Точка. окончание

…-Где твой дневник?- спросила меня Татьяна Игнатьевна,- учительница пения, пожелавшая, во что бы то ни стало поставить мне две пятерки за спетую мной песню. Её, как выяснилось, она до этого никогда не слышала. Да и откуда, собственно, ей было знать то, что мне напевала моя бабушка,- мамина мама.
Текст песенного произведения существенно отличался от октябрятских залихватских попевок, что не могло не заинтересовать преподавателя.

Когда в ответ на предложение исполнить что-нибудь у доски, я запела о бурном море, качающем ладью, и о волнах, заливающих усталых рыбаков, Татьяна Игнатьевна сменилась в лице и зашелестела страницами журнала.
Песня эта была церковного направления, и слово "Бог" там неоднократно упоминалось, текст же её был настолько пронизан скорбью, что моя бабушка, когда пела, всегда плакала, не миновала и меня эта участь(вчерашняя война с учителем рисования лишила меня всяких сил к дальнейшей с ним борьбе, и я, выводя тягучие лиги, поскуливала, по-своему моля судьбу о том, чтобы она сжалилась надо мной )

Страшно бушует житейское море,
Сильные волны качают ладью.
В ужасе смертном, в отчаянном горе:
"Боже, мой Боже!"- к Тебе вопию.

Сжалься над мною, спаси и помилуй!
С первых дней жизни я страшно борюсь.
Больше бороться уж мне не под силу.
"Боже, мой Боже!" - Тебе я молюсь.

К пристани тихой Твоих повелений
Путь мой направь и меня успокой.
И из пучины житейских волнений
К берегу выведи, Боже благой!

Заметив же в глазах учительницы испуг и слезы, увидев её открытый рот, я закончила петь и стала плакать.
Ученики молчали. Они не очень любили меня за то, что я была ребенком верующих родителей. Не любили и сторонились меня, словно я имела вид пугала или что ещё хуже, была заразной.

Позволю себе лирическое отступление и напомню читателям, что дети родителей, посещающих, по словам сверстников, протестантскую секту, в то время подвергались не совсем учтивому обращению, как со стороны учеников, так и со стороны учителей.

Хорошая и даже отличная отметка встречалась моими товарищами гробовой тишиной, а после на перемене от них можно было услышать о том, что я-де молю дома Бога на коленях о пятерках, и он, потворствуя мне в этом, посылает их с неба прямо в классы, в которых проходят наши уроки, и одаривает меня таким образом за мою верную службу.

Двойки же( а случались и они)объяснялись одноклассниками, как не усердное моё моление и не достаточно долгое стояние на коленях.
-Надо было подольше выпрашивать у Боженьки,- советовали они мне, когда я с позором несла свой дневник к парте.
Моя маленькая сестрёнка очень сильно любила мои тетрадки, не черновики, а именно чистовики с уже выполненными заданиями.
Она украдкой залезала в мой портфель и наводила там свой порядок, после чего эти самые тетрадки становились похожими на гармошки, испачканные обслюнявленными карандашами. Какому учителю понравится правильно выполненное задание на съежившемся листе бумаги? В итоге двойка за неаккуратность мне была обеспечена, а также письменный выговор родителям, "не совсем внимательно относящимся к моей школьной жизни".

-Убирай его в укромное место,- посоветовал мне папа, когда я объяснила ему причину своих скверных оценок в виде красных лебедей, и приладил мне новый замок на портфель. Сестра теперь не могла так просто открывать его и очень нервничала по этому поводу, устраивая нешуточные истерики. Это было несправедливо, потому что мне же её и приходилось успокаивать,- ее, маленькую шалопайку, причину моих зря растраченных нервов и горьких слез, но это не помешало ей в довершении ко всем своим проделкам написать на мои школьные вещи, которые я по неосторожности оставила на диване.
…
-Песня очень красивая,- пряча глаза, сказала мне Татьяна Игнатьевна и попросила меня перестать плакать.- И поёшь ты на удивление чисто,- добавила она.- Я ставлю тебе две пятёрки и прошу записаться на кружок пения. Думаю, тебе это пригодится. Неси дневник, Светочка.

Я поплелась за забытым документом к кабинету рисования.
На этот раз Владислав Иванович обучал группу постарше. В приоткрытую дверь я видела, как он кокетничает с симпатичной девятиклассницей, которая что-то рисовала на доске. Старик весело хохотал, рассказывая всему классу занимательную историю, и широко улыбался, посматривая на девушку. Я затаила дыхание, когда услышала свою фамилию.

-Знаете, что это чудо в перьях сделало?- спросил преподаватель, когда в классе утих смех. Он встал и, похлопав ученицу по плечу, разрешил ей пройти к своей парте.

Взяв со стола плакат с вороной и повесив его в центре доски, Владислав Иванович выдержал внушительную паузу.

-Что?!

- Что она сделала? -посыпались нетерпеливые вопросы от учеников.

