Крестный путь игумена Бориса.

К нему ехали со всей Руси. Ехали из других стран. Ехали, истерзанные человеческой злобой, страданиями и получали успокоение, мир и духовную радость. Его доброта распространялась на всех, кто в нем нуждался: на здоровых и больных, на взрослых и детей. Он не отказывал никому. Порой казалось, что его приход - пристанище для душевнобольных, пьяниц и наркоманов. Сколько людей получили у него приют и исцелились...
Моя первая встреча с отцом Борисом произошла в 1994 году. Он служил тогда в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой Лавры. Помню, я вошел в храм и остановился у самых дверей. Было очень много народа, а отец Борис, склоняясь над аналоем, исповедовал. Потом вдруг он выпрямился и неожиданно посмотрел в мою сторону. Наши взгляды встретились, и… Мои поиски духовного наставника закончились.





Батюшка оказался совсем молодым человеком, лет сорока. Но то, что он, несмотря на это, являл собой «дух-утешитель», читалось сразу – в то утро не нашлось ни одного человека, который отошел бы от него безрадостным.

С этого памятного дня мои поездки к батюшке стали довольно частыми, а в последние полтора года жизни игумена Бориса Господь даровал мне счастье быть его личным водителем. Батюшка не раз предлагал поставить «приемничек с проигрывателем», чтобы псалтырь слушать, а я намеренно откладывал. Мы проехали с ним тысяч пятьдесят километров, и я беспрерывно его слушал. Первое время что-то из ответов пытался записывать, но потом понял, что на это никакого времени не хватит, и уже просто пытался прочувствовать логику его мыслей вслух, сохранить сами ОЩУЩЕНИЯ.

Отцу Борису довелось вернуть к жизни не один храм. Глаза батюшки всегда становились печальными, когда он видел разрушенные святыни. Но как таковой цели – восстановления храмов – у него не было. Как не было и какой-то планомерной работы и жизни. Все хозяйственные вопросы решались им между делом и непонятно как. Даже те, кто был рядом постоянно, удивлялись – когда отец Борис успевает монастыри подымать и храмы строить?

Сам батюшка говорил так: «Главное, положите первый ряд кирпича». И правда! Смотрим, вот уже крест подняли, вот купола золотятся… Как-то позвонили ему из Киевской Лавры, дескать, никак не могут Успенский храм восстановить. Не идут дела, и все тут! Он и им сказал, чтобы первый ряд кирпича положили. И впрямь, строительство как будто само собой пошло. Спонсор появился, который до последнего дня все, что у него было, на возведение этой церкви отдавал…

Главной заботой отца Бориса, несомненно, были храмы душ людских. Думаю, что за свою жизнь батюшка принял тысяч сорок человек, потому что принимал он беспрерывно. Каждый день сначала служил литургию, потом крестил, потом соборовал, потом исповедовал – и так до полуночи.

Отец Борис всегда давал понять своим чадам, что грехов непрощаемых нет. Во время исповеди не позволял подолгу и подробно на них останавливаться – «резал» грехи, как огурцы, – чик-чик-чик-чик. И подобно Игнатию Бренчанинову учил бросать их «в бездну милосердия Божиего».

Как-то стоял у него на исповеди парень. Красивый такой: высокий, волосы роскошные до плеч, кожаное пальто. Но взгляд угрюмый донельзя. Исповедь закончилась, он поворачивается, и я вижу лицо человека, которого приговорили к смертной казни, поставили к стенке, а потом сказали, что приговор смертный отменяется и ему даруют жизнь. И эти глаза я увидел.

Другой пример. Однажды приехала к отцу Борису женщина молодая, лет тридцати, с такими тяжелыми глазами, что смотреть было тяжко. Она протянула ему две толстые тетради, исписанные перечислением грехов. «Я, – говорит, – две ночи писала…» Батюшка взял тетрадки в руки, повертел и говорит: «Молоко, что ли, в пост пила?» И разорвал их тут же. То есть он дал понять этой истерзанной сомнениями паломнице, что, если грех исповедан, его уже нет, что никогда, никем и нигде тебе это уже не помянется. У женщины взгляд совсем другим стал.

