Когда судьба не балует счастьем … - 2

Часть 1 ШУРОЧКА https://www.stranamam.ru/post/11227677/


Часть 2 ВОЙНА

Началась усиленная мобилизация военнообязанного населения на фронт.
Забирали мужчин и женщин ( врачей и медсестёр) в возрасте от 18 до 50 лет.

В Шурочкиной деревне, в каждом доме были сборы и проводы уходящих на войну мужчин.

Провожали мужей, сыновей, братьев.

Из каждого дома, облачившись в военную форму, выходил как минимум, один мужчина, обвешанный походным снаряжением и цепляющимися за него, плачущими родными.

Ближайшие деревеньки и посёлки быстро опустели.
Остались одни бабы с ребятишками, а из мужиков только старики и мальчишки, хотя последние на фронт очень даже рвались.

Сколько подростков, пытавшихся приврать свой возраст, чтобы попасть на фронт, было возвращено родителям.

Григория тоже забрали на фронт, хотя ему было на тот момент 49 с половиной лет.

Но 49 не 50, поэтому военкомат одобрил кандидатуру в лице Григория, признав его вполне ещё годным к военным действиям.

Марфа собрала мужу котомочку, положив туда буханку, испечённого ею, хлеба и кусок сала, и вместе с детьми вышла проводить его за калитку.

Она обнимала Григория и плакала, потому что не знала вернётся ли муж домой, не последний ли раз она его обнимает.

Цеплялись за папку плакали и все ребятишки.
Григорий, сам еле сдерживая слёзы, оторвал от себя дорогие, любимые руки жены и детишек, и присоединился к строю солдат, уходивших из деревни в пункт сбора, для дальнейшего распределения по воинским частям.
Воинская часть, куда попал Григорий, была отправлена на защиту Сталинграда.

Аннушкиного мужа – Володю тоже забрали на фронт, и она, со своей дочкой Юлей, переселилась к матери.

На Брянщине шли жесточайшие бои.

Мощный удар немецко-фашистских войск, нанесенный 30 сентября 41 года, прорвал оборону Брянского фронта, и Брянск был оккупирован.

Окупировали немцы и Шурочкину деревню.

Выбрав наиболее крепкие дома, немцы группами заселились туда, выгнав хозяев либо в свои же сараи, либо к соседям, имеющим не приглянувшиеся немцам, покосившиеся от времени избы.

Пока было тепло, немцы разбивали палатки на обширном деревенском лугу, и жили там, пользуясь продуктами питания местных жителей, забирая у них картошку, кур, яйца и молоко.

А в брянских лесах формировались партизанские отряды, которые периодически совершали набеги на немецких окупантов, и тогда в деревне творилось страшное.

Повсюду слышалась стрельба, крики, взрывы.
Горели дома и приусадебные постройки.
Гибли мирные люди, не успевшие спрятаться в свои погреба.

Иногда люди бежали всей деревней в лес, спасаясь от наиболее интенсивных военных действий в деревне.

Местные жители, по мере возможности, снабжали партизан хлебом.

Свежеиспечённый хлеб укладывали в плетёную корзину, прикрыв его тряпицей.
Эту корзину вручали Шурочке и отправляли в лес, типа по грибы.

Маленькая худышка, идущая с корзинкой в лес, не вызывала подозрений у немцев.

Шурочка смело проходила мимо палаток и домов населённых немцами, неся в корзинке драгоценный хлебушек, передавала его в оговоренном месте в лесу, кому-нибудь из партизан, и не забыв набрать, хотя бы пол корзинки грибов, возвращалась в деревню, проходя опять мимо тех же немцев.

Шурочка знала об опасности этих походов.
Знала, что с ней будет, останови её любой немец с целью проверки корзины, когда она шла в лес.

Расстреляли бы и её и всю её семью, а возможно, что и всю деревню, не пощадив даже грудных детишек.

Но Бог был милосерден к Шурочке, её ни разу ни один немец не остановил для проверки содержимого корзинки.

В жестокости немцев Шурочка убедилась, став свидетельницей очень страшного зрелища.

Вскоре после окупации, на Брянщине начался шмон по всем местным деревням, посёлкам и городам с целью выявить и забрать в плен все еврейские семьи.

Был приказ истребить всех евреев, и немцы старательно выискивали их среди мирных жителей.

В плен забирали всех, и мужчин, и женщин, и стариков, и детей включая даже грудничков.

