моей идее вполне благожелательно: у нас были хорошие отношения, приемные дети бойко развивались, никаких претензий к нашей семье ни у кого не было. Но выяснилось, что опека категорически против. Дамы, которые всегда были со мной очень любезны, сменили тон на строгий и заявили, что имеющихся детей и так слишком много, а мою эффективность в качестве приемной матери еще нужно доказать. Я принесла все положенные документы — опека собрала комиссию для рассмотрения моего вопроса. Стоять перед комиссией из восьми человек, доказывая мою эффективность в качестве приемной матери, было неприятно и унизительно — мы пошли доказывать мою эффективность вместе с детьми, для поддержки я взяла еще и энергичную подругу, тоже приемную маму, но, кроме меня, на комиссию никого не пустили. Комиссия не смогла принять решения и направила нас с детьми на психологическую диагностику. Я обратилась к юристам, те дали мне дельные советы, как быть и что говорить. В общем, семейной диагностики мы избежали и какое-то время провели в изматывающем конфликте с чиновниками. Но законных оснований для отказа у опеки не было, по существующим правилам приемная семья может растить до восьми детей (включая кровных). Так что заключение о праве взять еще одного ребенка мне дали. Занятно, что сразу после того, как это решение было принято, дамы из опеки снова стали любезны и милы, и никаких обид у нас друг на друга не осталось. Как если бы это был такой обязательный квест — побороться. Я поборолась, победила, и все довольны.
Я решила взять девочку лет восьми-десяти — постарше моих младших детей и помладше старших. Мне казалось, ребенок именно этого возраста не будет ни с кем конкурировать и довольно органично впишется в нашу тусовку. Мальчиков я, после нашего приемного малыша, стала побаиваться — понятно, что это глупость, что все дети разные и девочки могут орать и крушить все вокруг ничуть не хуже. Но тем не менее во мне еще были свежи воспоминания об истошных воплях и злобном рычании нашего мальчика, и мне ужасно не хотелось снова попасть в тот же ад. Мне казалось, с девочкой в любом случае будет легче. Не зря же девочек гораздо охотнее забирают в семьи — ну и я возьму девочку. Возраст не такой уж популярный, выбор будет. Я готова была к каким-то диагнозам и даже к инвалидности, но теперь хотела точно знать, чего именно это от меня потребует — и на ежедневном уровне, и на глобальном. Есть болезни, названия которых звучат устрашающе, а на практике требуется всего-то давать ребенку таблетки. И наоборот: вроде диагноз звучит безобидно, а в итоге он значительно осложняет вашу жизнь.
Также я знала, что точно не сдюжу еще одного озлобленного ребенка. Я поняла, что для меня нет ничего хуже детской агрессии, постоянного желания драться и унижать других. У меня был страх, что в детдомах не бывает добрых детей, я много читала о том, что травмированность почти всегда сопровождается озлобленностью, но мне хотелось верить в лучшее. Мне нужна была добрая девочка — с каким угодно отставанием в развитии, но без злости на весь мир.
Я полистала базу детдомовских детей, посмотрела ролики, выбрала несколько симпатичных девочек, позвонила про некоторых в их опеки. Большинство из этих девочек недавно попали в детский дом, у кого-то были навещающие родственники, кто-то уже знакомился с потенциальными опекунами. Но у одной девочки никого не было, в детдом она попала еще в 2010 году, и за все эти годы на нее всего однажды выписали направление. Ее диагнозы были из тех, что звучат устрашающе, но по ролику было видно, что ребенок живет самой обычной жизнью, в опеке подтвердили, что девочка учится в районной и даже не коррекционной школе.
Девочке было восемь, она жила в детдоме небольшого сибирского городка. В большом городе ее, несмотря на диагнозы, давно бы забрали, но в провинции и здоровых детишек не так быстро устраивают в семьи. Местных опекунов мало, а логика неместных понятна: сложного ребенка можно найти и где-то рядом, а если уж далеко ехать, то за ребенком без проблем. Но тащиться в глушь за проблемным ребенком…
Я подумала, посоветовалась с врачом, тоже приемной мамой — и решила слетать и познакомиться с этой девочкой. В Сибири я никогда не была, а полетов боюсь, но девочка меня зацепила, она мне даже приснилась. Нет, я не верю в мистические сны и тайные знаки, но раз приснилась, значит, стала небезразлична. От поездки меня удерживала только необходимость оставить на кого-то детей, пока меня не будет. В итоге они остались с няней, которая жила у нас дома с моими старшими детьми, когда они были маленькими, а я бесконечно и увлеченно работала. Мы не видели эту няню несколько лет, но она согласилась приехать и провести у нас столько времени, сколько потребуется. Так что я полетела в Сибирь со спокойным сердцем. А дети были от няни в полном восторге, она устроила им настоящие каникулы: те несколько дней, пока меня не было, она выполняла все их капризы и разрешала им то, чего не разрешаю я.
Я думала, что в провинциальных детдомах детей гораздо меньше балуют, чем в детдомах мегаполисов. Мне казалось, тамошняя обстановка должна быть гораздо более убогой. Я думала, что тамошних сирот едва ли бесконечно развлекают, возят по санаториям и так же заваливают подарками и гаджетами, как в больших городах. Возможно, их даже приучают убирать за собой и беречь вещи. И в целом эти дети растут душевно здоровее и строят со старшими более адекватные отношения, у них нет столичной привычки относиться к взрослым как к прислуге. Я надеялась, что в провинциальных детдомах меньше текучки и больше душевности. У меня даже обнаружилось не пойми откуда взявшееся романтическое представление о том, что сибирские люди добрее, спокойнее, терпеливее, душевнее несибирских. Но я была готова к тому, что реальность разобьет мои представления в пух и прах.
Однако реальность такой и оказалась!
Насколько сложно мне было забрать из детдома и приюта первых детей, настолько легко все прошло с этой девочкой. И в опеке, и в детдоме меня встречали с радостными улыбками — все буквально хлопали в ладоши, узнав, что я всерьез заинтересовалась ребенком, который уже седьмой год торчит в сиротском учреждении. Я по привычке готовилась держать речи о моей материнской эффективности и защищать свое право растить еще одного ребенка, но никто не задал мне ни единого вопроса — все вели себя так, будто устройство девочки в нашу семью было самым лучшим из всего, что только могло с ней случиться. Я знала, что оформление документов может занять около двух недель, и готова была подписать согласие на ребенка, уехать домой, а потом вернуться за девочкой. Но в опеке сказали, что если я настроена на согласие, документы оформят за два дня. Только заберите! Все говорили: «Неужели она наконец дождалась свою маму?! Какое счастье! Мы уже отчаялись».
Все так ликовали, что я даже разнервничалась и стала подозревать, что тут есть какой-то подвох. Например, диагнозов у ребенка гораздо больше и они гораздо серьезнее. А сам ребенок ужасно неприятный, психованный и пакостливый, неуправляемый и агрессивный.
Но подвоха так и не обнаружилось.
В жизни моя девочка оказалась еще милее, чем на видео. Маму она действительно очень ждала — бросилась мне на шею и сразу же расплакалась, что я раздумаю, не захочу ее взять и исчезну навсегда. Сибирская душевность была при ней — я привыкла, что детдомовские дети замкнутые, грубые, жесткие, но эта девочка была нежной, ласковой, открытой, простодушной. Диагнозы же оказались еще менее страшными, чем сообщалось поначалу, большая часть болезней была пролечена и оставалась в анкете ребенка по инерции.
В общем, все это было очень непривычно и довольно удивительно.
Сам детдом был унылым местом: массивное серое сооружение с бесконечными коридорами, целая фабрика сиротства — да, детей там не баловали, не развлекали, не вывозили на курорты, они и гулять-то особо не ходили. Когда я спросила почему, моя девочка резонно заметила:
— Но ведь зима, холодно! Кто же гуляет зимой? Гулять надо летом.
Игрушек было мало, и они были самыми простыми. Гаджетов не было вовсе, только общий телевизор. Обстановка тоже была довольно спартанской — и да, детей очень даже учили убираться и беречь свои вещи, девочка годами ходила в одной и той же застиранной одежде и мечтала о чем-то понаряднее. По воскресеньям детей водили в церковь, и там они молили бога послать им новых родителей. Когда дети хулиганили, им говорили: «Кому нужен такой плохой ребенок? Родители забирают только хороших деток. Никто тебя такого не возьмет!» Но при этом воспитатели искренне привязывались к детям, обнимали их и жалели, читали с ними книжки, старались сеять разумное, доброе и вечное. Все было как в сентиментальных фильмах о сиротках. Оказалось, есть места, где законсервировался именно этот, традиционный вариант в не худшем своем изводе.
Столичную идею, что детям в детдоме очень даже хорошо, тут бы не поняли. Никто не призывал одуматься ни меня, ни девочку — воевать было не с кем. Воспитатели старались устроить детей в семьи, сочиняли им обстоятельные характеристики для баз данных и вместе с ними молились о новых родителях. И даже детдомовский психолог (а ведь я привыкла к тому, что эти люди считают себя всемогущими и несущими сироткам истинный свет) сказала мне:
— Вы не представляете, насколько депрессивна моя работа. Как бы я ни старалась, чем бы ни занималась с детьми, о чем бы с ними ни говорила, у меня нет никаких шансов на что-то повлиять. Все наши выпускники или спиваются, или садятся, или гибнут от передоза — хороших историй мизер. Как же я рада, что вы забираете девочку! Вы дарите ей шанс на нормальную жизнь. Здесь у нее такого шанса не будет.
Мне даже показалось тогда, что она сгущает краски. Ну почему не будет. Шанс есть всегда. И раз тут работают адекватные добрые люди, шанс не так мал.
Но мне показалось так потому, что я приходила в детдом в дневное время. Днем там было солнечно, взрослые, которых я встречала, занимались с детьми какими-то осмысленными делами, малыши с хохотом носились по коридорам. Все выглядело очень неплохо.
А уже забирая девочку, я замешкалась — не по своей вине, мы с опекой долго ждали подпись начальника на одном из документов — и попала в детдом вечером. В медкабинете, куда я пришла за лекарствами для ребенка на ближайшее время, на кушетке лежал мальчик лет тринадцати. Его избили, выглядел он ужасно, говорил с трудом. Детдомовский врач вызвала скорую помощь и обсуждала с воспитательницей, что сказать бригаде. Обе звучали устало и как-то обреченно. С уже прибывшей бригадой врач и воспитательница все с той же усталой обреченностью стали обсуждать, что сказать в больнице. Ребенка всем было жаль, но никому не хотелось проблем, и от всей этой ситуации веяло глухой безнадежностью.
Я забрала наши лекарства, поднялась в группу. Тот мальчик так и остался на кушетке в окружении врачей. А моя девочка собрала свои вещи, она прыгала и сияла. Пока мы со всеми прощались (многие дети рыдали, было страшно неловко, и никакие принесенные конфеты не помогали эту неловкость смягчить), вечер стал уже поздним. Мы с девочкой спустились в холл и вызвали такси, чтобы уехать оттуда навсегда.
Взрослые уже разошлись по домам. Нет, наверное, кто-то остался, на вахте сидел охранник. Но холл был полон одними подростками, в основном старшими пацанами в футболках и трениках — смурными, грубыми, сплевывающими прямо на пол. Они группами выходили на улицу покурить — не одеваясь, хотя термометр показывал минус 27. Возвращались, грелись, шли снова. До нас долетали матерные обрывки разговоров. Такси куда-то пропало, и пацаны поглядывали на нас с напряженным любопытством. Наконец один парень подошел к нам и спросил, похохатывая:
— Что, забираете эту мелочь?
— Да, — ответила я.
— А меня не хотите забрать? Я, знаете, какой рукастый. Все бы вам в доме делал.
— У меня разрешение только на одного ребенка, — сказала я. — Так что прости, не судьба.
— А что, иначе б забрали?
— Ну… подумала бы,— ответила я.
— Да бросьте, — сказал парень. — Я все понимаю. Живите спокойно.
Остальные ребята тоже подошли к нам поближе, и вдруг они протянули руки и стали меня трогать, осторожно, по очереди. Им будто стало интересно просто потрогать кусочек большого мира в моем лице. Я была в зимней куртке — ее и трогали. Моя девочка испуганно хлопала глазами. Во мне стала подниматься позорная паника.