Вообще, можно было привести к отцу Борису человека в любом сложном состоянии, в любой степени взвинченности, оставить и точно знать, что он найдет такие слова, что человек этот уйдет от него таким «тестом раскисшим»…

Отец Борис, что подобает чаще всего старцам, знал иерархию греха. То есть когда более слабым грехом можно попытаться вытеснить более сильный. Но были ситуации, когда батюшка был непреклонен. Например, он никогда не благословлял прерывание беременности. Говорил, что рожать надо при любых обстоятельствах. Вплоть до того, что: «Роди ребеночка и отдай нам. Мы будем его воспитывать». Я был участником одной такой истории, когда мы с отцом Борисом выхаживали женщину беременную, ездили к ней домой, возили продукты, сажали при ней сиделку, лишь бы она чего не сделала…

Он никогда не давал какие-то низкие определения людям, впадшим в те или иные искушения. Хотя приходы его зачастую составляли бывшие заключенные, пациенты психиатрических клиник, те, кому попросту негде было жить, кого общество брезгливо отвергло. Монастырь был последним их пристанищем, последней надеждой. Батюшка так и говорил: «Дальше уже пропасть. Если они отсюда уйдут, погибнут».

И, тем не менее, сколько раз мы убеждались в том, что среди тех, кого «на воле» считали «мусором жизни», встречались личности огромного масштаба. Порой отдельные слова, брошенные ими, давали почувствовать в этих людях огромный духовный потенциал. Например, был у нас парень выпивающий, которого никуда кроме трапезной не пускали, потому что он всегда стремился что-то украсть. Частенько батюшка слышал от новичков недоуменный вопрос: «Зачем он вам?» И я однажды тоже задал этот вопрос. Отец Борис короткой фразой поставил точку: «Он будет проповедовать в подвалах!» По его словам, когда человек оказывается на «своем» месте, его недостатки могут обернуться его же достоинствами.

Бывало, люди пьющие срывались. Отец Борис говорил тогда твердо, но беззлобно и с юмором: «Заворотики, заворотики…» Что означало – закрыть перед провинившимися ворота. «Пусть они себе там пропьются, проспятся, денечек-другой походят голодными, потому что есть не на что. А красть они уже не станут…» Дня через два бедолаги конечно же появлялись, и батюшка их сразу на исповедь. Но местечко в корпусе уже поплоше определит: «В коридорчик на раскладушечку…»

И человек не обижался, потому что знал: сам виноват.

Слушая отца Бориса, я стал задумываться, почему люди совершают ошибки. Взял бы Господь и в каждого вложил правильные слова, мысли, поступки. Потом я понял, что это происходит для того, чтобы совершенная чья-то ошибка послужила поводом для проявления сердечного любовного прощения. У Силуана Афонского есть такие слова: «Больше любит тот, кому больше прощается». Отец Борис от себя добавлял: «Любит ТОЛЬКО ТОТ, кому прощается». Говорил, что ошибки дают нам повод для того, чтобы друг о друге молиться и друг друга жалеть. Так и говорил, что, прощая проступок человеку, он вселял в него первую каплю любви.

Мы не раз становились свидетелями того, как он явно позволял себя обманывать. Объяснял, что делает это для того, чтобы удержать человека в монастырской спасительной среде. Поэтому иногда получалось, что отец Борис благословлял на грех, прекрасно понимая, что если человек уйдет без благословения, то все равно будет этот грех делать, но уже обидевшись на церковь, на священство, и это было бы еще хуже…

Он вообще никогда человека не ломал, не переделывал насильно, просто находил для него подходящее место. Один мальчик пришел к нам после тюрьмы.

Настолько битый-перебитый, что ничего не соображал. И ему отец Борис нашел дело – подавать кадило. Мы его так и называли между собой – Андрей с кадилом.

Наркоманы приезжали. Батюшка очень серьезно относился к этому и говорил, что им лет пять надо пожить в общине, чтобы излечиться. Им же он говорил про один год, чтобы не пугались. Они поживут, поживут и забывают о том, без чего жить не могли.