На Брянщине перед войной, жило очень много евреев.
Они занимали целые посёлки, как, к примеру, тот, где жили Гутерманы, у которых когда-то работала Шурочка.

Все богатые еврейские семьи, возможно в предчувствии близкой войны, уехали незадолго до неё, бросив свои богатые дома и всё хозяйство.

Уехали и Гутерманы.

Они правильно сделали, потому что все евреи, которые не смогли или не успели уехать, были обнаружены немцами и забраны в плен.

Их держали в лагере, за колючей проволокой, мимо которой прохаживалась охрана, пресекая любые попытки к бегству.

Туда, в этот лагерь, каждый день привозили на грузовиках всё новые и новые партии евреев.

Заключённых в лагере набралось около двух тысяч.

И вот, ранним утром, в один из дней, километрах в трёх от лагеря, немцы собрали со всех близлежащих посёлков и деревень жителей с лопатами и заставили копать глубокий ров.
Среди копающих оказалась и вся Шурочкина семья.

Народу собралось больше ста человек, поэтому ров был выкопан быстро, но жителей не отпустили, а лишь отвели в сторонку и оставили их там стоять, под надзором немецких солдат с автоматами, в ожидании дальнейших указаний.

Знали бы люди, для чего они рыли этот ров, и какому неописуемому зверству станут вскоре свидетелями.

Не прошло и часа, как к, только что вырытому рву привезли на грузовичке первую партию, измождённых голодом и пытками, евреев.

Их, по нескольку человек, немцы выстраивали линейкой у края рва и расстреливали из автоматов, на глазах у жителей, выкопавшим им эту страшную могилу.

Расстреливали мужчин, женщин и детей постарше, а на малышей патроны не тратили.
Их вырывали из рук матерей, схватив за ножки, с силой ударяли друг об дружку, и швыряли в ров.

Бойня продолжалась около трёх часов.

На место расстрелянных привозили новые и новые партии людей, и всё повторялось с начала.

Сколько же плача, криков и стонов стояло над брянской землёй в тот страшный день.
У, наблюдавших всё это жителей, кровь стыла в жилах, и шевелились на голове волосы.

Шурочка видела, как матери, у которых вот-вот должны были отобрать орущих от ужаса детишек и кинуть в яму, кусали своих детей от бессилия, страха и горя.

А из рва неслись крики и стоны раненых, плач младенцев, потому что не всем посчастливилось быть сразу убитыми.
Они копошились во рве, пытаясь сбросить с себя тяжесть всё падающих и падающих на них новых тел.

Когда бойня подошла к концу, и последний еврей был сброшен в ту страшную яму, жителей, наблюдавших в полуобморочном состоянии, весь этот зверский ужас, и выворачивающих, от увиденного, наизнанку свои желудки, заставили закапывать землёй ров, наполненный, как мёртвыми, так и ещё живыми, стонущими и копошащимися в кровавом месиве, людьми.

А за спинами жителей стояли немецкие солдаты с автоматами, готовые выстрелить в любого из них, кто посмеет ослушаться их приказа.

Постепенно стоны, крики и плач младенцев стихали под толщей покрывавшей их земли.
Но ещё некоторое время люди, зарывающие ров, видели, что земля, словно дышала, то поднимаясь, то опускаясь над закопанными людьми.

Но вскоре всё замерло.

Наступила тишина.

-- Schnell alle nach Hause! (Быстро все по домам!) – гаркнул в этой тишине голос немецкого офицера, и люди испуганно оглядываясь, спотыкаясь и падая, стали разбредаться в разные стороны, покидая это страшное место.

Этот, полный дикого ужаса, день, навсегда отпечатался кровавой меткой в Шурочкиной душе.

Она долгое время тряслась и вздрагивала, особенно во сне, когда перед её глазами вновь и вновь вставало видение страшного рва заполненного кровавыми стонущими телами, на которые она вынуждена была кидать землю лопату за лопатой.

Она кричала во сне, будя сама себя этими криками.

С криками вскакивали с постелей её братья и сёстры, да и сама Марфа тоже.

Но однажды чуть было не случилось непоправимое горе и в их семье.

Шурочкина семья, как и все другие семьи в деревнях и городах Брянщины, живя в оккупации, очень голодали.

Доходило до того, что Шурочка еле передвигалась по дому, держась за стенку, и не раз падала в голодный обморок.

Немцы же, напротив, щедро угощались продуктами питания, отобранными у жителей деревни.