И тут приехало такси. Точнее, не приехало, но позвонило пожаловаться, что не может найти нужное здание. Я немедленно сказала: «Да-да, мы выходим», — мы подхватили свои пакеты и отправились искать машину где-то в темноте улиц. Холод с ветром пробирали насквозь, но пугали куда меньше, чем детдомовские подростки.
Честно говоря, это был один из самых страшных эпизодов в моей жизни.
https://snob.ru/selected/entry/121151
_______________
Когда я знакомилась с нашей новой девочкой в детдоме, она была образцово мила. Ну прям сиротка из романа — смотрит с робкой улыбкой, вежлива, послушна, скромна. Словом, очаровательна. Длилось это ровно до тех пор, пока мы с ней не покинули казенные стены. Уже в гостинице моя новая дочка принялась неистово скакать, безудержно гоготать и вопить «нет!» в ответ на все мои просьбы и предложения. К тому моменту, как мы прибыли домой, моя голова уже шла от нее кругом.
Свое благонравное поведение в первые дни знакомства наша новая девочка позднее прокомментировала так:
— Нам в детдоме всегда говорили: когда кто-то приходит, ведите себя тихо! На гостей не бросайтесь, обнимать и целовать можно, только если они сами захотят. Говорите, когда вас спрашивают, если не спрашивают — молчите и улыбайтесь. Пальцы в рот и нос совать нельзя, материться тоже. Если не слушаешься, ставят на час в угол и никаких подарков!
Дома же привычные правила рухнули, и наша новая девочка зажгла по полной: она оказалась хулиганистой, дерзкой, взрывной, упрямой — короче говоря, абсолютно расторможенной. В ее голове, как огоньки в запущенном волчке, мелькали самые разные «хочу», и из-за каждой своей идеи она готова была визжать и биться. Но меня напрягало даже не это — ну да, адаптация, привыкание, перевозбуждение, проверка границ, ничего особенного, — а абсолютная инопланетность нашей новой девочки. Она будто с луны свалилась, и ее поражало совершенно все: от лифта (он что, сам едет?!) до моей способности сварить яйцо (ты же не повар!). В ее поведении, эмоциях, словах не было привычной или хоть какой-то понятной логики — все казалось абсолютно хаотичным.
Я много читала про инопланетность детдомовских детей, но не сталкивалась с этим так близко: моя старшая приемная девочка и наш приемный малыш не были такими уж инопланетянами. Старшая до восьми лет жила с мамой и очень неплохо ориентировалась в текущей реальности. Наши с ней трудности возникали в основном из-за разности наших взглядов на жизнь, мне были не близки ее базовые установки «вкалывают только лохи» и «сильный всегда прав», но ее система координат была четкой и понятной, а ее способности ориентироваться где угодно и находить с кем угодно общий язык можно считать просто-таки выдающимися. А малыш был слишком маленьким, когда мы познакомились, он и говорить-то не умел. Что за картина мира у него в голове, я и теперь не знаю, но думаю, ничего особенного, все примерно как у друзей по детсаду, и вместе с освоением языка он совсем одомашнился. Однако наша новая девочка оказалась классической инопланетянкой из книжек про особенности детдомовских детей.
Что с ней было до детдома, дочка не помнила. Она подкидыш, ее нашли в торговом центре, возраст определили на глаз. Точнее, на глаз определили, что ей четыре, а для свидетельства о рождении придумали другой возраст, поменьше, чтоб скорректировать отставание в развитии, — два года. Так что мне достался ребенок без каких-либо корней: прочерки вместо родителей, придуманная фамилия, придуманная дата рождения. Хотя свое имя найденная девочка назвала тогда сама — это было чуть ли не единственным, что она смогла сказать. Попав сначала в дом ребенка, а потом и в детдом, девочка как-то привыкла к тамошним условиям, но они не имели отношения к обычной жизни. До нашей встречи девочка в свои условные восемь лет ни разу не наблюдала готовку еды, ничего не знала про деньги, никогда не ходила в магазин, не ездила на машине, автобусе, поезде. Да чего там — она и по улицам города-то не гуляла. За городом была один раз, видела там корову. А вот утку не видела — утки точно существуют? Говорят: утки, утки — а кого ни спроси, никто утку не видел. И курицу никто не видел, но курицы — ее, наверное, вообще нет, это мясо так называется — «курица», а мясо делают, кажется, из хлеба… или из чего-то еще? А из чего делают мясо? А торт? А бананы? А морковь?
Наша новая девочка вместе со всеми мечтала в детдоме о настоящем доме и маме, но при этом плохо представляла себе, что такое дом и кто такая мама. «А чем мама отличается от воспитательницы? — почти сразу спросила она. И сама ответила: — А, знаю, воспитательница уходит на ночь домой, а мама нет, она тут же и живет. Да, так удобнее!»
Дом наша девочка воображала себе как мультяшный и хорошенький, с садиком и крылечком, и была разочарована, узнав, что люди чаще живут в довольно тесных квартирах. В этих огромных домах, оказывается, много квартир, вот это да! А почему же говорят «я пришла к себе домой», а не «я пришла в свою квартиру»?
Семья — это тоже непонятно. Почему с тобой живут именно эти дети, мамочка? А вот те во дворе — они тоже мои братья? А почему нет? В какой-то момент моя новая дочка встретилась со своей подругой, которую забрали из детдома еще пару лет назад (мы специально познакомились с ее мамой), ужасно обрадовалась и засуетилась, стала собирать вещички. Что такое? Ну как же, мы давно знакомы, она-то точно моя сестра, я лучше буду жить с ними. Ну а что, ты обиделась? Ну ты не расстраивайся, ты себе другую девочку возьмешь… или мальчика… у нас там один был Саша, очень хороший мальчик, гораздо лучше, чем эти твои мелкие, симпатичнее и послушнее, ты вот его возьми, он будет рад. Почему так нельзя?
А кто эти люди вокруг — соседи, прохожие? Кто они нам? А они знают, что я приехала? А почему они со мной не здороваются? А как тебя зовут, они знают? Что ж они ничего не знают — они, что ли, не здесь живут? А куда они все идут? А что такое работа? Давай позовем их в гости? Вот того дядю давай позовем? Он может, знаешь, где спать… вот на той кровати или на той. Почему ты не хочешь? А почему ты с ним не дружишь? А ты подружись! А как ты выбрала нам бабушку? А почему мы живем в этом доме, а не в том? А почему машину ты вызываешь, а автобус нет? А почему автобус был там, а теперь он тут? А почему ты не спрашиваешь у водителя, как у него дела? А почему он сидит отдельно, ему же скучно, пусть пройдет к нам! А вот ту штуку (да, точно, это фонарь называется) — это ты включила? А кто? А почему та машина едет быстро, а эта медленно? А почему у девочки не такая куртка, как у меня? А почему та тетя такая толстая? А почему снег то идет, то не идет? А кто его включает? А холодно почему? А так будет всегда? А лето у вас бывает? А почему сейчас утро, а не вечер?
Когда наш четырехлетний приемный мальчик не говорил, это казалось мне большой проблемой. С новой девочкой я перестала понимать, на что же я тогда жаловалась. С ней мне, наоборот, хотелось, чтобы этот поток слов хоть иногда прекращался, но она болтала постоянно и со всеми подряд. Когда вопросы иссякали, она принималась рассказывать о себе — выберет в автобусе более-менее благожелательную даму и вперед:
— А знаете, что я сегодня ела? Сначала я взяла ка-а-ашу… ну, такая бывает растворрримая, малыши ее едят… вот такую взяла ка-а-ашу, налила туда водички… ну, в тарелочку налила, такую желтую, а потом туда сыпала ка-а-ашу… но не очень получилось вкусно, я маленько попррробовала и думаю: нет, гадость какая-то, не буду ее есть. И я тогда взяла соси-и-иски, две сосиски я взяла, в такой пленке, вот я очистила пленку, и это… и я их на тарелочку положила и разогрррела, вот, а потом они разогрррелись, и я их стала есть с ке-е-етчупом, у нас есть о-о-острый и не очень, и я больше люблю ооострый, который не очень – он вообще не вкусный… и вот я съела одну соси-и-иску, а потом думаю, надо съесть еще сосиску, у нас в детдоме давали только одну сосиску, а тут можно взять сколько хочешь, и я обычно две беру, хотя можно и тррри, и даже пять… и вот я съела еще соси-и-иску, у меня закончился ке-е-етчуп, но я добавила себе маленько кетчупа и съела еще сосиску. А потом я еще съела бана-а-ан, и я еще съела сырррник, у нас есть такие сырники, и я хотела съесть еще такой, ну, с вареньем… бе-е-еленький… ну как его… но мама сказала: хватит тебе уже. И я тогда пошла в туалет пи-и-исать, а потом думала еще маленько поку-у-ушать, но мама сказала: а ты вымыла руки? А зачем руки, я же не какала, но она мне так сказала, и я пошла мыть ру-у-уки, а она спррросила: а воду ты спустила? И я пошла еще воду спускать, хотя я даже не какала, я только пи-и-исала… и вот я спустила во-о-оду, а потом опять эти руки, а потом я пррришла опять на ку-у-ухню, и я думала вот тот с вареньем беленький, а мама сказала…
Я подарила нашей девочке мобильник, но вскоре его отобрала, потому что она беспрерывно звонила всем подряд и повторяла все то же самое.
— Не надо всем рассказывать, что ты ешь и как ходишь в туалет! — говорила я.
— Почему?
Почему не надо шуметь, когда все спят? Мне же скучно! Почему не надо есть много конфет? У нас же они есть! Почему я не могу лазить в твой шкаф? Мне же интересно! Почему нельзя бить мелких? Они же сами пристают! Что, никого нельзя бить?! Даже если пристают?! Но они же тогда не отстанут! А зачем они нам вообще? Мне они не нравятся! Давай их выкинем? Пусть их кто-нибудь подберет потом на улице. Меня же подобрали, пусть и их подберут, отправят в детдом, поживут там, нормально. Думаешь, холодно? А ничего, комбинезон можно надеть, кофту… вон у них сколько вещей, можно прям с вещами на помойку, посидят, не замерзнут… выкинем их на помойку и буду в их игрушки играть, а то достали, возьму что-нибудь — сразу орут.
— Мы никого никуда не выкинем!
— Почему?
— Это мои дети, я их люблю и всегда буду о них заботиться.
— Ну и что? Ты меня взяла, вот и люби меня, обо мне заботься, а эти тебе больше не нужны.
И не то что наша девочка говорила эти слова сердито и обиженно. Вовсе нет, просто поток сознания безо всякой фильтрации, что вижу, о том пою — в детдоме же дети тоже то приходят, то куда-то исчезают, кто-то их забирает, а потом приводит назад. Наверное, и дома так: один прибыл, другой убыл, почему нет. Любовь — вообще непонятно что такое. Вот та воспитательница уж как всех любила, а потом уволилась, и больше никто ее не видел. А когда наша девочка попала в больницу, аж на полгода, к ней туда никто не приходил, хотя вроде все в детдоме обожали и скучали. И в больнице ее очень любили нянечки и другие дети, делились игрушками и сладостями, а где они теперь, даже вспомнить их имена уже не получается.
Моя старшая приемная дочка тоже попала в больницу, когда новая девочка только начала с нами жить, — ничего особенного, плановая госпитализация. И я ездила к ней с продуктами, привозила всякие вещи, встречалась с врачами, как это обычно бывает. Мою новую дочку это ужасно удивляло.
— Зачем ей еда — там же кормят! Зачем тебе говорить с докторами — ты же не доктор! Зачем нужны вещи — ей там найдут что-нибудь!
— Кто найдет?
— Ну, там же есть какие-то… нянечки. Пусть они и ищут.
— Ты знаешь, когда человек попадает в больницу, принято его навещать. Даже если ему не нужны продукты и вещи. Людям нравятся, когда к ним приходят, разговаривают с ними, что-то им приносят. Иначе они чувствуют себя одиноко.
— Почему?
Я до сих пор не разобралась, дразнила ли она меня или хотела в таком формате поговорить о том, что ей важно. Или ей в самом деле все это было непонятно, потому что в детдоме она привыкла к другому? Наверное, и то, и это, и еще что-то, чего я даже не умею предположить.