С грехом никто не боролся, все само собой отмирало. Грех просто отпадал, исчезала почва для него. Почва, как говорил отец Борис, – это отсутствие любви. «Человеку нужна хотя бы одна живая душа, которая бы его любила, – рассуждал батюшка. – И тогда он выживет, и тогда он спасется и начнет жить так же по отношению к другим людям. И каждый чело-

век ищет, прежде всего, любви. И церковь как раз то место, где найдется хоть один человек, который его любит. Этим человеком, – говорил отец Борис, – призван быть священник». Отец Борис был для всех именно таким человеком. Был и останется.

Любовь батюшка считал всеобщим эквивалентом. Говорил, что через нее можно все. Мы в монастыре жили и не имели в кармане ни копейки. Никаких денег никому не давалось. Хотите хлеба, обменяйте молоко на хлеб. «Деньги – не зло, – говорил батюшка, – они просто заменяют недостаток любви. Все знают, плохо человеку – дай деньги, и ему уже будет полегче».

Рядом с отцом Борисом недостатка любви не было, поэтому без денег мы обходились спокойненько. Вспомнилось, как приехал к батюшке один бизнесмен, который составил бизнес-план развития монастыря. Отец Борис поблагодарил его, но планом пользоваться не стал. Сказал мне на ушко: «Будем молиться, и Господь нас завалит деньгами»…

Чудеса были около игумена Бориса нормой жизни. Если говорить об исцелениях душевных и физических, то их были тысячи. Со стороны это выглядело так, как будто батюшка между делом решал, например, делать или не делать операцию на сердце. Природу его благословений понять было невозможно. Чувствовалось, что, благословляя, он высказывал не только Божию волю, но и учитывал при этом духовные силы каждого конкретного человека. Это сердечная боль старцев всех времен – зная Божию волю, сталкиваться с тем, что люди, узнав ее, не выполняли, стремились сделать все по-своему.

Был случай, когда при мне женщина по телефону пыталась взять у отца Бориса благословение на сложнейшую операцию на сердце. Отец Борис велел передать, что никакой операции делать не надо. Женщина же продолжала сомневаться, еще не раз переспросила о благословении, говорила, что чувствует себя плохо. Батюшка лишь подтвердил свой ответ: «От операции воздержаться!» Через два дня новый звонок: «У меня все прошло»…

Думается, что отец Борис настолько сердечно относился к людям, что каким бы ни был недуг, человек постепенно оживал и шел на поправку. Молитва его со стороны совсем не выглядела чем-то особенным. Его часто просили помолиться о ком-либо. Я раньше думал, что для этого отец Борис выберет особое время и место, «настроится» специально. А он – нет. Тут же, глаза к небу поднимет, перекрестится и просто скажет: «Помоги, Господи!» И все. И люди при этом получали помощь. Порой казалось, что батюшке нашему достаточно просто вздохнуть, и Господь услышит…

Однажды мужчина привез к нам в монастырь своего сына Алексея, парня лет двадцати пяти, наркомана. Худой такой, плоский, высохший. От него шел стойкий тяжелый запах, настолько он был наркотиками пропитан. На его глазах один за другим умерли все его друзья. Отец Борис начал с того, что положил страдальца на свою кровать. Сам же ушел спать куда-то на другое место. Когда, придя в себя, парень рассказал, что работал в Америке на ремонте автомобилей, батюшка вспомнил, что есть у него подаренная кем-то «шестерка». Старенькая, обшарпанная. Вот ее-то он и поручил Леше привести в божеский вид. Леша поспешил заверить игумена, что за недельку справится. Но не тут-то было. Отец Борис сказал, что машина эта должна быть готова к вечеру. И произошло невероятное – парень, который совсем недавно едва подавал признаки жизни, за один день справился с работами, рассчитанными на многодневный труд целой бригады автослесарей. «Классика» к заходу солнца засияла, как новая! Вот так строились храмы. Храмы души…

Все, на что у других уходила уйма времени, сил, нервов, для отца Бориса было доступно и легко. Вспоминаю историю, произошедшую во время его служения в Ростове. Какой-то монастырь в течение двух лет безнадежно добивались передать церкви. Отец Борис, узнав об этом, велел срочно отпечатать нужное прошение, приготовить еще несколько бумаг. В четверг он поехал с документами на переговоры, а в субботу в главном монастырском храме уже стелили полы. Три дня понадобилось батюшке, чтобы «взять» этот монастырь...