Художник картинно взмахнул указкой и ткнул ею в угол доски. Класс взорвался диким хохотом. Старик, решив, что недостаточно развеселил публику, схватил мел и принялся изображать, очевидно, меня. Он высунул язык и выпучил глаза, уткнув мел в доску. Мне стало нечем дышать, когда я подумала о том, что именно так выгляжу со стороны в глазах учителя. Владислав Иванович стал приплясывать на месте и упираться ногой в стену, как будто не имея возможности оторваться от нее. Его рука с мелом по-прежнему была прижата к доске. Я видела, как мел крошился на мелкие кусочки, осыпая брюки преподавателя и пол.

-Здравствуйте,- открыв дверь пошире, сказала я, глядя на старика. Класс замолк, учитель тоже.

-Можно мне взять свой дневник?- вежливо спросила я и поискала его взглядом на учительском столе.

Владислав Иванович кашлянул, посмотрев на меня, а потом на свою руку с остатками мела. Девушка, которая до этого рисовала что-то у доски, вышла из-за парты и, взяв мой дневник, облаченный в исписанную сестрой обложку, подала мне его через порог.

-Возьми, -сказала она мне как-то смущенно, и нагнувшись, чтоб поправить гольфик на моей ноге, добавила тихо:

-Не обращай внимание на старого п*рдуна. Он чокнутый.

... Дома меня в тот день ждал сюрприз. Моя классная преподавательница, передав на словах маме о наших непониманиях с художником, презентовала мне стопку интереснейших книг, а родительница по дороге домой купила толстый альбом и гору акварельных красок, карандашей и даже цветных мелков. Ими впоследствии я тоже рисовала на бумаге и показывала младшей сестрёнке то, что у меня получилось. Рисунки мои приходилось потом убирать подальше, потому что родственница хотела непременно попробовать их на вкус.

В ту пору я задавалась нешуточным вопросом, почему дети такие странные существа: вместо того, чтобы листать книжицу, например, так же, как и любой другой нормальный человек, малыш комкал листики, трепал их, и, в конце концов, рвал.

- Зачем она это делает? - в истерике спрашивала я маму, показывая ей испорченный сестрой свой набросок каркающей вороны. Побывавшая во рту у сестры бумага приобрела до того жалкий вид, что годилась разве только что для мусорной корзины. Я горько заплакала, когда мама обняла меня и сказала, что мне необходимо начать всё сначала.
Меньшую дочку она отнесла в спаленку, а я, наплакавшись вволю, уселась заново рисовать птицу, еще не понимая, что художество получается только у тех, кто постоянно им занимается.

Я нарисовала также осенний пруд, окруженный обнаженными деревьями. Щедро малюя кисточкой, вымазанной в желтую краску, лежащие на нарисованной земле лиственные кучи, я и сама не заметила, как увлеклась. Заканчивая одну картину, я бралась за следующую, уже видя на совершенно белом листе бумаги то, что хочу изобразить.
- Покажи сестрёнке, - попросила меня мама вечером, когда я усталая, но одухотворенная, принесла в ее спальню ворох подсохших рисунков.
- Она порвёт! - я с ужасом посмотрела на маму, а потом на сестренку. Та обидчиво поджала губёшки и, выронив из ручки замусоленный бублик, перестала прыгать в кроватке.
- Не бойся, - сказала мне мама. - Я же рядом и не допущу этого.

Она сама продемонстрировала своему младшему аду мои картины. Сестра, так же как и я, широко раскрыв глаза, следила за сменяющимися листами бумаги, появляющимися в маминых руках поочередно. Не выдержав того, что листы ей так и не дадут подержать, сестренка всё-таки расплакалась, и мне даже стало жаль ее немного. Я-то ведь могла их держать в руках столько, сколько хотела, а её этого удовольствия лишили.

… Правда, мои руки, а вместе с ними и ноги, тряслись на следующий день так, что я испугалась за себя. Моя классная руководительница специально отпустила меня с урока для того, чтобы я отнесла нарисованное мною Владиславу Ивановичу.
- Он сказал, что посмотрит, - обнадежила меня женщина.- Я говорила с ним в учительской.

Владислав Иванович действительно вышел ко мне без всяких промедлений, едва я постучала в дверь его кабинета.
- Ну, что там у тебя, Света, - сказал он, почесывая переносицу и водружая на нос очки.
В итоге счастью моему не было предела.

Три моих рисунка преподаватель взял для выставки, еще один для того, чтобы после повесить на классной доске, а вот лист с изображением каркающей вороны поднёс поближе к своему лицу.
- Сама рисовала? - Спросил он, внимательно глядя на раззявленный в беззвучном крике птичий клюв.
- Да! - с жаром ответила я и чуть не упала в обморок, когда Владислав Иванович звонко чмокнул меня в лоб.


Конец.

автор Светлана Автономова

https://www.stranamam.ru/post/8940093/ начало рассказа
https://www.stranamam.ru/post/8940182/ продолжение