В первое время главным интересом нашей новой девочки была еда. Когда мы только познакомились, я спросила, что она любит есть. Девочка ответила: гречку! И я тогда еще удивилась: надо же, какой неизбалованный ребенок. Да, она была абсолютно неизбалованной! И очень тощей. В ее детдоме детей кормили кашей, кефиром, супами, макаронами, котлетами — ну совсем без излишеств, овощи-фрукты по минимуму, почему-то им даже йогуртов не давали. Попав к нам, девочка открыла для себя дивный мир самой разной еды. Творожки! Сырки! Пудинги! Ветчина! Груши! Киви! Селедка! Пельмени! Маринованный чеснок! Цветная капуста! Соленые огурцы! Колбаса копченая! Оладушки с шоколадом! Кукурузные палочки! Фруктовый чай! Не говоря уже о пицце, гамбургерах, шаурме, картошке фри и прочих деликатесах фастфуда — тут восторгу просто не было предела. Большей части привычной для нас еды моя новая дочка в глаза не видела и в продуктовом магазине обалдевала от восторга — кидала в корзинку все подряд, намереваясь все попробовать. Перед тем, как пробовать, она всюду добавляла сгущенку — так же вкуснее.
А еще нашу новую девочку глубоко потрясла опция круглосуточного доступа к холодильнику. Поэтому она целыми днями что-то ела. Поначалу она просто открывала подряд все упаковки, обертки и баночки, пробовала и бросала оставшееся в мусор. После проведенных бесед о том, что так нельзя, наша новая девочка стала доедать то, что берет, но ей было настолько интересно, что она все равно не могла остановиться и лопала до тошноты. Я уже начала из-за этого переживать и думала, не стоит ли посоветоваться с врачами, но через месяц-другой обжорство само собой пошло на спад.
Вторым по значимости интересом были вещи. Мы купили нашей новой девочке все, что, на мой взгляд, ей могло понадобиться, от куртки до ластиков, но ей хотелось все новых и новых вещей, «подарков» — имеющиеся ей быстро надоедали, и она постоянно искала в нашей квартире что-то еще, нечто неучтенно-прекрасное. Моей новой дочке казалось, что наша квартира сверху донизу набита желанными объектами — стоит только хорошенько порыться, и найдешь что угодно. Она никак не могла поверить, что квартира — вовсе не склад, полный случайных сокровищ, и я знаю все вещи, что у нас есть. Мои попытки объяснить, что содержимое любой квартиры так или иначе приобретается людьми, которые в ней живут, были подняты на смех.
— Ты все это купила? Ха-ха! Ты бы никогда столько не унесла!
— Ну, вещи же покупаются постепенно. Когда ты переезжаешь в новую квартиру, там сначала ничего нет, а потом ты привозишь шкаф, диван, стол и все остальное.
— Что, ты даже холодильник купила? Ха-ха! Ты бы его не подняла!
— Я нет, но ты можешь нанять грузчиков, которые тебе помогут. У многих магазинов есть доставка, и они сами привозят тебе то, что ты хочешь.
— Ха-ха, так они и побежали! Мало ли, чего ты хочешь!
— Но ты же платишь за это деньги. И на эти деньги можно купить что-то другое. Вы так обмениваетесь: они тебе — холодильник, ты им — деньги.
— Ха-ха! Вот у меня деньги (показывая монетку) — и что, мне теперь привезут холодильник?
— А зачем тебе холодильник?
— А там всегда будет еда!
— А как она туда попадет?
— Ну холодильник же привезут! А в нем еда — что тут непонятного? Ты что, тупая?
Спорить не имело смысла: наша новая девочка, при всем ее простодушии, была уверена, что я над ней постоянно подшучиваю, говорю заведомую ерунду. Все мои слова она воспринимала очень скептически, взрослым в целом не доверяла — это было мне знакомо и по другим моим приемным детям. Но те не переходили некоторые границы — да, они часто не слушались и вредничали, но моя старшая приемная дочка никогда бы не сказала мне: «Ты что, тупая?» Она не слишком различала нюансы эмоций, но точно сообразила бы: «Ты что, тупая?» — это звучит грубо и обидно, а старшая приемная дочка, при всех наших противоречиях, очень ценила наши добрые отношения.
А новая девочка ничего не ценила, ничем не дорожила, упоенно дразнила и провоцировала, эмоционально включаясь только от своих «хочу» (чужие «хочу» она будто не замечала), и это не слишком способствовало нашему взаимопониманию.
Как только ей что-то не нравилось, она начинала выкрикивать ужасные гадости — не то что она много материлась, все было изощреннее, наша новая девочка подмечала у каждого уязвимые места и начинала прицельно лупить именно по ним. Это было очень неприятно. При этом она обожала петь и выбирала самые сладкие, самые душещипательные песни — залезет ко мне на коленки и давай жалобно пищать прямо в ухо:
Я целую твои руки, моя родна-ая,
Ты нежнее всех на свете, я то-очно зна-аю,
В мире нет тебя дороже, в моем ты се-ердце,
Обними меня покрепче, хочу согре-е-е-е-еться!
Мама-а-а, будь всегда со мною рядом!
Мама-а-а, мне ведь большего не надо!
Мама-а-а, только не грусти!
Ты меня за все, мамочка, прости-и-и!
Какая уж тут программа, когда девочке были неведомы самые базовые представления и значения самых простых слов
Пища, она норовила засунуть свои ручки мне в рот, нос, уши и деятельно поковыряться там в знак своей огромной любви.
— Ох, давай без этого? — говорила я.
Девочка обижалась, но ненадолго.
Как водится, проблемы взаимопонимания усилились из-за проблем с учебой. Выяснилось, что наша новая девочка, которая училась в детдоме во втором классе, не освоила программу даже первого. Да и какая уж тут программа, когда девочке были неведомы самые базовые представления и значения самых простых слов. Для нее были актуальны красочные мультфильмы, объясняющие понятия вроде «высоко и низко», «далеко и близко» — она смотрела их с моими младшими детьми и ужасно радовалась, правильно отвечая на адресованные малышам вопросы. Безусловно, что угодно можно нагнать, но для этого нужны готовность ребенка заниматься и ваш хороший контакт. А мы только искали контакт. Ни малейшей готовности заниматься у ребенка не было, ни в какую школу наша девочка ходить не хотела. На вопрос, чего же она хочет, девочка отвечала: «Ну, там… играть в планшет, мультики смотреть. Погулять могу, на самокате покататься, в прятки люблю еще и качаться на качелях».
Я отдала ее в первый класс дружелюбной негосударственной школы, атмосфера которой скорее напоминала пикник на природе, но даже те минимальные уроки, которые там задавали, наша девочка делала из-под палки, с визгом и воем осыпая меня проклятьями. В школе она плохо слушалась и часто скандалила. Вроде я должна была быть к этому готова, а все же меня это очень расстраивало.
Иногда мне казалось, что никакое взаимопонимание в нашей ситуации вообще невозможно. Потому что взаимопонимание строится между людьми, а тут вместо человека — случайный набор каких-то импульсов, рефлексов, страхов, симптомов, заученных фраз и автоматических действий. Но порой в девочке вдруг проявлялось что-то очень живое, теплое — она могла искренне жалеть плачущего малыша, делиться последней конфетой, увлеченно чинить сломанную игрушку, добровольно мести пол и мыть посуду, раз у старших много других дел. Она бывала задумчивой, внимательной и даже нежной. И тогда я думала, что инопланетность, грубость, невежество — это преходящее, а когда девочка немного освоится, а заодно разберется в наших «можно» и «нельзя», все у нас будет хорошо.
Я и сейчас в это верю.
Яна Соколова:
https://snob.ru/selected/entry/122707
_______________
Поначалу наша новая девочка вела себя так хаотично, она так много визжала, так часто не слушалась и говорила всем столько гадостей, что мне показалось: ну всё. Всё. Я переоценила свои силы, ребенок неуправляем, остальные дети заразятся этим хаосом, сейчас они все начнут визжать, пакостить и обижать друг друга, и наш поезд на полной скорости сойдет с рельсов и бухнется под откос. Я уже стала к этому готовиться, и мой настрой был самым пессимистичным.
Вдобавок мы все как-то сразу же ужасно разболелись — сначала одним, потом другим. Плановая больница, внеплановая больница. Первый месяц нашей совместной жизни с новой девочкой был просто жутким — помню дни, когда мне и просыпаться-то не хотелось, все было как в тумане, голова тяжелая, на улице холод, дома визг. Я нервная, дети квелые, все устают, не успев встать с кровати, все хнычут и хлюпают носами, и только наша новая девочка полна энергии — вскакивает раньше всех и давай прыгать, вопить, хохотать, перемещать все вокруг. Что бы ни происходило со всеми нами, моя новая дочка не морочилась, а увлеченно изучала новую реальность и задавала миллион дурацких вопросов, непрерывно что-то жуя. Она уже казалась мне похожей на робота, у которого никогда не садятся батарейки.
Видимо, в то время наш поезд и впрямь бухнулся под откос. Однако это был совсем недолгий период. Пока я со страхом ждала, что еще чуть-чуть — и мы окончательно расклеимся под воздействием исходящего от девочки хаоса, я стану раздраженной и злой, начну рыдать от бессилия и уже не смогу остановиться, этот самый хаос стал слабеть. Как только все более-менее выздоровели и встряхнулись, я принялась уточнять масштабы бедствия — и тут, к моему изумлению, обнаружилось, что ничего страшного с нами вообще-то не происходит.
Нет, мои дети не заразились никаким хаосом. Они как-то ловко дистанцировались и стали относиться к нашей новой девочке как к явлению природы. Да, она скандалит и визжит, иногда долго и жутко. А на улице тоже то снег, то дождь. Дождь, снег, визг — ну вот так бывает. Еще бывают сугробы, лужи, гололед. А мы занимаемся своими делами, нам-то что. Даже наш приемный малыш, знатный любитель повопить и поломать, почему-то не присоединился к новой девочке в ее разрушительной активности, а почти сразу же стал спрашивать меня с неподдельным недоумением:
— А почему она так плохо себя ведет?
На мою старшую приемную дочку чужие вопли повлияли и вовсе поразительно. Она будто увидела себя со стороны — и была потрясена.
— Я что, тоже так ору?! — спрашивала она.
— Ну, немного иначе, — отвечала я.
— А в чем отличия?
— Во-первых, ты орешь громче.
— Да? Громче? Какой кошмар. А во-вторых?
— Во-вторых, ты орешь из-за конкретных причин, — отвечала я. — Например, не хочешь убирать в комнате. Или, наоборот, хочешь новый телефон, а я отказываюсь его покупать. Но ты не орешь просто так. А она орет.
— А как это — просто так?
— Нет, ну какая-то причина, конечно, есть у всего. Наверное, она испугана и встревожена. Нервничает, скучает по детдому, по тамошним людям и порядкам. Мы ей пока совсем чужие, ей с нами неуютно. В общем, ее переполняют самые разные чувства — она и сама не знает какие. Вот она и орет. Но не то что она хочет или не хочет чего-то конкретного.
— А меня переполняют сложные чувства? А раньше они меня переполняли? А какие они, мои чувства? У меня они вообще есть? А почему орать-то нужно, неужели нельзя общаться иначе?!
Обычно такие ситуации описываются в детских поучительных рассказах: злостный хулиган увидел себя со стороны и понял, что так жить нельзя. И теперь он послушен, тих и общественно полезен. Я думала, этот посыл и для семи-то лет слабоват, а уж для тринадцати… Но оказалось, что случается и такое. Нет, моя старшая приемная дочка не стала тиха, и она по-прежнему не всегда готова слушать старших. Но она заметно повзрослела и действительно пытается общаться иначе. Наша новая девочка ее и впрямь впечатлила.
Каждый раз, когда я обсуждала с кем-то проблемы нашей новой девочки (а с кем только я их с перепугу не обсуждала!), старшая приемная дочка подслушивала эти разговоры с необыкновенным для себя вниманием — и задавала очередные вопросы:
— А вот я — как на меня повлиял детдом? А я там хорошо развивалась? А какой я была до него? А без него я бы какой была?
У нее вдруг запустился интерес к собственной душевной жизни — наверное, он был и прежде, но неловко было проявлять его так открыто. А тут нашелся отличный повод — новая девочка, которая открыто проявляет совершенно все и о которой мы так много говорим. Обсуждая ее, так удобно поговорить о том, что волнует тебя саму.
Наш приемный малыш тоже стал задумчив.
Новая девочка несколько раз повторила ему, что он, как и она, прибыл сюда из детдома. А в детдом он попал, потому что его бросила мама. (Эти разговоры не были мною санкционированы, и я их всячески пресекала, но эта тема для нашей новой девочки была так важна, что она начинала их снова и снова, и до меня опять долетали обрывки фраз про «другую маму» и «другой дом».)