Скорее всего, познакомившись с отцом Борисом, люди буквально прилеплялись к нему душой и размягченным сердцем испытывали потребность что-нибудь сделать для его монастыря. В Варницах, например, один председатель совхоза тысячу гектаров земли отписал под монастырские угодья. Просто взял и отписал! Мне рассказывали другую историю, как отцу Борису дали трактор, на котором в связи с его удручающим состоянием на дорогу выезжать было нельзя. И вдруг открываются монастырские ворота, и на подворье въезжает это «чудо», с одной висячей фарой, в сопровождение двух милицейских машин с мигалками! Ничего особенного – просто местные ГАИшники посчитали своим долгом сопроводить технику для пастырского хозяйства...

Не секрет, что игумен Борис не раз попадал под «каток» обычной людской зависти и наказывался церковным руководством. Но сам он про это никогда ни в коей мере не упоминал. Помню лишь одну фразу, брошенную им вскользь: «Меня, как что-то построю, сразу в другое место переводят». И все, больше никогда мы это не обсуждали, даже темы такой не касались. Единственное, однажды я рассказал ему историю о епископе, который был очень не доволен жизнью и деятельностью Иоанна Кронштадтского, а когда отца Иоанна хоронили, то он взял его гроб и понес. Отец Борис выслушал, улыбнулся и произнес: «Так он после смерти батюшки покаялся».

«Почему были гонения на христиан? – спрашивал батюшка. И сам отвечал: А потому, что христиане говорили: „Мы любим вас“. А гонители стали проверять: „Мы будем вас мучить!“ – „А мы будем, умирая, в этих муках, вас благословлять“. – „Не верим! Давайте еще одного, еще одного!“ Мир до сих пор нас проверяет, хочет убедиться. Потому что это огромное счастье – иметь рядом человека, который тебя любит. И если он меня обманет, то я погибну, мне нужна настоящая любовь». По словам отца Бориса, любой человек имеет потенциал стать любимым и любящим. Вспоминаю, как он мне однажды сказал после приема группы паломников: «Такие тяжелые! А ведь еще нужно каждому понравиться! Чтобы выслушали, приняли, вынесли что-то нужное для своей души…»

Когда кто-то из братии собирался в монашество, он относился к нему предельно внимательно. Вообще к монашеству и монахам батюшка относился очень серьезно, с особой заботой, пониманием трудностей их жизни. Говорил, если у человека в душе любви к Богу много, то он может прожить и без семьи, потому что семью человек заводит для того, чтобы знать, что его кто-то любит, чтобы любить самому. Но если в душе любовь к Богу заполняет все, то этому человеку есть путь в монашество. Объяснял, что любовь к Богу выше всего.

Особенно трогательно относился к тайным постригам. Мы ехали с ним где-то, и иногда он показывал в разные стороны – вот там тайная монахиня, там тайный монах. Пояснял при этом, что самое высокое дело – тайное, что нужно стараться, чтобы никто не знал, что вы делаете для человека. Желательно, чтобы даже сам человек этого не ведал. «Господь, – говорил отец Борис, – становится вашим „должником“. Он все отдаст вам тогда, когда вам будет нужно и тем, чем вам будет нужно». И сам жил и поступал так – сделает кому-то добро, а у самого «невинные глазки», как будто он не знал ничего, ничего не видел.

«Задача старца, – считал батюшка, – выгородить человека перед Богом». В этом смысле старец становится в очень тяжелое положение, потому что он видит то, что человек по слабости своей не делать не может, и просит Господа простить его. И не было такого случая, чтобы он отказывался о ком-то помолиться. Наоборот, говорил: «Везите всех! В греческом языке нет слова – „грех“. Есть слово – „ошибка“. Этот человек ошибся в поисках любви, не туда забрел. Один искал в вине, другой в развлечениях, третий в деньгах, четвертый еще в чем-то. Выход один – становиться самому источником этого человеческого отношения, любви. Что такое спасение? Вот спасаюсь я сейчас или не спасаюсь? Что делать, чтобы спастись? А вот, если есть человек рядом и ты ему рад, а он тебе рад, ты уже спасаешься. Ищи способ быть этой радостью для другого человека».