Как-то раз, проходя недалеко от немецкой палатки Вовка, Шурочкин непутёвый братишка, увидел на расстеленном возле неё одеяле кулёк с конфетами.

Его детская голодная душа не выдержала этого зрелища, и, подкравшись потихоньку к палатке, Вовка схватил и зажал в своём тощем грязном кулачке, соблазнившую его, конфетку.

А тут, на беду, из палатки выглянул немец и увидел, что какой-то чумазый ребёнок ворует его конфеты.

-- Russisches Schwein! Halt! Ich werde Schieen! (Русская свинья! Стой! Стрелять буду!) – завопил немец, и схватив револьвер, кинулся за удирающим, перепуганным Вовкой.

Вовка вбежал в дом и спрятался за Марфой.
Его маленькое сердечко трепыхалось в груди, словно раненая птичка, не зная выпрыгнуть ли ему, или провалиться в пятки.

Вслед за Вовкой в дом ворвался немец.
Он, издавая рычащие звуки, схватил полумёртвого от страха Вовку за шиворот, оторвал его от матери, поставил перед собой и нацелил в него свой револьвер.

Марфа, вскрикнув, рухнула перед немцем на колени, отталкивая и загораживая своим телом сына, от страшного оружия и его обладателя.

-- Господин! Господин! -- кричала она. – Не стреляй! Он же всего лишь ребёнок!

Она ползала перед немцем на коленях, обнимала его за ноги и целовала его, покрытые пылью массивные ботинки.

-- Не убивай, прошу! Не надо!

-- Die Russischen Schweine! (Русские свиньи!) -- рявкнул немец, отпихнул ногой, цепляющуюся за него Марфу, выхватил из Вовкиных рук конфету и, громко хлопнув дверью, вышел из дома.

Марфа видела остекленевшими от страха глазами, как выйдя во двор, немец брезгливо посмотрел на отобранную у Вовки конфету и, размахнувшись, швырнул её вдаль, куда-то в соседский огород.

Беда миновала, и Марфа, опомнившись от страха, схватила мокрое полотенце, которое собиралась было стирать, и давай стегать им глупого сына, приговаривая:
-- Ты понимаешь, что ты наделал? Я покажу тебе, как воровать! Я научу тебя слушаться!

В любом другом случае, Вовка убежал бы от матери и спрятался, пережидая её гнев, но сейчас он стоял смирно, лишь прикрывая голову руками, так как удары мокрым полотенцем по телу были весьма чувствительными.

-- Мам, я кушать хочу. – в самом конце потасовки, произнёс Вовка, и по его грязным щекам покатились крупные слёзы, проделывая на них чистые дорожки.

Марфа, бросив полотенце на пол, обняла сына и сама в голос зарыдала.

-- Потерпи, сыночка! – причитала она. -- Вот кончится война, вернётся наш папка с фронта, и всё станет как прежде. А кушать я сейчас приготовлю.

Глотая слёзы, Марфа думала о Григории.
От него уже больше года не было ни плохих, ни хороших известий.

-- Только бы жив был. – молила она, вспоминая сколько женщин в их деревне уже никогда не дождутся своих мужей, потому что получили похоронки.

От Аннушкиного Володи тоже вестей не было давно, и она ходила в последнее время чернее тучи.

Одолеваемая горькими думами, Марфа принялась за стряпню.

Она, ещё рано утром перед рассветом, сходила на общественное поле и насобирала, оставшихся там с прошлого урожая немного полусгнивших картофелин, которые успели перезимовать в мёрзлой земле.

Не только она ползала по полю в поисках, сомнительной съедобности, картофелин, там паслись все деревенские жители.

Из этого картофеля женщины готовили блюдо под названием «Тошнотики»

Рецепт этого, не слишком привлекательного, судя по названию, блюда давно канул в лету, потому что, как только немцы отступили и закончился тотальный голод, оно перестало пользоваться спросом, но во время войны эти «Тошнотики» спасали людей от голодной смерти, хотя, конечно, не всех.

Более двух лет на Брянской земле длился ужас фашистского оккупационного режима.

Много чего, пережили и испытали люди в то страшное военное время, а вместе с ними и Шурочка.

Но вот наступил, такой долгожданный всеми, День Победы.

Шурочке, в том победном мае, как раз исполнялось 17 лет.
Подошла пора молодости и серьёзного выбора жизненного пути, который нелегко было сделать после всего пережитого ею, за её ещё такую короткую жизнь.


https://www.stranamam.ru/post/11263806/