Наконец наш приемный малыш сказал:
— Я все вспомнил. Я жил в другом доме, у меня там было много братьев. Мы с ними дружили. И там была другая мама. А ты меня забрала.
— Наверное, это был приют, — сказала я, — но там не было твоей мамы. Там были воспитательницы. Это ты их вспомнил?
— Не знаю, — с сомнением ответил наш малыш. Его задумчивость не проходила.
Однажды мы шли из садика, я держала его за руку, а он вырвался и куда-то побежал. Кругом было полно людей, рядом шумела дорога, я бросилась его ловить. Когда я его поймала, то сказала сердито:
— Разве так можно! Нельзя убегать от мамы посреди улицы. А если тебя схватит и утащит чужой дядя?
— Это ты меня схватила и утащила! — недовольно отвечал наш малыш. — Я гулял с моей мамой Светой, а ты меня схватила и утащила!
Я была потрясена. Малыш развивался с большой задержкой, он говорить-то научился не так давно — и вдруг такие основательные соображения.
Не было сомнений в том, что этим рывком в его сознании мы были обязаны нашей новой девочке. Ее появление его растормошило. До нее малыша интересовали только роботы, машинки, сладкие булочки и возможность так ущипнуть другого, чтоб сразу отскочить и хохотать. Конечно же, мы с ним занимались, но все эти занятия его не слишком увлекали, они были довольно механическими. А наша новая девочка с ее неуемным темпераментом и языком без костей так энергично взяла малыша в оборот, что его мозгу поневоле пришлось включиться.
В общем, наша новая девочка заставила уже имеющихся приемных детей повзрослеть и заговорить о том, что их волнует, — этот эффект оказался для меня приятной неожиданностью.
Что до кровных детей, то появление новой девочки на них почти не повлияло. Опыт с приемными детьми у них уже был, и в их жизни ничего принципиально не изменилось.
Старший кровный мальчик, как и прежде, вообще не заметил особых перемен. Не то что у нас раньше никто не визжал. У него по-прежнему была собственная комната, которая запиралась изнутри. И он по-прежнему был слишком занят собственными делами. Новая девочка очень тянулась к старшему мальчику, она обожала сидеть в его комнате — и если он ее пускал, она старалась вести себя скромно и благонравно.
Старшая кровная девочка, как и прежде, была ужасно разочарована. Она думала, что ее мечты о робкой и ласковой сиротке наконец сбудутся, и она займется воспитанием этого нежного существа (а оно со своей стороны будет смотреть ей в рот и образцово-показательно расцветать под ее чутким руководством). Однако на практике девочки почти сразу же начали бурно ссориться: кровная дочка командовала, а новая девочка ее совсем не слушала, она еще и демонстративно вредничала. И кровная дочка быстро потеряла к ней интерес. К счастью, ссориться они тоже перестали: нет взаимодействия — нет проблем.
Что до самой младшей моей дочки — я переживала, что визги новой девочки в сочетании с угрозами выкинуть малышей из дома ее ужасно напугают. Но малышка, видимо, не вполне разобралась в этих угрозах. Если она и испугалась, то ненадолго. А потом все страхи победило любопытство — она довольно быстро стала вовлекать новую девочку в свои игры, куда-то ее звать, совать ей свои игрушки. А той это очень даже понравилось — они все чаще сидели на полу с куклами, кастрюльками, конструкторами, раскрасками. Потом к ним стал присоединяться приемный малыш, и общие игры стали более разнообразными: мемори, домино, лото, ходилки, домики, котики, крестики-нолики, горячо-холодно.
Выяснилось, что вообще-то наша новая девочка может быть очень даже спокойной. Она готова возиться с малышами буквально часами, оставаясь терпеливой и милой. Да, порой она не в духе и с утра до ночи визжит, и в такие дни малыши довольствуются обществом друг друга. Зато когда у нашей новой девочки хорошее настроение (а чем дальше, тем чаще это случалось), оба ходят за ней хвостиком в предвкушении чего-то увлекательного. Моя старшая кровная дочка аж заревновала, но факт оставался фактом: новая девочка определила свое место в нашей семье как «главная среди младших», вошла во вкус и совершенно покорила малышей. Почти все свое свободное время она проводила с ними в детской комнате и наконец окончательно туда переехала. Наша новая девочка настолько привыкла к малышам, что в ситуациях, когда они хулиганили, бросалась защищать их даже от меня. Ей нравилось поражать их своими познаниями и умениями. Ей льстило быть большой. На правах главной среди младших она могла быстренько убрать то, что они поломали или испачкали, приговаривая: «Только бы мама не увидела».
А убиралась она виртуозно! Старших девочек даже уязвило то, насколько сильно наша новая девочка интересуется домашним хозяйством: она была готова без устали чистить, вытирать, расставлять, перекладывать. Провинциальный детский дом не подвел, к механической работе девочку приучили на славу. Никто из моих детей не мыл посуду и не мел пол с таким упоением — других я заставляла участвовать в бытовых делах, а новую девочку надо было еще и ограничивать, а то она сварила бы за раз все макароны, все пельмени и все крупы в нашем хозяйстве — ей нравился сам процесс.
Руками она готова была делать что угодно. Но с мыслительной активностью все было гораздо сложнее. Главной проблемной зоной оставалась учеба. Моя новая дочка ненавидела читать, считать, писать — и все, что с этим связано. Любые занятия — и даже не занятия, а только их перспектива — приводили ее в истерическое состояние. Я готова была на какие угодно игровые форматы, но форматы тут были не важны — сама идея «подумать» мгновенно выбивала нашу девочку из колеи. При этом задания могли быть совсем простыми. Два плюс три? Рёв. Сколько букв в слове «кот»? Крик. Дочка заползала под стол, пряталась там и выла.
Я привлекла целый штат специалистов, чтобы победить ужас нашей девочки перед обучением. С ней занимались нейропсихолог, логопед, дефектолог, привлеченные педагоги с самыми разными подходами. Все они рьяно взялись объяснять нашей новой девочке устройство мира вокруг в целом и буквы с цифрами в частности. К врачам мы тоже обратились — и все что-то прописали. Поначалу я думала, что наша девочка ну очень отстала, я даже рассматривала версию, что она не способна к обучению по обычной, пусть и облегченной программе. Но потом я заметила, что она получает бездну удовольствия, привлекая к себе внимание таких симпатичных, участливых, добрых взрослых. И это удовольствие не слишком хорошее. Ни малейшего желания в чем-то разобраться и чему-то научиться у ребенка нет, даже наоборот, танцы вокруг нее всех этих приятных людей такие славные, что лучше бы они никогда и не кончались. Два плюс три? Ой не знаю, объясните еще раз. Мне уже и тетя утка объясняла, и тетя лошадь, и дядя медведь — а всё никак не пойму, вот такая я удивительная. Покажите меня еще какому-нибудь специалисту, послушаю и его песенку.
Но и в этой нездоровой ситуации были свои плюсы.
Во-первых, многим фокусам из тех, которым мы пытались научить нашу девочку, в итоге выучились малыши. Моя новая дочка ну никак не могла разобраться с тем, как слова делятся на слоги, мы бесконечно хлопали и отбивали эти слоги — и малыши разобрались. Ей не давались ударения — они и это освоили. Гласные, согласные, времена года, состав числа, части речи и геометрические формы — мы обвешали яркими плакатами с учебной ерундой всю квартиру (психолог посоветовала наглядность) — и это тоже было неплохо для остальных детей: малыши изучали картиночки, задавали вопросы. Им нравились и книжки, купленные для новой девочки: столько занятного! А когда это занятное не твое, оно ведь влечет гораздо сильнее.
Во-вторых, наша девочка так увлеклась своими манипулятивными играми с педагогами, что ее отношения с нами стали гораздо спокойнее. Большая часть визга, некрасивых сцен и прочего деструктива ушла именно в учебу. А про остальную жизнь мы уже могли договориться. Да, наша девочка начинала плакать от одного только вида тетрадок и книг. Дефектолог, к которой мы ходили, сконфуженно признавалась, что никогда так ни на кого не злилась, как на нее. Психолог не менее сконфуженно рассказывала, что девочка с неистовым гиком режет бумагу — и это все, чем им удается заниматься. Из-за дверей комнаты, где наша девочка вместе с преподавательницей учила математику, раздавались звуки падения предметов, взрывы хохота, фортепианная какофония. Зато в повседневной жизни там, когда наша девочка прежде закатывала многочасовые истерики, она мирно отвечала:
— Ладно!
И даже:
— Хорошо, мамусечка!
Надеть шапку? Съесть таблетку? Причесаться? Да не вопрос.
Она уже дорожила нашими отношениями, ей хотелось, чтобы ее почаще хвалили, а мой сердитый вид стал ее очень расстраивать.
А чтоб пугать малышей или дразнить старших детей — такого уже невозможно было себе представить. За несколько месяцев наша инопланетная девочка прекрасно разобралась в том, как устроена наша реальность, и теперь она как бешеная кошка бросилась бы на любого обидчика милых крошек. Ссориться со старшими она теперь и подавно не стала бы — себе дороже.
Конечно, мне хочется верить, что наша новая девочка ко всем нам уже привязалась и стала человечнее. Но скептики (а они часто бывают правы, эх) сказали бы, что она просто неплохо освоилась и научилась нам нравиться. А что там у ребенка на уме и на сердце — бог весть. С большой вероятностью можно предположить, что там все тот же страх и хаос, времени-то прошло всего ничего.
Но даже если и так, нам в любом случае стало гораздо лучше. Пусть чужая душа потемки, но когда ребенок ведет себя приветливо, покладисто, ласково, любить его и дружить с ним куда проще. А если дома всем спокойно и весело, дети становятся хорошими. Ну, мне так кажется. Лет через десять проверим.
https://snob.ru/selected/entry/124496
С тех пор, как я стала приемной мамой, изменился мой круг общения. Я вдруг поняла, что знакомлюсь только с другими приемными мамами. И мы разговариваем только о наших детях. Конечно, иногда я видела и старых своих друзей. Но и им я постоянно говорила о детях. Мне было за себя неловко, но да, я вела себя как по уши влюбленная девица, которая думает только о своем предмете страсти. И расставшись с ним хотя бы на час, так сильно переживает, как он там без нее, что проще уже не расставаться.
Не то чтобы я совсем утратила связь с миром, перестала следить за новостями и понимать людей на улицах. Но что-то со мной произошло, я будто куда-то провалилась. Некоторые мамы проваливаются так с появлением первого ребенка, и я всегда очень этого боялась. Мне хотелось оставаться в струе, всюду бывать, увлеченно работать — и долгие годы мне это прекрасно удавалось. Но пятерых детей в этом режиме я уже не потянула, они заняли все мои мысли.
Возможно, все сложилось бы иначе, если бы не приемная дочка с инвалидностью. Когда я ее брала, я не представляла себе, что эта инвалидность будет значить для нас в бытовом и психологическом плане. То есть что-то я себе, конечно, представляла, но это не имело никакого отношения к реальности. А реальностью стали не только бесконечные ежедневные процедуры с сопутствующими ссорами, но и частые походы по врачам. В какой-то момент я сказала кровной дочке, что за последние три месяца мы с приемной девочкой были у врачей, кажется, не менее ста раз. Мы тогда готовились к комиссии по инвалидности и ударно собирали горы справок.
— Этого не может быть! — ответила она. — Даже если бы вы ходили по врачам каждый день, включая выходные, в трех месяцах все равно меньше дней, не сто.
О’кей, я немного преувеличила! (Ключевое слово — немного.)
Не то чтобы я о чем-то жалела. На самом деле в любом образе жизни можно найти свои плюсы. Если ты часто ходишь к врачам, ты уже начинаешь с ними дружить, и встречаться с ними даже приятно, а время в дороге и очередях можно проводить и с пользой: смотришь вокруг, читаешь книжки, общаешься с ребенком. Это время становится только вашим — очевидно, что хронические болезни детей очень сближают их с родителями.