Люди, у которых было по шесть перстней, наколотых на пальцах, говорили, что отец Борис – Человек. А у них после детских домов, после тюрьмы обостренное чувство справедливости. Их не обманешь.

Еду как-то с батюшкой, а сам думаю: «Почему именно его Господь выбрал для такого служения?» А он как будто прочитал мои мысли: «Я не был всегда таким». Конечно, это была работа над собой. Это постоянный собственный труд. Мне рассказывали, что когда-то давным-давно он срывал одеяла с монахов. «Поднимайтесь на службу!» Потом уже никогда такого не делал. Кто-то спит до одиннадцати, а он лишь пожурит шепотом: «А если владыка зайдет сюда?» И все. Про кого-то ему укажут – не работает, а он одно скажет – не трогайте, пусть обвыкнется, прирастет. А тот уже три года прирастает…

Обидеть человека он не умел в принципе. Даже когда обычным послушникам от него «доставалось», это выглядело так, что мы смеялись. Потому что в его словах настолько все было безобидно. Страсти не было… Похожий характер отношений старшего по званию с подчиненными можно увидеть в старом фильме о Суворове. В игре артиста, исполнившего главную роль, есть что-то созвучное с отцом Борисом. Вспоминается сцена, когда полководец отчитывает одного военного за то, что тот не обеспечил своевременную подачу боезапасов. «Где же ты был? – спрашивает Суворов. – Еще раз случится, повешу тебя на первом дереве». А далее добавляет: «Я тебя люблю, поэтому обещание свое обязательно исполню»…

Когда кто-то из ребят просил у отца Бориса прощения, он говорил: «Бог простит, а ты меня прости». И тут же что-нибудь «эдакое» добавлял: «Я-то хуже колеса от твоей машины», например. И все смеялись…

Кончину свою игумен Борис предчувствовал. Более того, он знал даже ее срок – блаженная Любушка ему это открыла, но жил так, как будто у него в запасе была вечность. Помню, как он обронил как-то фразу: «Живу чужой век». Я переспросил, что он имеет в виду, и он пообещал мне, что укажет попозже срок, когда ЭТО произойдет. Не указал, а может быть, я пропустил мимо его откровение...

Как-то я его о чем-то спросил, а он в ответ переспросил: «В этой жизни?» И я понял, что он живет между этой и той жизнью. Смерти для него не существовало. Он говорил – не «умерли», а «примерли», чтобы потом встать и пойти.

Почему Господь его так рано забрал от нас? Чаще всего склоняюсь к мысли, что уход человека святой жизни обуславливается его окружением. В детали этого предположения погружаться опасно – можно ошибиться. Пусть загадка ухода отца Бориса остается загадкой, и тайна остается тайной. Скажу одно: эти «маячки» уходят, чтобы люди поняли, как сложно без них жить.

Мы ему очень верили и жили так, как он говорил, искренне считая, что так и должно быть, как говорил батюшка. Он был для нас толковым Евангелием сегодняшнего дня, показывая, как нужно жить согласно с писанием в современных условиях. Жизнь меняется все быстрее и быстрее, и уже невозможно построчно воспользоваться опытом Антония Великого, например, или Макария Египетского. Отец Борис своей ежедневной, ежечасной жизнью показывал, как нужно жить святым в этом мире. Как быть святым, будучи банкиром, архитектором, торговцем, учителем.

Никогда не забуду, как однажды я был на одном из подворий и зашел в трапезную. За длинным столом сидел отец Борис в окружение насельников скита. И мне вдруг показалось, что они все – святые. А там были обычные люди: выпускники МГУ, водители, экономисты бывшие, которые Плехановский закончили, а потом, не задумываясь, поехали к батюшке коров пасти… К монашеству никто из них не стремился, но очень многие стали позже монахами, священниками. Главное, что все, кто имел счастье знать отца Бориса, даже те, кто лишь косвенно соприкасался с теми, кто знал его, нашли дорогу к Богу.

Светлая ему память!

Слава Тебе, Господи!

Записала Наталья ГЛЕБОВА

http://www.ortlife.ru/kak-zhit/pamyati-igumena-borisa-hramtsova.html