Вдобавок врачи бывают и хорошие, знающие и ответственные. Один такой доктор заставил нас с дочкой ходить к нему в течение месяца через день, он отслеживал динамику состояния ребенка. И я ему очень признательна — благодаря ему мы подобрали более удачную схему лечения нашей девочки. Но стабильно работать в таком режиме было нереально. Ведь и другие мои дети иногда болели. А еще с ними каждый день случались душевные терзания, смертельные обиды, бурные увлечения, детсадовские драки и школьные драмы, требующие моего участия. Они привыкли подробно обсуждать со мной все, что с ними происходит. В моей голове толпились кружки, секции, студии, родительские собрания, утренники, друзья моих детей, их занятия, педагоги, планы и маршруты. Дома что-то постоянно варилось и стиралось. Я покупала горы еды, одежды, тетрадок, книжек, игрушек, карандашей. Нам было совсем не скучно, и я научилась неплохо разруливать все наши проблемы. Но это целиком заполнило мою жизнь.
И я подумала: раз я все равно занимаюсь только детьми и так в этом поднаторела, возьму-ка я еще одного ребеночка. Какого-нибудь никому не нужного — из тех, кто сидит в детдоме годами. Факт, я не самая лучшая мама на свете. Безусловно, у меня тесная квартирка, мало денег и даже мужа нет. Но я все же очень неплохая мама, потому что моя голова занята только детьми, я их люблю и готова тратить на них все свои силы. Вдобавок у меня уже есть опыт, и довольно удачный. Я посоветовалась со старшими детьми — как и прежде, старшая дочка пришла в восторг, она сразу же принялась просматривать сиротские ролики и показывать мне приглянувшихся ей детей. Старший сын был настроен скептически, но признавал мое право заниматься тем, что мне важно — детьми так детьми. Приемная дочка к тому моменту превратилась в классического подростка, которому интересны только собственная компания и собственные дела, — она сказала, что в свою комнату никого не пустит, а так ей все равно. Но лучше бы завести собаку. Вот собака — это действительно классно. Собаку она и в свою комнату готова пустить.
Мне казалось, опека отнесется к моей идее вполне благожелательно: у нас были хорошие отношения, приемные дети бойко развивались, никаких претензий к нашей семье ни у кого не было. Но выяснилось, что опека категорически против. Дамы, которые всегда были со мной очень любезны, сменили тон на строгий и заявили, что имеющихся детей и так слишком много, а мою эффективность в качестве приемной матери еще нужно доказать. Я принесла все положенные документы — опека собрала комиссию для рассмотрения моего вопроса. Стоять перед комиссией из восьми человек, доказывая мою эффективность в качестве приемной матери, было неприятно и унизительно — мы пошли доказывать мою эффективность вместе с детьми, для поддержки я взяла еще и энергичную подругу, тоже приемную маму, но, кроме меня, на комиссию никого не пустили. Комиссия не смогла принять решения и направила нас с детьми на психологическую диагностику. Я обратилась к юристам, те дали мне дельные советы, как быть и что говорить. В общем, семейной диагностики мы избежали и какое-то время провели в изматывающем конфликте с чиновниками. Но законных оснований для отказа у опеки не было, по существующим правилам приемная семья может растить до восьми детей (включая кровных). Так что заключение о праве взять еще одного ребенка мне дали. Занятно, что сразу после того, как это решение было принято, дамы из опеки снова стали любезны и милы, и никаких обид у нас друг на друга не осталось. Как если бы это был такой обязательный квест — побороться. Я поборолась, победила, и все довольны.
Я решила взять девочку лет восьми-десяти — постарше моих младших детей и помладше старших. Мне казалось, ребенок именно этого возраста не будет ни с кем конкурировать и довольно органично впишется в нашу тусовку. Мальчиков я, после нашего приемного малыша, стала побаиваться — понятно, что это глупость, что все дети разные и девочки могут орать и крушить все вокруг ничуть не хуже. Но тем не менее во мне еще были свежи воспоминания об истошных воплях и злобном рычании нашего мальчика, и мне ужасно не хотелось снова попасть в тот же ад. Мне казалось, с девочкой в любом случае будет легче. Не зря же девочек гораздо охотнее забирают в семьи — ну и я возьму девочку. Возраст не такой уж популярный, выбор будет. Я готова была к каким-то диагнозам и даже к инвалидности, но теперь хотела точно знать, чего именно это от меня потребует — и на ежедневном уровне, и на глобальном. Есть болезни, названия которых звучат устрашающе, а на практике требуется всего-то давать ребенку таблетки. И наоборот: вроде диагноз звучит безобидно, а в итоге он значительно осложняет вашу жизнь.
Также я знала, что точно не сдюжу еще одного озлобленного ребенка. Я поняла, что для меня нет ничего хуже детской агрессии, постоянного желания драться и унижать других. У меня был страх, что в детдомах не бывает добрых детей, я много читала о том, что травмированность почти всегда сопровождается озлобленностью, но мне хотелось верить в лучшее. Мне нужна была добрая девочка — с каким угодно отставанием в развитии, но без злости на весь мир.
Я полистала базу детдомовских детей, посмотрела ролики, выбрала несколько симпатичных девочек, позвонила про некоторых в их опеки. Большинство из этих девочек недавно попали в детский дом, у кого-то были навещающие родственники, кто-то уже знакомился с потенциальными опекунами. Но у одной девочки никого не было, в детдом она попала еще в 2010 году, и за все эти годы на нее всего однажды выписали направление. Ее диагнозы были из тех, что звучат устрашающе, но по ролику было видно, что ребенок живет самой обычной жизнью, в опеке подтвердили, что девочка учится в районной и даже не коррекционной школе.
Девочке было восемь, она жила в детдоме небольшого сибирского городка. В большом городе ее, несмотря на диагнозы, давно бы забрали, но в провинции и здоровых детишек не так быстро устраивают в семьи. Местных опекунов мало, а логика неместных понятна: сложного ребенка можно найти и где-то рядом, а если уж далеко ехать, то за ребенком без проблем. Но тащиться в глушь за проблемным ребенком…
Я подумала, посоветовалась с врачом, тоже приемной мамой — и решила слетать и познакомиться с этой девочкой. В Сибири я никогда не была, а полетов боюсь, но девочка меня зацепила, она мне даже приснилась. Нет, я не верю в мистические сны и тайные знаки, но раз приснилась, значит, стала небезразлична. От поездки меня удерживала только необходимость оставить на кого-то детей, пока меня не будет. В итоге они остались с няней, которая жила у нас дома с моими старшими детьми, когда они были маленькими, а я бесконечно и увлеченно работала. Мы не видели эту няню несколько лет, но она согласилась приехать и провести у нас столько времени, сколько потребуется. Так что я полетела в Сибирь со спокойным сердцем. А дети были от няни в полном восторге, она устроила им настоящие каникулы: те несколько дней, пока меня не было, она выполняла все их капризы и разрешала им то, чего не разрешаю я.
Я думала, что в провинциальных детдомах детей гораздо меньше балуют, чем в детдомах мегаполисов. Мне казалось, тамошняя обстановка должна быть гораздо более убогой. Я думала, что тамошних сирот едва ли бесконечно развлекают, возят по санаториям и так же заваливают подарками и гаджетами, как в больших городах. Возможно, их даже приучают убирать за собой и беречь вещи. И в целом эти дети растут душевно здоровее и строят со старшими более адекватные отношения, у них нет столичной привычки относиться к взрослым как к прислуге. Я надеялась, что в провинциальных детдомах меньше текучки и больше душевности. У меня даже обнаружилось не пойми откуда взявшееся романтическое представление о том, что сибирские люди добрее, спокойнее, терпеливее, душевнее несибирских. Но я была готова к тому, что реальность разобьет мои представления в пух и прах.
Однако реальность такой и оказалась!
Насколько сложно мне было забрать из детдома и приюта первых детей, настолько легко все прошло с этой девочкой. И в опеке, и в детдоме меня встречали с радостными улыбками — все буквально хлопали в ладоши, узнав, что я всерьез заинтересовалась ребенком, который уже седьмой год торчит в сиротском учреждении. Я по привычке готовилась держать речи о моей материнской эффективности и защищать свое право растить еще одного ребенка, но никто не задал мне ни единого вопроса — все вели себя так, будто устройство девочки в нашу семью было самым лучшим из всего, что только могло с ней случиться. Я знала, что оформление документов может занять около двух недель, и готова была подписать согласие на ребенка, уехать домой, а потом вернуться за девочкой. Но в опеке сказали, что если я настроена на согласие, документы оформят за два дня. Только заберите! Все говорили: «Неужели она наконец дождалась свою маму?! Какое счастье! Мы уже отчаялись».
Все так ликовали, что я даже разнервничалась и стала подозревать, что тут есть какой-то подвох. Например, диагнозов у ребенка гораздо больше и они гораздо серьезнее. А сам ребенок ужасно неприятный, психованный и пакостливый, неуправляемый и агрессивный.
Но подвоха так и не обнаружилось.
В жизни моя девочка оказалась еще милее, чем на видео. Маму она действительно очень ждала — бросилась мне на шею и сразу же расплакалась, что я раздумаю, не захочу ее взять и исчезну навсегда. Сибирская душевность была при ней — я привыкла, что детдомовские дети замкнутые, грубые, жесткие, но эта девочка была нежной, ласковой, открытой, простодушной. Диагнозы же оказались еще менее страшными, чем сообщалось поначалу, большая часть болезней была пролечена и оставалась в анкете ребенка по инерции.
В общем, все это было очень непривычно и довольно удивительно.
Сам детдом был унылым местом: массивное серое сооружение с бесконечными коридорами, целая фабрика сиротства — да, детей там не баловали, не развлекали, не вывозили на курорты, они и гулять-то особо не ходили. Когда я спросила почему, моя девочка резонно заметила:
— Но ведь зима, холодно! Кто же гуляет зимой? Гулять надо летом.
Игрушек было мало, и они были самыми простыми. Гаджетов не было вовсе, только общий телевизор. Обстановка тоже была довольно спартанской — и да, детей очень даже учили убираться и беречь свои вещи, девочка годами ходила в одной и той же застиранной одежде и мечтала о чем-то понаряднее. По воскресеньям детей водили в церковь, и там они молили бога послать им новых родителей. Когда дети хулиганили, им говорили: «Кому нужен такой плохой ребенок? Родители забирают только хороших деток. Никто тебя такого не возьмет!» Но при этом воспитатели искренне привязывались к детям, обнимали их и жалели, читали с ними книжки, старались сеять разумное, доброе и вечное. Все было как в сентиментальных фильмах о сиротках. Оказалось, есть места, где законсервировался именно этот, традиционный вариант в не худшем своем изводе.
Столичную идею, что детям в детдоме очень даже хорошо, тут бы не поняли. Никто не призывал одуматься ни меня, ни девочку — воевать было не с кем. Воспитатели старались устроить детей в семьи, сочиняли им обстоятельные характеристики для баз данных и вместе с ними молились о новых родителях. И даже детдомовский психолог (а ведь я привыкла к тому, что эти люди считают себя всемогущими и несущими сироткам истинный свет) сказала мне:
— Вы не представляете, насколько депрессивна моя работа. Как бы я ни старалась, чем бы ни занималась с детьми, о чем бы с ними ни говорила, у меня нет никаких шансов на что-то повлиять. Все наши выпускники или спиваются, или садятся, или гибнут от передоза — хороших историй мизер. Как же я рада, что вы забираете девочку! Вы дарите ей шанс на нормальную жизнь. Здесь у нее такого шанса не будет.
Мне даже показалось тогда, что она сгущает краски. Ну почему не будет. Шанс есть всегда. И раз тут работают адекватные добрые люди, шанс не так мал.
Но мне показалось так потому, что я приходила в детдом в дневное время. Днем там было солнечно, взрослые, которых я встречала, занимались с детьми какими-то осмысленными делами, малыши с хохотом носились по коридорам. Все выглядело очень неплохо.
А уже забирая девочку, я замешкалась — не по своей вине, мы с опекой долго ждали подпись начальника на одном из документов — и попала в детдом вечером. В медкабинете, куда я пришла за лекарствами для ребенка на ближайшее время, на кушетке лежал мальчик лет тринадцати. Его избили, выглядел он ужасно, говорил с трудом. Детдомовский врач вызвала скорую помощь и обсуждала с воспитательницей, что сказать бригаде. Обе звучали устало и как-то обреченно. С уже прибывшей бригадой врач и воспитательница все с той же усталой обреченностью стали обсуждать, что сказать в больнице. Ребенка всем было жаль, но никому не хотелось проблем, и от всей этой ситуации веяло глухой безнадежностью.
Я забрала наши лекарства, поднялась в группу. Тот мальчик так и остался на кушетке в окружении врачей. А моя девочка собрала свои вещи, она прыгала и сияла. Пока мы со всеми прощались (многие дети рыдали, было страшно неловко, и никакие принесенные конфеты не помогали эту неловкость смягчить), вечер стал уже поздним. Мы с девочкой спустились в холл и вызвали такси, чтобы уехать оттуда навсегда.
Взрослые уже разошлись по домам. Нет, наверное, кто-то остался, на вахте сидел охранник. Но холл был полон одними подростками, в основном старшими пацанами в футболках и трениках — смурными, грубыми, сплевывающими прямо на пол. Они группами выходили на улицу покурить — не одеваясь, хотя термометр показывал минус 27. Возвращались, грелись, шли снова. До нас долетали матерные обрывки разговоров. Такси куда-то пропало, и пацаны поглядывали на нас с напряженным любопытством. Наконец один парень подошел к нам и спросил, похохатывая:
— Что, забираете эту мелочь?
— Да, — ответила я.
— А меня не хотите забрать? Я, знаете, какой рукастый. Все бы вам в доме делал.
— У меня разрешение только на одного ребенка, — сказала я. — Так что прости, не судьба.
— А что, иначе б забрали?
— Ну… подумала бы,— ответила я.
— Да бросьте, — сказал парень. — Я все понимаю. Живите спокойно.
Остальные ребята тоже подошли к нам поближе, и вдруг они протянули руки и стали меня трогать, осторожно, по очереди. Им будто стало интересно просто потрогать кусочек большого мира в моем лице. Я была в зимней куртке — ее и трогали. Моя девочка испуганно хлопала глазами. Во мне стала подниматься позорная паника.
И тут приехало такси. Точнее, не приехало, но позвонило пожаловаться, что не может найти нужное здание. Я немедленно сказала: «Да-да, мы выходим», — мы подхватили свои пакеты и отправились искать машину где-то в темноте улиц. Холод с ветром пробирали насквозь, но пугали куда меньше, чем детдомовские подростки.
Честно говоря, это был один из самых страшных эпизодов в моей жизни.
https://snob.ru/selected/entry/121151
_______________
Когда я знакомилась с нашей новой девочкой в детдоме, она была образцово мила. Ну прям сиротка из романа — смотрит с робкой улыбкой, вежлива, послушна, скромна. Словом, очаровательна. Длилось это ровно до тех пор, пока мы с ней не покинули казенные стены. Уже в гостинице моя новая дочка принялась неистово скакать, безудержно гоготать и вопить «нет!» в ответ на все мои просьбы и предложения. К тому моменту, как мы прибыли домой, моя голова уже шла от нее кругом.
Свое благонравное поведение в первые дни знакомства наша новая девочка позднее прокомментировала так:
— Нам в детдоме всегда говорили: когда кто-то приходит, ведите себя тихо! На гостей не бросайтесь, обнимать и целовать можно, только если они сами захотят. Говорите, когда вас спрашивают, если не спрашивают — молчите и улыбайтесь. Пальцы в рот и нос совать нельзя, материться тоже. Если не слушаешься, ставят на час в угол и никаких подарков!
Дома же привычные правила рухнули, и наша новая девочка зажгла по полной: она оказалась хулиганистой, дерзкой, взрывной, упрямой — короче говоря, абсолютно расторможенной. В ее голове, как огоньки в запущенном волчке, мелькали самые разные «хочу», и из-за каждой своей идеи она готова была визжать и биться. Но меня напрягало даже не это — ну да, адаптация, привыкание, перевозбуждение, проверка границ, ничего особенного, — а абсолютная инопланетность нашей новой девочки. Она будто с луны свалилась, и ее поражало совершенно все: от лифта (он что, сам едет?!) до моей способности сварить яйцо (ты же не повар!). В ее поведении, эмоциях, словах не было привычной или хоть какой-то понятной логики — все казалось абсолютно хаотичным.
Я много читала про инопланетность детдомовских детей, но не сталкивалась с этим так близко: моя старшая приемная девочка и наш приемный малыш не были такими уж инопланетянами. Старшая до восьми лет жила с мамой и очень неплохо ориентировалась в текущей реальности. Наши с ней трудности возникали в основном из-за разности наших взглядов на жизнь, мне были не близки ее базовые установки «вкалывают только лохи» и «сильный всегда прав», но ее система координат была четкой и понятной, а ее способности ориентироваться где угодно и находить с кем угодно общий язык можно считать просто-таки выдающимися. А малыш был слишком маленьким, когда мы познакомились, он и говорить-то не умел. Что за картина мира у него в голове, я и теперь не знаю, но думаю, ничего особенного, все примерно как у друзей по детсаду, и вместе с освоением языка он совсем одомашнился. Однако наша новая девочка оказалась классической инопланетянкой из книжек про особенности детдомовских детей.
Что с ней было до детдома, дочка не помнила. Она подкидыш, ее нашли в торговом центре, возраст определили на глаз. Точнее, на глаз определили, что ей четыре, а для свидетельства о рождении придумали другой возраст, поменьше, чтоб скорректировать отставание в развитии, — два года. Так что мне достался ребенок без каких-либо корней: прочерки вместо родителей, придуманная фамилия, придуманная дата рождения. Хотя свое имя найденная девочка назвала тогда сама — это было чуть ли не единственным, что она смогла сказать. Попав сначала в дом ребенка, а потом и в детдом, девочка как-то привыкла к тамошним условиям, но они не имели отношения к обычной жизни. До нашей встречи девочка в свои условные восемь лет ни разу не наблюдала готовку еды, ничего не знала про деньги, никогда не ходила в магазин, не ездила на машине, автобусе, поезде. Да чего там — она и по улицам города-то не гуляла. За городом была один раз, видела там корову. А вот утку не видела — утки точно существуют? Говорят: утки, утки — а кого ни спроси, никто утку не видел. И курицу никто не видел, но курицы — ее, наверное, вообще нет, это мясо так называется — «курица», а мясо делают, кажется, из хлеба… или из чего-то еще? А из чего делают мясо? А торт? А бананы? А морковь?
Наша новая девочка вместе со всеми мечтала в детдоме о настоящем доме и маме, но при этом плохо представляла себе, что такое дом и кто такая мама. «А чем мама отличается от воспитательницы? — почти сразу спросила она. И сама ответила: — А, знаю, воспитательница уходит на ночь домой, а мама нет, она тут же и живет. Да, так удобнее!»
Дом наша девочка воображала себе как мультяшный и хорошенький, с садиком и крылечком, и была разочарована, узнав, что люди чаще живут в довольно тесных квартирах. В этих огромных домах, оказывается, много квартир, вот это да! А почему же говорят «я пришла к себе домой», а не «я пришла в свою квартиру»?
Семья — это тоже непонятно. Почему с тобой живут именно эти дети, мамочка? А вот те во дворе — они тоже мои братья? А почему нет? В какой-то момент моя новая дочка встретилась со своей подругой, которую забрали из детдома еще пару лет назад (мы специально познакомились с ее мамой), ужасно обрадовалась и засуетилась, стала собирать вещички. Что такое? Ну как же, мы давно знакомы, она-то точно моя сестра, я лучше буду жить с ними. Ну а что, ты обиделась? Ну ты не расстраивайся, ты себе другую девочку возьмешь… или мальчика… у нас там один был Саша, очень хороший мальчик, гораздо лучше, чем эти твои мелкие, симпатичнее и послушнее, ты вот его возьми, он будет рад. Почему так нельзя?
А кто эти люди вокруг — соседи, прохожие? Кто они нам? А они знают, что я приехала? А почему они со мной не здороваются? А как тебя зовут, они знают? Что ж они ничего не знают — они, что ли, не здесь живут? А куда они все идут? А что такое работа? Давай позовем их в гости? Вот того дядю давай позовем? Он может, знаешь, где спать… вот на той кровати или на той. Почему ты не хочешь? А почему ты с ним не дружишь? А ты подружись! А как ты выбрала нам бабушку? А почему мы живем в этом доме, а не в том? А почему машину ты вызываешь, а автобус нет? А почему автобус был там, а теперь он тут? А почему ты не спрашиваешь у водителя, как у него дела? А почему он сидит отдельно, ему же скучно, пусть пройдет к нам! А вот ту штуку (да, точно, это фонарь называется) — это ты включила? А кто? А почему та машина едет быстро, а эта медленно? А почему у девочки не такая куртка, как у меня? А почему та тетя такая толстая? А почему снег то идет, то не идет? А кто его включает? А холодно почему? А так будет всегда? А лето у вас бывает? А почему сейчас утро, а не вечер?
Когда наш четырехлетний приемный мальчик не говорил, это казалось мне большой проблемой. С новой девочкой я перестала понимать, на что же я тогда жаловалась. С ней мне, наоборот, хотелось, чтобы этот поток слов хоть иногда прекращался, но она болтала постоянно и со всеми подряд. Когда вопросы иссякали, она принималась рассказывать о себе — выберет в автобусе более-менее благожелательную даму и вперед:
— А знаете, что я сегодня ела? Сначала я взяла ка-а-ашу… ну, такая бывает растворрримая, малыши ее едят… вот такую взяла ка-а-ашу, налила туда водички… ну, в тарелочку налила, такую желтую, а потом туда сыпала ка-а-ашу… но не очень получилось вкусно, я маленько попррробовала и думаю: нет, гадость какая-то, не буду ее есть. И я тогда взяла соси-и-иски, две сосиски я взяла, в такой пленке, вот я очистила пленку, и это… и я их на тарелочку положила и разогрррела, вот, а потом они разогрррелись, и я их стала есть с ке-е-етчупом, у нас есть о-о-острый и не очень, и я больше люблю ооострый, который не очень – он вообще не вкусный… и вот я съела одну соси-и-иску, а потом думаю, надо съесть еще сосиску, у нас в детдоме давали только одну сосиску, а тут можно взять сколько хочешь, и я обычно две беру, хотя можно и тррри, и даже пять… и вот я съела еще соси-и-иску, у меня закончился ке-е-етчуп, но я добавила себе маленько кетчупа и съела еще сосиску. А потом я еще съела бана-а-ан, и я еще съела сырррник, у нас есть такие сырники, и я хотела съесть еще такой, ну, с вареньем… бе-е-еленький… ну как его… но мама сказала: хватит тебе уже. И я тогда пошла в туалет пи-и-исать, а потом думала еще маленько поку-у-ушать, но мама сказала: а ты вымыла руки? А зачем руки, я же не какала, но она мне так сказала, и я пошла мыть ру-у-уки, а она спррросила: а воду ты спустила? И я пошла еще воду спускать, хотя я даже не какала, я только пи-и-исала… и вот я спустила во-о-оду, а потом опять эти руки, а потом я пррришла опять на ку-у-ухню, и я думала вот тот с вареньем беленький, а мама сказала…
Я подарила нашей девочке мобильник, но вскоре его отобрала, потому что она беспрерывно звонила всем подряд и повторяла все то же самое.
— Не надо всем рассказывать, что ты ешь и как ходишь в туалет! — говорила я.
— Почему?
Почему не надо шуметь, когда все спят? Мне же скучно! Почему не надо есть много конфет? У нас же они есть! Почему я не могу лазить в твой шкаф? Мне же интересно! Почему нельзя бить мелких? Они же сами пристают! Что, никого нельзя бить?! Даже если пристают?! Но они же тогда не отстанут! А зачем они нам вообще? Мне они не нравятся! Давай их выкинем? Пусть их кто-нибудь подберет потом на улице. Меня же подобрали, пусть и их подберут, отправят в детдом, поживут там, нормально. Думаешь, холодно? А ничего, комбинезон можно надеть, кофту… вон у них сколько вещей, можно прям с вещами на помойку, посидят, не замерзнут… выкинем их на помойку и буду в их игрушки играть, а то достали, возьму что-нибудь — сразу орут.
— Мы никого никуда не выкинем!
— Почему?
— Это мои дети, я их люблю и всегда буду о них заботиться.
— Ну и что? Ты меня взяла, вот и люби меня, обо мне заботься, а эти тебе больше не нужны.
И не то что наша девочка говорила эти слова сердито и обиженно. Вовсе нет, просто поток сознания безо всякой фильтрации, что вижу, о том пою — в детдоме же дети тоже то приходят, то куда-то исчезают, кто-то их забирает, а потом приводит назад. Наверное, и дома так: один прибыл, другой убыл, почему нет. Любовь — вообще непонятно что такое. Вот та воспитательница уж как всех любила, а потом уволилась, и больше никто ее не видел. А когда наша девочка попала в больницу, аж на полгода, к ней туда никто не приходил, хотя вроде все в детдоме обожали и скучали. И в больнице ее очень любили нянечки и другие дети, делились игрушками и сладостями, а где они теперь, даже вспомнить их имена уже не получается.
Моя старшая приемная дочка тоже попала в больницу, когда новая девочка только начала с нами жить, — ничего особенного, плановая госпитализация. И я ездила к ней с продуктами, привозила всякие вещи, встречалась с врачами, как это обычно бывает. Мою новую дочку это ужасно удивляло.
— Зачем ей еда — там же кормят! Зачем тебе говорить с докторами — ты же не доктор! Зачем нужны вещи — ей там найдут что-нибудь!
— Кто найдет?
— Ну, там же есть какие-то… нянечки. Пусть они и ищут.
— Ты знаешь, когда человек попадает в больницу, принято его навещать. Даже если ему не нужны продукты и вещи. Людям нравятся, когда к ним приходят, разговаривают с ними, что-то им приносят. Иначе они чувствуют себя одиноко.
— Почему?
Я до сих пор не разобралась, дразнила ли она меня или хотела в таком формате поговорить о том, что ей важно. Или ей в самом деле все это было непонятно, потому что в детдоме она привыкла к другому? Наверное, и то, и это, и еще что-то, чего я даже не умею предположить.
В первое время главным интересом нашей новой девочки была еда. Когда мы только познакомились, я спросила, что она любит есть. Девочка ответила: гречку! И я тогда еще удивилась: надо же, какой неизбалованный ребенок. Да, она была абсолютно неизбалованной! И очень тощей. В ее детдоме детей кормили кашей, кефиром, супами, макаронами, котлетами — ну совсем без излишеств, овощи-фрукты по минимуму, почему-то им даже йогуртов не давали. Попав к нам, девочка открыла для себя дивный мир самой разной еды. Творожки! Сырки! Пудинги! Ветчина! Груши! Киви! Селедка! Пельмени! Маринованный чеснок! Цветная капуста! Соленые огурцы! Колбаса копченая! Оладушки с шоколадом! Кукурузные палочки! Фруктовый чай! Не говоря уже о пицце, гамбургерах, шаурме, картошке фри и прочих деликатесах фастфуда — тут восторгу просто не было предела. Большей части привычной для нас еды моя новая дочка в глаза не видела и в продуктовом магазине обалдевала от восторга — кидала в корзинку все подряд, намереваясь все попробовать. Перед тем, как пробовать, она всюду добавляла сгущенку — так же вкуснее.
А еще нашу новую девочку глубоко потрясла опция круглосуточного доступа к холодильнику. Поэтому она целыми днями что-то ела. Поначалу она просто открывала подряд все упаковки, обертки и баночки, пробовала и бросала оставшееся в мусор. После проведенных бесед о том, что так нельзя, наша новая девочка стала доедать то, что берет, но ей было настолько интересно, что она все равно не могла остановиться и лопала до тошноты. Я уже начала из-за этого переживать и думала, не стоит ли посоветоваться с врачами, но через месяц-другой обжорство само собой пошло на спад.
Вторым по значимости интересом были вещи. Мы купили нашей новой девочке все, что, на мой взгляд, ей могло понадобиться, от куртки до ластиков, но ей хотелось все новых и новых вещей, «подарков» — имеющиеся ей быстро надоедали, и она постоянно искала в нашей квартире что-то еще, нечто неучтенно-прекрасное. Моей новой дочке казалось, что наша квартира сверху донизу набита желанными объектами — стоит только хорошенько порыться, и найдешь что угодно. Она никак не могла поверить, что квартира — вовсе не склад, полный случайных сокровищ, и я знаю все вещи, что у нас есть. Мои попытки объяснить, что содержимое любой квартиры так или иначе приобретается людьми, которые в ней живут, были подняты на смех.
— Ты все это купила? Ха-ха! Ты бы никогда столько не унесла!
— Ну, вещи же покупаются постепенно. Когда ты переезжаешь в новую квартиру, там сначала ничего нет, а потом ты привозишь шкаф, диван, стол и все остальное.
— Что, ты даже холодильник купила? Ха-ха! Ты бы его не подняла!
— Я нет, но ты можешь нанять грузчиков, которые тебе помогут. У многих магазинов есть доставка, и они сами привозят тебе то, что ты хочешь.
— Ха-ха, так они и побежали! Мало ли, чего ты хочешь!
— Но ты же платишь за это деньги. И на эти деньги можно купить что-то другое. Вы так обмениваетесь: они тебе — холодильник, ты им — деньги.
— Ха-ха! Вот у меня деньги (показывая монетку) — и что, мне теперь привезут холодильник?
— А зачем тебе холодильник?
— А там всегда будет еда!
— А как она туда попадет?
— Ну холодильник же привезут! А в нем еда — что тут непонятного? Ты что, тупая?
Спорить не имело смысла: наша новая девочка, при всем ее простодушии, была уверена, что я над ней постоянно подшучиваю, говорю заведомую ерунду. Все мои слова она воспринимала очень скептически, взрослым в целом не доверяла — это было мне знакомо и по другим моим приемным детям. Но те не переходили некоторые границы — да, они часто не слушались и вредничали, но моя старшая приемная дочка никогда бы не сказала мне: «Ты что, тупая?» Она не слишком различала нюансы эмоций, но точно сообразила бы: «Ты что, тупая?» — это звучит грубо и обидно, а старшая приемная дочка, при всех наших противоречиях, очень ценила наши добрые отношения.
А новая девочка ничего не ценила, ничем не дорожила, упоенно дразнила и провоцировала, эмоционально включаясь только от своих «хочу» (чужие «хочу» она будто не замечала), и это не слишком способствовало нашему взаимопониманию.
Как только ей что-то не нравилось, она начинала выкрикивать ужасные гадости — не то что она много материлась, все было изощреннее, наша новая девочка подмечала у каждого уязвимые места и начинала прицельно лупить именно по ним. Это было очень неприятно. При этом она обожала петь и выбирала самые сладкие, самые душещипательные песни — залезет ко мне на коленки и давай жалобно пищать прямо в ухо:
Я целую твои руки, моя родна-ая,
Ты нежнее всех на свете, я то-очно зна-аю,
В мире нет тебя дороже, в моем ты се-ердце,
Обними меня покрепче, хочу согре-е-е-е-еться!
Мама-а-а, будь всегда со мною рядом!
Мама-а-а, мне ведь большего не надо!
Мама-а-а, только не грусти!
Ты меня за все, мамочка, прости-и-и!
Какая уж тут программа, когда девочке были неведомы самые базовые представления и значения самых простых слов
Пища, она норовила засунуть свои ручки мне в рот, нос, уши и деятельно поковыряться там в знак своей огромной любви.
— Ох, давай без этого? — говорила я.
Девочка обижалась, но ненадолго.
Как водится, проблемы взаимопонимания усилились из-за проблем с учебой. Выяснилось, что наша новая девочка, которая училась в детдоме во втором классе, не освоила программу даже первого. Да и какая уж тут программа, когда девочке были неведомы самые базовые представления и значения самых простых слов. Для нее были актуальны красочные мультфильмы, объясняющие понятия вроде «высоко и низко», «далеко и близко» — она смотрела их с моими младшими детьми и ужасно радовалась, правильно отвечая на адресованные малышам вопросы. Безусловно, что угодно можно нагнать, но для этого нужны готовность ребенка заниматься и ваш хороший контакт. А мы только искали контакт. Ни малейшей готовности заниматься у ребенка не было, ни в какую школу наша девочка ходить не хотела. На вопрос, чего же она хочет, девочка отвечала: «Ну, там… играть в планшет, мультики смотреть. Погулять могу, на самокате покататься, в прятки люблю еще и качаться на качелях».
Я отдала ее в первый класс дружелюбной негосударственной школы, атмосфера которой скорее напоминала пикник на природе, но даже те минимальные уроки, которые там задавали, наша девочка делала из-под палки, с визгом и воем осыпая меня проклятьями. В школе она плохо слушалась и часто скандалила. Вроде я должна была быть к этому готова, а все же меня это очень расстраивало.
Иногда мне казалось, что никакое взаимопонимание в нашей ситуации вообще невозможно. Потому что взаимопонимание строится между людьми, а тут вместо человека — случайный набор каких-то импульсов, рефлексов, страхов, симптомов, заученных фраз и автоматических действий. Но порой в девочке вдруг проявлялось что-то очень живое, теплое — она могла искренне жалеть плачущего малыша, делиться последней конфетой, увлеченно чинить сломанную игрушку, добровольно мести пол и мыть посуду, раз у старших много других дел. Она бывала задумчивой, внимательной и даже нежной. И тогда я думала, что инопланетность, грубость, невежество — это преходящее, а когда девочка немного освоится, а заодно разберется в наших «можно» и «нельзя», все у нас будет хорошо.
Я и сейчас в это верю.
Яна Соколова:
https://snob.ru/selected/entry/122707
_______________
Поначалу наша новая девочка вела себя так хаотично, она так много визжала, так часто не слушалась и говорила всем столько гадостей, что мне показалось: ну всё. Всё. Я переоценила свои силы, ребенок неуправляем, остальные дети заразятся этим хаосом, сейчас они все начнут визжать, пакостить и обижать друг друга, и наш поезд на полной скорости сойдет с рельсов и бухнется под откос. Я уже стала к этому готовиться, и мой настрой был самым пессимистичным.
Вдобавок мы все как-то сразу же ужасно разболелись — сначала одним, потом другим. Плановая больница, внеплановая больница. Первый месяц нашей совместной жизни с новой девочкой был просто жутким — помню дни, когда мне и просыпаться-то не хотелось, все было как в тумане, голова тяжелая, на улице холод, дома визг. Я нервная, дети квелые, все устают, не успев встать с кровати, все хнычут и хлюпают носами, и только наша новая девочка полна энергии — вскакивает раньше всех и давай прыгать, вопить, хохотать, перемещать все вокруг. Что бы ни происходило со всеми нами, моя новая дочка не морочилась, а увлеченно изучала новую реальность и задавала миллион дурацких вопросов, непрерывно что-то жуя. Она уже казалась мне похожей на робота, у которого никогда не садятся батарейки.
Видимо, в то время наш поезд и впрямь бухнулся под откос. Однако это был совсем недолгий период. Пока я со страхом ждала, что еще чуть-чуть — и мы окончательно расклеимся под воздействием исходящего от девочки хаоса, я стану раздраженной и злой, начну рыдать от бессилия и уже не смогу остановиться, этот самый хаос стал слабеть. Как только все более-менее выздоровели и встряхнулись, я принялась уточнять масштабы бедствия — и тут, к моему изумлению, обнаружилось, что ничего страшного с нами вообще-то не происходит.
Нет, мои дети не заразились никаким хаосом. Они как-то ловко дистанцировались и стали относиться к нашей новой девочке как к явлению природы. Да, она скандалит и визжит, иногда долго и жутко. А на улице тоже то снег, то дождь. Дождь, снег, визг — ну вот так бывает. Еще бывают сугробы, лужи, гололед. А мы занимаемся своими делами, нам-то что. Даже наш приемный малыш, знатный любитель повопить и поломать, почему-то не присоединился к новой девочке в ее разрушительной активности, а почти сразу же стал спрашивать меня с неподдельным недоумением:
— А почему она так плохо себя ведет?
На мою старшую приемную дочку чужие вопли повлияли и вовсе поразительно. Она будто увидела себя со стороны — и была потрясена.
— Я что, тоже так ору?! — спрашивала она.
— Ну, немного иначе, — отвечала я.
— А в чем отличия?
— Во-первых, ты орешь громче.
— Да? Громче? Какой кошмар. А во-вторых?
— Во-вторых, ты орешь из-за конкретных причин, — отвечала я. — Например, не хочешь убирать в комнате. Или, наоборот, хочешь новый телефон, а я отказываюсь его покупать. Но ты не орешь просто так. А она орет.
— А как это — просто так?
— Нет, ну какая-то причина, конечно, есть у всего. Наверное, она испугана и встревожена. Нервничает, скучает по детдому, по тамошним людям и порядкам. Мы ей пока совсем чужие, ей с нами неуютно. В общем, ее переполняют самые разные чувства — она и сама не знает какие. Вот она и орет. Но не то что она хочет или не хочет чего-то конкретного.
— А меня переполняют сложные чувства? А раньше они меня переполняли? А какие они, мои чувства? У меня они вообще есть? А почему орать-то нужно, неужели нельзя общаться иначе?!
Обычно такие ситуации описываются в детских поучительных рассказах: злостный хулиган увидел себя со стороны и понял, что так жить нельзя. И теперь он послушен, тих и общественно полезен. Я думала, этот посыл и для семи-то лет слабоват, а уж для тринадцати… Но оказалось, что случается и такое. Нет, моя старшая приемная дочка не стала тиха, и она по-прежнему не всегда готова слушать старших. Но она заметно повзрослела и действительно пытается общаться иначе. Наша новая девочка ее и впрямь впечатлила.
Каждый раз, когда я обсуждала с кем-то проблемы нашей новой девочки (а с кем только я их с перепугу не обсуждала!), старшая приемная дочка подслушивала эти разговоры с необыкновенным для себя вниманием — и задавала очередные вопросы:
— А вот я — как на меня повлиял детдом? А я там хорошо развивалась? А какой я была до него? А без него я бы какой была?
У нее вдруг запустился интерес к собственной душевной жизни — наверное, он был и прежде, но неловко было проявлять его так открыто. А тут нашелся отличный повод — новая девочка, которая открыто проявляет совершенно все и о которой мы так много говорим. Обсуждая ее, так удобно поговорить о том, что волнует тебя саму.
Наш приемный малыш тоже стал задумчив.
Новая девочка несколько раз повторила ему, что он, как и она, прибыл сюда из детдома. А в детдом он попал, потому что его бросила мама. (Эти разговоры не были мною санкционированы, и я их всячески пресекала, но эта тема для нашей новой девочки была так важна, что она начинала их снова и снова, и до меня опять долетали обрывки фраз про «другую маму» и «другой дом».)
Наконец наш приемный малыш сказал:
— Я все вспомнил. Я жил в другом доме, у меня там было много братьев. Мы с ними дружили. И там была другая мама. А ты меня забрала.
— Наверное, это был приют, — сказала я, — но там не было твоей мамы. Там были воспитательницы. Это ты их вспомнил?
— Не знаю, — с сомнением ответил наш малыш. Его задумчивость не проходила.
Однажды мы шли из садика, я держала его за руку, а он вырвался и куда-то побежал. Кругом было полно людей, рядом шумела дорога, я бросилась его ловить. Когда я его поймала, то сказала сердито:
— Разве так можно! Нельзя убегать от мамы посреди улицы. А если тебя схватит и утащит чужой дядя?
— Это ты меня схватила и утащила! — недовольно отвечал наш малыш. — Я гулял с моей мамой Светой, а ты меня схватила и утащила!
Я была потрясена. Малыш развивался с большой задержкой, он говорить-то научился не так давно — и вдруг такие основательные соображения.
Не было сомнений в том, что этим рывком в его сознании мы были обязаны нашей новой девочке. Ее появление его растормошило. До нее малыша интересовали только роботы, машинки, сладкие булочки и возможность так ущипнуть другого, чтоб сразу отскочить и хохотать. Конечно же, мы с ним занимались, но все эти занятия его не слишком увлекали, они были довольно механическими. А наша новая девочка с ее неуемным темпераментом и языком без костей так энергично взяла малыша в оборот, что его мозгу поневоле пришлось включиться.
В общем, наша новая девочка заставила уже имеющихся приемных детей повзрослеть и заговорить о том, что их волнует, — этот эффект оказался для меня приятной неожиданностью.
Что до кровных детей, то появление новой девочки на них почти не повлияло. Опыт с приемными детьми у них уже был, и в их жизни ничего принципиально не изменилось.
Старший кровный мальчик, как и прежде, вообще не заметил особых перемен. Не то что у нас раньше никто не визжал. У него по-прежнему была собственная комната, которая запиралась изнутри. И он по-прежнему был слишком занят собственными делами. Новая девочка очень тянулась к старшему мальчику, она обожала сидеть в его комнате — и если он ее пускал, она старалась вести себя скромно и благонравно.
Старшая кровная девочка, как и прежде, была ужасно разочарована. Она думала, что ее мечты о робкой и ласковой сиротке наконец сбудутся, и она займется воспитанием этого нежного существа (а оно со своей стороны будет смотреть ей в рот и образцово-показательно расцветать под ее чутким руководством). Однако на практике девочки почти сразу же начали бурно ссориться: кровная дочка командовала, а новая девочка ее совсем не слушала, она еще и демонстративно вредничала. И кровная дочка быстро потеряла к ней интерес. К счастью, ссориться они тоже перестали: нет взаимодействия — нет проблем.
Что до самой младшей моей дочки — я переживала, что визги новой девочки в сочетании с угрозами выкинуть малышей из дома ее ужасно напугают. Но малышка, видимо, не вполне разобралась в этих угрозах. Если она и испугалась, то ненадолго. А потом все страхи победило любопытство — она довольно быстро стала вовлекать новую девочку в свои игры, куда-то ее звать, совать ей свои игрушки. А той это очень даже понравилось — они все чаще сидели на полу с куклами, кастрюльками, конструкторами, раскрасками. Потом к ним стал присоединяться приемный малыш, и общие игры стали более разнообразными: мемори, домино, лото, ходилки, домики, котики, крестики-нолики, горячо-холодно.
Выяснилось, что вообще-то наша новая девочка может быть очень даже спокойной. Она готова возиться с малышами буквально часами, оставаясь терпеливой и милой. Да, порой она не в духе и с утра до ночи визжит, и в такие дни малыши довольствуются обществом друг друга. Зато когда у нашей новой девочки хорошее настроение (а чем дальше, тем чаще это случалось), оба ходят за ней хвостиком в предвкушении чего-то увлекательного. Моя старшая кровная дочка аж заревновала, но факт оставался фактом: новая девочка определила свое место в нашей семье как «главная среди младших», вошла во вкус и совершенно покорила малышей. Почти все свое свободное время она проводила с ними в детской комнате и наконец окончательно туда переехала. Наша новая девочка настолько привыкла к малышам, что в ситуациях, когда они хулиганили, бросалась защищать их даже от меня. Ей нравилось поражать их своими познаниями и умениями. Ей льстило быть большой. На правах главной среди младших она могла быстренько убрать то, что они поломали или испачкали, приговаривая: «Только бы мама не увидела».
А убиралась она виртуозно! Старших девочек даже уязвило то, насколько сильно наша новая девочка интересуется домашним хозяйством: она была готова без устали чистить, вытирать, расставлять, перекладывать. Провинциальный детский дом не подвел, к механической работе девочку приучили на славу. Никто из моих детей не мыл посуду и не мел пол с таким упоением — других я заставляла участвовать в бытовых делах, а новую девочку надо было еще и ограничивать, а то она сварила бы за раз все макароны, все пельмени и все крупы в нашем хозяйстве — ей нравился сам процесс.
Руками она готова была делать что угодно. Но с мыслительной активностью все было гораздо сложнее. Главной проблемной зоной оставалась учеба. Моя новая дочка ненавидела читать, считать, писать — и все, что с этим связано. Любые занятия — и даже не занятия, а только их перспектива — приводили ее в истерическое состояние. Я готова была на какие угодно игровые форматы, но форматы тут были не важны — сама идея «подумать» мгновенно выбивала нашу девочку из колеи. При этом задания могли быть совсем простыми. Два плюс три? Рёв. Сколько букв в слове «кот»? Крик. Дочка заползала под стол, пряталась там и выла.
Я привлекла целый штат специалистов, чтобы победить ужас нашей девочки перед обучением. С ней занимались нейропсихолог, логопед, дефектолог, привлеченные педагоги с самыми разными подходами. Все они рьяно взялись объяснять нашей новой девочке устройство мира вокруг в целом и буквы с цифрами в частности. К врачам мы тоже обратились — и все что-то прописали. Поначалу я думала, что наша девочка ну очень отстала, я даже рассматривала версию, что она не способна к обучению по обычной, пусть и облегченной программе. Но потом я заметила, что она получает бездну удовольствия, привлекая к себе внимание таких симпатичных, участливых, добрых взрослых. И это удовольствие не слишком хорошее. Ни малейшего желания в чем-то разобраться и чему-то научиться у ребенка нет, даже наоборот, танцы вокруг нее всех этих приятных людей такие славные, что лучше бы они никогда и не кончались. Два плюс три? Ой не знаю, объясните еще раз. Мне уже и тетя утка объясняла, и тетя лошадь, и дядя медведь — а всё никак не пойму, вот такая я удивительная. Покажите меня еще какому-нибудь специалисту, послушаю и его песенку.
Но и в этой нездоровой ситуации были свои плюсы.
Во-первых, многим фокусам из тех, которым мы пытались научить нашу девочку, в итоге выучились малыши. Моя новая дочка ну никак не могла разобраться с тем, как слова делятся на слоги, мы бесконечно хлопали и отбивали эти слоги — и малыши разобрались. Ей не давались ударения — они и это освоили. Гласные, согласные, времена года, состав числа, части речи и геометрические формы — мы обвешали яркими плакатами с учебной ерундой всю квартиру (психолог посоветовала наглядность) — и это тоже было неплохо для остальных детей: малыши изучали картиночки, задавали вопросы. Им нравились и книжки, купленные для новой девочки: столько занятного! А когда это занятное не твое, оно ведь влечет гораздо сильнее.
Во-вторых, наша девочка так увлеклась своими манипулятивными играми с педагогами, что ее отношения с нами стали гораздо спокойнее. Большая часть визга, некрасивых сцен и прочего деструктива ушла именно в учебу. А про остальную жизнь мы уже могли договориться. Да, наша девочка начинала плакать от одного только вида тетрадок и книг. Дефектолог, к которой мы ходили, сконфуженно признавалась, что никогда так ни на кого не злилась, как на нее. Психолог не менее сконфуженно рассказывала, что девочка с неистовым гиком режет бумагу — и это все, чем им удается заниматься. Из-за дверей комнаты, где наша девочка вместе с преподавательницей учила математику, раздавались звуки падения предметов, взрывы хохота, фортепианная какофония. Зато в повседневной жизни там, когда наша девочка прежде закатывала многочасовые истерики, она мирно отвечала:
— Ладно!
И даже:
— Хорошо, мамусечка!
Надеть шапку? Съесть таблетку? Причесаться? Да не вопрос.
Она уже дорожила нашими отношениями, ей хотелось, чтобы ее почаще хвалили, а мой сердитый вид стал ее очень расстраивать.
А чтоб пугать малышей или дразнить старших детей — такого уже невозможно было себе представить. За несколько месяцев наша инопланетная девочка прекрасно разобралась в том, как устроена наша реальность, и теперь она как бешеная кошка бросилась бы на любого обидчика милых крошек. Ссориться со старшими она теперь и подавно не стала бы — себе дороже.
Конечно, мне хочется верить, что наша новая девочка ко всем нам уже привязалась и стала человечнее. Но скептики (а они часто бывают правы, эх) сказали бы, что она просто неплохо освоилась и научилась нам нравиться. А что там у ребенка на уме и на сердце — бог весть. С большой вероятностью можно предположить, что там все тот же страх и хаос, времени-то прошло всего ничего.
Но даже если и так, нам в любом случае стало гораздо лучше. Пусть чужая душа потемки, но когда ребенок ведет себя приветливо, покладисто, ласково, любить его и дружить с ним куда проще. А если дома всем спокойно и весело, дети становятся хорошими. Ну, мне так кажется. Лет через десять проверим.
https://snob.ru/selected/entry/124496
|
|
Печать | Получить код для блога/форума/сайта |
Коды для вставки:
Как это будет выглядеть?
Скопируйте код и вставьте в окошко создания записи на LiveInternet, предварительно включив там режим "Источник"
HTML-код:
|
|
| BB-код для форумов: |
Как это будет выглядеть?
Страна Мам → Яна Соколова: Приемное родительство: как я себе его представляла и как все оказалось на самом деле. Часть10- 12 и ПОКА _ВСЕ. Укрощение строптивой
Тэги: приемные дети, усыновление
| В какой-то момент я обнаружила, что не занимаюсь ничем, кроме детей. Нет, иногда я, конечно же, что-то писала или редактировала, но эти занятия стали эпизодическими. Дело даже не в том, что у меня совсем не было времени — время бы нашлось. А в том, что мне стали интересны только дети, я ужасно увлеклась. С тех пор, как я стала приемной мамой, изменился мой круг общения. Читать полностью |
| +21 | valesir57 | 8 комментариев |
Комментарии
Вставка изображения
Можете загрузить в текст картинку со своего компьютера: