Тяжёлая жизнь. 27

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.


По возвращении домой, жизнь у Таи пошла по, уже привычному, руслу. Снова началась нелюбимая учёба в нелюбимой школе, помощь Юлиной семье, куда всё так же входила стирка и глажка кучи белья и нянченье с Оленькой. Нянчиться с Оленькой Тая любила больше всего. Малышка уже подросла и многое понимала. С ней интересно было играть.

Первые дни, а скорее недели по возвращению, Тая очень скучала по деревне, по той жизни в ней, которая была до приезда Петра с Юлей.

Проснувшись утром и ещё не открыв глаза, она мысленно фантазировала себе, что вот откроет их сейчас и увидит перед собой не покоцанный молью старый Юлин ковёр, повешенный на стену у кровати в их старорусской квартире, а деревенскую побеленную и уже слегка облупившуюся стену. Как же хотела она увидеть сейчас эту стену, но увы. Открыв глаза, Тая натыкалась взглядом на старорусский ковёр. Она тяжело вздыхала и вставала с постели, чтобы собираться в школу, а не бежать в залитый утренним солнышком сад, к любимым кустикам и деревьям, радующим её своими вкусными плодами.

-- Ничего! – думала Тая. – На следующее лето я снова в деревню поеду.

Как же ещё долго было ждать следующего лета. Но время шло. Вот уже дождливая осень прошла и наступила зима со своими снегопадами, заставляющая Шурочку и Таю рыть этот нескончаемый, ненавистный, тяжёлый снег, а вслед за зимой и весна пожаловала со своими пусть грязными, но весёлыми ручейками.

Тая любила это время года. С каждым днём всё меньше становились сугробы, и всё больше расширялись проталины. На первых освободившихся от снега участках тротуара, в каждом дворе были нарисованы мелом классики и компании ребятишек с упоением прыгали, толкая ногами баночки из под гуталина, плотно набитые землёй для утяжеления.

У Таи тоже была своя компания ребятни. Она всегда ходила к соседнему дому, являющемуся вторым кооперативом в городе. Это его котлован, вырытый под фундамент, видели тогда Тая с Шурочкой, впервые оказавшись в Старой Руссе. Дом был уже благополучно построен и заселён жильцами. Он был точно такой же, как и тот, в котором жили Тая с Шурочкой и располагался параллельно ему, образуя единый просторный двор между ними.

В том втором кооперативе жила Таина подружка Маша и ещё несколько её друзей. Они прыгали в классики, играли в прятки и догонялки, а так же украдкой друг от друга зарывали в землю секретики. В общем, занимались своими обычными подростковыми делами.

И вот однажды в своей компании Тая вдруг увидела нового мальчика. Он сразу привлёк к себе её внимание. Это был красивый, смуглый, кареглазый подросток Петька. Он с родителями и старшей сестрой, которая была уже взрослой девушкой, поселился в одной из квартир второго кооператива, но гораздо позже чем остальные жильцы дома. Общительный Петька сразу влился в дворовую компанию ребятни и стал принимать участие во всех играх.

Тая всегда старалась быть ближе к нему и пыталась обратить на себя его внимание. Это ей удалось, и Петька начал тоже засматриваться на неё. Тут Тая почувствовала, что влюбилась в Петьку не по-детски. Она только тогда была счастлива, когда видела этого красивого мальчика и была с ним рядом.

Дома она не находила себе места, скучая по объекту своего воздыхания. У Таи пропал аппетит. Она слонялась с угла в угол по квартире, не зная чем заняться. Все её прежние увлечения – чтение книг и рисование уже не привлекали её. На месте ей не сиделось. Очень часто Тая подходила к окну и выглядывала во двор, в надежде увидеть идущего куда-нибудь Петьку. И если она его видела, то счастью её не было предела, но как только он пропадал с её поля зрения, Тая снова начинала сильно скучать.

-- Ты что такая дёрганая стала? Влюбилась что ли? – спросила как-то Шурочка, заметив непривычное поведение дочери.

Тая испугалась этого вопроса. Он застал её врасплох. На самом-то деле она даже себе боялась признаться в обуревающих её чувствах, а что уж говорить о матери, о друзьях, и, о Боже!!! о самом Петьке. Ему-то она больше всего боялась признаться в этом. Тая считала, что она недостойна чьей-либо любви. Она привыкла чувствовать себя плохой, недостойной, некрасивой и ни кому не нужной, такой, как всегда бестактно внушали ей самые близкие родные люди, в число которых входила даже мама.

-- Нет! Ты что? – воскликнула Тая, в ответ на Шурочкин вопрос. – Не влюбилась я ни в кого!

Но это чувство, как бы тщательно она его ни прятала, всё больше и больше затягивало её в свой омут. Когда во время дворовых игр взгляды Таи и Петьки встречались, она тут же отворачивалась от его красивых карих глаз, а по телу её бегали предательские мурашки.

Между тем Петька узнал, где живёт Тая. Она даже не спрашивала, откуда, потому как догадалась, что этому посодействовала Маша. Однажды, выйдя во двор, Тая увидела у своего подъезда Петьку с другом Игорем, который тоже был из их компании. Мальчишки, увидев Таю, сразу направились к ней. По всему было видно, что именно её они здесь и поджидали.

По мере приближения Петьки, Таино сердце всё сильнее и сильнее стучало в груди.

-- Пошли с нами в кино. – с места в карьер заявил тот.

Тая испугалась, что её сердце не выдержит такого бешеного ритма работы, который ему придали эти простые Петькины слова.

-- Хорошо. Я пойду. – скромно потупив глаза, только и смогла вымолвить она в ответ.

Фильм, на который Петька пригласил Таю, назывался « Морозко». Она тогда впервые увидела эту замечательную сказку, но не смогла в тот момент её по достоинству оценить, ведь рядом с ней сидел её любимый мальчик, и они касались друг друга локтями, положенными на общую ручку, разделяющую их сидения. Это был очень счастливый момент в Таиной жизни.

После посещения кино, Тая только и жила этими воспоминаниями. Она завидовала себе самой и жалела, что этот счастливый момент так быстро закончился, а пригласит ли её Петька ещё раз в кино, она не знала.

Не известно, как бы дальше всё сложилось между ними, если бы не обстоятельства, приведшие к разрыву этих так и не успевших начаться отношений.

Дней через пять после похода с Петькой в кино, Тая вышла из дома и сразу наткнулась на Машу, спешащую к ней.

-- Пошли, погуляем! – тут же предложила она Тае, и, подхватив её под руку, быстро зашагала со двора по направлению к парку.

Тая даже не успела, по сложившейся уже в последнее время привычке, осмотреть двор на наличие в нём предмета своего воздыхания, и покорно пошла за, тянущей её в парк, подругой.

Маша была какая-то странная. Она, загадочно улыбалась и постоянно поглядывала на Таю. По всему было видно, что она обладает какой-то тайной, которую так и хочет рассказать подруге, но почему-то медлит. Девочки побродили по парковым аллеям, болтая ни о чём, и тут вдруг Маша с места в карьер заявила:
-- Тай, а ты знаешь, Петька тебя любит!

Тая остановилась, как вкопанная от такой сногсшибательной новости и молча уставилась на Машу.

-- Да-да! Любит! Он сам мне вчера об этом сказал! И попросил узнать, любишь ли ты его! – задыхаясь от волнения, продолжала Маша.

Знала бы она, какую бурю в Таиной душе вызвали её слова. Тая была на седьмом небе от счастья из-за услышанного, но… Почему это вдруг Петька не сам ей признался в любви, а через Машу? Да ещё через Машу же и ответа ждёт от неё? Ведь в любовных отношениях между двух людей – третий лишний! Как? Ну как Тая могла сказать Маше, что она голову потеряла от Петьки, что она им живёт и бредит с тех пор, как впервые увидела его?

Нет! Не смогла Тая сказать Маше, что любит Петьку. Язык у неё не повернулся, чтобы выдать такое. Однако же этот подлый язык повернулся сказать совсем другое, потому что Маша ждала от неё ответа.

-- Нет. Не люблю. -- предательски дрожащим голосом, выдала Тая, и в душе её при этом что-то больно кольнуло.

Маша недоумённо уставилась на подругу. Уж она-то явно не такой ответ ожидала от неё услышать, потому как давно уже заметила Таину страсть, направленную на Петьку. Она видела, как подруга смотрит на этого мальчишку, и какой любовью при этом светятся её глаза.
Маша могла бы и не спрашивая Таю дать Петьке правильный ответ, но спросить всё-таки решила. И вот что услышала.

-- Ошиблась я значит. Чужая душа – потёмки. – подумала она, пожимая плечами, почему-то поверив в эту чушь, сказанную подругой.

А у Таи на душе стало очень противно и нестерпимо больно. Она представила, как Маша передаёт Петьке её слова, и ей стало ещё больнее. Глупая-глупая девчонка, но что поделаешь, если её воспитали в духе, что она никому не нужна, что она слишком плохая и некрасивая, чтобы в неё мог кто-то влюбиться.

Весь остаток дня и всю ночь Тая мучилась от плохих предчувствий, и они её не обманули. Выйдя на следующий день во двор, она сразу наткнулась глазами на Петьку, который увидев Таю, просто развернулся и ушёл домой. В общих играх он уже участия не принимал, а при случайных встречах с Таей делал вид, что не знает её.

Тая страдала. Очень страдала. Однажды она сидела с Машей во дворе на лавочке, и в это время Петька прошёл мимо них, даже не удостоив девочек взглядом. Тая обречённо с грустью посмотрела вслед удаляющемуся мальчишке.

-- Это я виновата во всём! – запоздало корила она себя мысленно.

-- Зря ты не ответила на Петькины чувства. Он ведь так любил тебя. Просил меня показать твои окна и, когда ты уходила домой, часто стоял под ними. – сквозь внезапно возникший шум в ушах, пробился к Тае Машин голос.

Слова подруги позитива в её настроение не добавили. Они были для неё, как соль на больную рану. Тая не могла даже поверить, что в неё кто-то мог так влюбиться, чтобы стоять под её окнами, а тем более Петька. Это было для неё за гранью реальности. Но было уже поздно локти кусать. Петька обиделся.

Тая ждала, что он скоро перестанет на неё обижаться. Она уже строила планы, как объяснит ему причину, почему она Маше сказала неправду и сама признается ему в любви.

Вскоре Петька и в самом деле обижаться перестал, но он потерял и интерес к ней. Он совсем не страдал по ней, чего не скажешь о Тае. Сколько слёз было пролито ею тайком в подушку, сколько было перенесено душевных мук и терзаний. Тая думала, что с ума сойдёт от постигшего её горя.

Эта тяжёлая ситуация ухудшалась ещё и тем, что своё горе она должна была скрывать от Шурочки. Хорошо что мама почти круглосуточно была задействована Юлиным семейством для безвозмездной помощи в их хозяйстве и дочку видела, по возвращении домой, уже спящей, ну или притворяющейся, что спит.

Но тут, незаметно за всеми этими любовными страданиями, наступило спасительное лето, и Тае снова предстояла поездка на все каникулы в деревню.

Это, долгожданное ещё с прошлогодней поездки, событие вплеснуло в Таину жизнь немного позитива, оживив её безрадостное, в последние дни, существование. Впереди её ожидали три беззаботных летних месяца. Москва, деревня, Верка и остальные подруги – мечты обо всём этом вернули Тае былую радость и нетерпеливое ожидание предстоящей поездки.

Дальше всё прошло по прошлогоднему сценарию. Тая с Людочкой самостоятельно проделали такой же путь в Москву, где снова в Люськином сопровождении гуляли по городу, набираясь новых интересных впечатлений, подогревающих Таину любовь к столице.

В этот раз они посетили ВДНХ. Этот огромный чудесный парк со множеством разнообразных выставочных павильонов, торговых палаток со всевозможными, доселе невиданными Таей, вкусняшками и разными сувенирами а так же кучей разных аттракционов намертво сразил Таино сердечко. Она могла бы днями бродить здесь по тенистым аллеям, любоваться красивыми фонтанами или кататься на экскурсионном трамвайчике, состоящим из нескольких, соединённых друг за другом, лёгких вагончиков, не имеющих сплошных стен с окнами, а только невысокие стеночки и крышу над головой . Пассажиры сидели на скамейках на свежем воздухе и, обдуваемые ласковым летним ветерком, обозревали все достопримечательности ВДНХ, мимо которых проезжали.

Сам московский воздух благотворно начал действовать на Таю, затягивая долго незаживающие душевные раны, вызванные первой любовью. В Москве она начала потихоньку оживать. У неё снова появился интерес к жизни.

А потом с Леной и Серёжкой девочки отправились в деревню.

Саша с Люськой в это лето в деревню не поехали. У Люськи были экзамены, а у Саши с отпуском возникли проблемы. Да он особо и не огорчился, всё равно ведь с Люськой нужно было кому-то остаться дома.

В деревне Тая отдохнула и душой и телом. Она снова беззаботно проводила время с друзьями. Её разумом завладели новые, более позитивные чувства, которые вначале просто отодвинули мысли о Петьке на задний план, а потом и вовсе избавили от них. Под конец каникул она совсем излечилась от своих душевных ран будто их и не было никогда. И если вначале пребывания в деревне Тая частенько думала о Петьке, то к концу каникул он совсем перестал посещать её мысли.

Правда последний месяц пребывания в деревне снова был безнадёжно испорчен нелюбимыми родственниками в лице Петра и Юли, но это было не долго и Тая просто терпеливо пережидала этот досадный период. Она стала умнее и хитрее и умела незаметно выскользнуть из дома, избежав ненужных склок с Петром и Юлей.

По возвращении домой, Тая почувствовала, что она совсем не страдает по Петьке. Случайно столкнувшись с ним во дворе , она уже не испытала той бури чувств, заставляющей биться её сердце с бешеной скоростью. Оно теперь стучало ровно. Тая прошла мимо с равнодушным лицом, даже не оглянувшись на Петьку. Так и закончилась её первая любовь, принёсшая ей не столько радости, сколько горя.

-- Любовь, это не для меня. -- думала Тая. – Да и нафиг мне сдались такие мучения? Не буду больше никого любить. – дала она себе клятвенный зарок.

Она успокоилась. В душе её больше не бушевали страсти ни по кому, и она снова вошла в свой привычный образ жизни.



ТАИН БУНТ.


Зимой Тае исполнилось четырнадцать лет. Она повзрослела, поумнела и могла уже дать отпор, и Юле с её семейством, и Шурочке, заставляющей её, как всегда, стирать и гладить огромную кучу тряпья наглых родственников.

-- Я им не домработница, да и ты тоже! С Оленькой, если надо, я всегда побуду, потому что люблю её и сама очень хочу быть с нею, а тряпки свои бесстыжие родственники пусть держат от меня подальше! Я больше не прикоснусь к ним! – сказала она, пробующей было возмущаться, Шурочке.

-- Хочешь на меня всё переложить? У меня и так работы много! Ну как я ещё со стиркой и глажкой без твоей помощи справлюсь? – тут же огорчённым, от бессилия перед повзрослевшей дочкой, голосом запричитала Шурочка.

-- Мам! Ты хоть сама-то слышишь, что говоришь?—начала уже кричать Тая. – Наше с тобой бельё я и постираю и поглажу и по полочкам разложу. Я и дома всё уберу и вычищу! Но это всё для нас с тобой! Для нашей семьи! А Юлю с Петром и Людочку я за свою семью не считаю! Это деспоты, севшие нам на шею! Они что? Бессильные совсем? Сами постирать и погладить не могут?

-- Ну вот в кого ты у меня такая жёсткая, такая непреклонная уродилась? Надо ж помочь людям, по-родственному! – охала Шурочка над Таиными словами.

-- А им не надо, по-родственному, самим за собой ухаживать, а не взваливать все свои дела на такую мягкотелую, безотказную тётку, как ты? Это ты такая! А я им в служанки не нанималась! – продолжала возмущаться Тая. – В общем, ты меня поняла! Если ты не скажешь Юле, чтобы она сама своё бесконечное тряпьё стирала, то скажу ей я! И скажу не в самой ласковой форме! Пора кончать это безобразие! Сколько можно на них корячиться, да ещё и огребать от них же люлей, типа не так постирано, не так поглажено! Пусть сами делают так, как им надо!

Тая не дала, собирающейся было, что-то возразить Шурочке сказать ни слова и ушла во двор, оставив мать одну, возле огромного вороха грязного Юлиного белья.

Через полчаса, с дальнего угла двора, она увидела, как мать вышла из подъезда и пошла по направлению к Юлиному дому. А ещё через полчаса Шурочка возвращалась обратно уже в сопровождении своей племянницы. Шагая по двору, они о чём-то горячо спорили. Даже издали Тая видела злое выражение лица у Юли, а у Шурочки лицо было, как обычно, виновато-извиняющимся.

Тая погуляла ещё немного во дворе и вернулась домой. Она увидела необычную для неё картину. Шурочка грела в бачке воду для стирки, а Юля стояла в ванной и ожесточённо тёрла своё бельё о стиральную доску.

-- Глянь-ка! Явилась! – выглянув из ванной, ехидно воскликнула Юля. – Шляешься всё по улице! Как беспризорница! А матери кто помогать будет?

-- Твои тряпки! Вот ты их и стирай! Помогать тебе я не собираюсь! Обнаглела совсем! Сколько лет уже на тебя стираем! Хватит! — рявкнула Тая на кузину.

-- Ах! Ах! Да это ты обнаглела совсем! – задыхаясь от гнева, завопила Юля и грозно добавила. – Ну-ка измени своё поведение немедленно!

-- А то что? Стирать прекратишь? Ну, давай! Твои шмотки! Грязными их отсюда и заберёшь! – смело парировала, вошедшая в раж, Тая.

Она никогда раньше не смела так разговаривать с Юлей, потому что боялась реакции Шурочки на это. Боялась наказания, которое неминуемо постигло бы её, после таких вот смелых высказываний. Взять хотя бы тот же интернат, куда она чуть было не загремела по малолетству и от бессилия перед взрослыми, отказавшись гладить Юлино бельё. Теперь же ей стало глубоко пофиг на всё. Она перешла ту грань, когда могла ещё терпеть такую несправедливость к себе. Больше она этого делать не собиралась. Она не хотела всю жизнь прогибаться под кого бы то ни было, как это делала её мать, поэтому так рьяно принялась отстаивать свою честь и достоинство.

-- Вот! Вырастила ты себе доченьку распрекрасную! Говорила я, чтобы ты в интернат её отдала! Там бы её живо наставили на путь истинный! Шёлковой бы сейчас была! А ты всё ныла! Жа-а-алко! Жа-а-алко! Вот теперь и расхлёбывай! Исправлять уже поздно, как я погляжу! – накинулась Юля на Шурочку.

-- А кто тебя, такую наглую вырастил? -- продолжала биться за своё Тая. -- Бесплатную прачечную тут нашла?! Сама здоровая молодая баба, а на свою тётку все дела твоей семьи взвалила! Она-то их выполняет безропотно, но я не она! Я на тебя пахать не буду! Хватит того, что я по малолетству от бессилия перед взрослыми и так тонны твоих вонючих шмоток перестирала! А ты-то хоть что-то моё потирала? Хоть одну вещь? Трусики допустим, или хотя бы платочек носовой? Нет? Так что заткнись, повернись лицом к корыту и продолжай начатое! И только посмей ещё рявкать гадости в мой адрес! От меня тебе сразу же ответ прилетит! Бумерангом!

Тая ушла в комнату, плотно прикрыв двери, включила радио на всю катушку, чтобы не слышать Юлиных воплей из коридора, и взяла книгу. Вместо того, чтобы стоять сейчас сгорбившись в ванной над корытом и, обливаясь потом, стирать чужое бельё, она удобно расположилась на мягком диване и погрузилась в интересное чтение. Хотя в нынешней обстановке, полностью отвлечься на чтение, у неё всё равно не получалось.

До неё долетали голоса из прихожей – злой и обвинительный Юлин и покорно-виноватый Шурочкин, но что они там так горячо обсуждали, Тая не могла разобрать. Спасительное радио не давало. И правильно. Потому что она не смогла бы молча выслушивать все те гневно-обвинительные Юлины высказывания в свой адрес. Обязательно высказала бы в ответ всё то, что заслужила кузина, причём не в самой лестной форме. В связи с чем мог бы разразиться между ней и Юлей грандиозный скандал, который неизвестно во что бы вылился.

Шурочка, конечно, пыталась после этого Таиного бунта, поговорить с дочкой, что типа не гоже так себя вести со старшими, что надо помогать родным, и они нам помогут, но Тая была непреклонна.

Таин бунт не прошёл даром. После этого инцидента, что-то всё таки поменялось в Юлином сознании, и она приходила к Шурочке лишь раз в неделю и только с крупной стиркой, причём сама же и стирала, а всякую мелочь, такую как трусы, носки, полотенца и остальные тряпки, стирала дома.

Тая вздохнула свободнее. Кое-что ей всё-таки отстоять удалось. Освободила она и Шурочку от непосильной ежедневной рутины, коей являлась стирка чужого бесконечного тряпья, но та вовсе не оценила дочкиного старания избавиться самой и избавить её от Юлиного гнёта. Она посчитала это Таиной чёрной неблагодарностью за все Юлины старания вырвать их из деревни в город, да ещё с таким удачным приобретением собственного жилья.

Шурочка, видя жёсткое дочкино неповиновение и то, что та имела наглость поднять голову и отстоять свою правоту, в попытке сломить эти начинания в корне, начала жаловаться на неё ближайшим соседям, которым ни знать всё это, ни вмешиваться в жизнь чужой семьи, в принципе, не полагалось.

Шурочка же, типа полностью отчаявшись в правильном Таином воспитании, слёзно причитала, жалуясь соседкам Людмиле и Раисе, живущим на одной площадке с ней, а так же нижней соседке Ниночке об ужасном поведении дочери. А те, выслушав версию конфликта только одной стороны, тут же начинали отчитывать Таю за то, что та не слушается мать и доводит её до слёз, неблагодарная.

-- Ты что творишь? – восклицала Людмила. – Да ты должна молиться на свою мать! Должна ноги ей мыть и воду пить за всё то, что она для тебя делает! Она для тебя всё! А ты без неё никто!

-- Слушайся мать! Она тебя плохому не научит! – понукали Таю и Ниночка с Раисой.

Зачем Шурочка старалась вынести своё грязное бельё на обсуждение чужим людям и зачем унижает её перед ними Тая не знала. Уж не надеялась ли её мама, что соседи своими упрёками заставят дочку подчиняться ей, как прежде? Если так, то она явно просчиталась. Такой педагогический приём матери лишь ещё больше ожесточил Таю.

С соседями она не спорила и не оправдывалась перед ними в своём поведении. Да и зачем, если она не могла так же артистически убедительно и слёзно, как это делала Шурочка, открыть им другую сторону своего неповиновения. Она лишь выслушивала с равнодушным видом мнение, ни разу не сведущих в их жизни, соседок, хотя в душе её в это время бушевал ураган обиды на мать.

Но уж такова была Шурочка. Она родилась, быть обязанной и услужливой всем, а в процессе воспитания ещё сильнее укрепилась в этом. Такой же она хотела видеть и свою дочку, не принимая Таиных целей и стремлений вырваться из-под уготованной ей участи.

А в марте новое горе постигло маму с дочкой. От Аннушки пришла телеграмма. В ней говорилось, что умерла Марфа, любимая Таина бабулечка.

Горе опять накрыло семью своим чёрным покрывалом. Шурочка снова собралась ехать в Поповку на похороны, оставив Таю дома. Тая, в этот раз, обязательно бы поехала с матерью, если бы не проклятая ангина, из-за которой она вот уже два дня лежала дома с больным горлом и высокой температурой.

Шурочка хотела было переселить дочку, на время поездки снова к Юле, но та сильно воспротивилась этому, сказав, что всё равно сбежит от них, что ни минуты там не будет жить. Она и в гости то в ту семейку Адамсов ходить не любила даже совсем не надолго, какое уж там жить у них несколько дней, да ещё и в больном состоянии. Тая знала, что родственнички ведь даже полежать ей спокойно не дадут, доведут до истерики, чем ещё больше усугубят её горе и болезнь. А после последнего конфликта, где победу одержала Тая, Юля затаила не неё зло и вполне могла отомстить ей исподтишка. От Юли можно было ожидать любой гадости.

Всё это Тая в категоричной форме высказала матери, и Шурочка согласилась оставить дочку дома одну, но втихаря просила Юлю заходить иногда к ней, проверять всё ли в порядке.

Мама уехала, а Тая осталась лежать в постели, отдавшись в полную власть своему горю. Она пыталась отвлечься, читая книги, но горе всё равно не оставляло её.

-- Бабулечка моя! Как же я буду без тебя? -- задавала Тая вопрос в пустоту, но пустота молчала.

Через два дня после Шурочкиного отъезда, Таю навестили Пётр с Людочкой. Они принесли ей горячий малиновый чай в термосе, хорошо помогающий от простуды.

Тая не очень приветливо встретила, малоприятных ей, гостей. Их чай она пить не стала, опасаясь, что любой из них, а то и все вместе, они могли запросто плюнуть в термос и попотчевать этим больную Таю. Она молча лежала в постели, молчали и Пётр с Людочкой. Тае не о чем было говорить с ними и, после пятнадцатиминутного тягостного молчания, гости стали собираться домой.

-- Может к нам, всё-таки, пойдёшь? – спросил Пётр Таю уже возле входной двери.

-- Нет. Не пойду. Мне дома лучше. – тут же отказалась она от «любезного» приглашения Петра.

-- Ну как хочешь. – буркнул тот и захлопнул за собой дверь.

Даже недолгое присутствие Петра и Людочки, заставило Таю чувствовать себя не в своей тарелке, что уж говорить о постоянном пребывании у них дома.

Через неделю домой вернулась Шурочка, почерневшая и похудевшая от горя.

-- Вот и стала я круглой сиротой! – с грустной горечью, говорила она дочке. – Знаешь, как это плохо? Береги мамку! Я у тебя одна! Никому ты больше не нужна будешь, если я умру! – с нравоучительными нотками в голосе, закончила она свой монолог.

-- Как же мне тебя беречь-то? Типа, ты меня слушаешься! – мысленно ответила Тая матери, но вслух этого не произнесла, чтобы не расстраивать её ещё больше.

Она хорошо знала Шурочкин характер и понапрасну старалась не нарываться на скандалы, чувствуя, когда нужно промолчать, а когда скрыть что-то от неё. Тая даже за советами не могла обратиться к ней, как дочка к матери, дабы не нарваться на её праведный гнев, поэтому все свои проблемы она привыкла решать сама, как умела, без чьей-либо помощи.

Ну а с родственниками у неё установились слишком натянутые отношения. С Юлей Тая по-прежнему не ладила, потому как та сильно злилась на неё за то, что она выросла и выбилась из под её гнёта.

Юля пробовала насмехаться над Таей, как и раньше, высказывая колкие шуточки, по поводу её внешности и поведения. Но тут Тая, не стесняясь в выражениях, возвращала своей кузине всё, что она от неё натерпелась, с торицей. Таким образом, она отбила охоту у Юли насмехаться ей прямо в глаза.

С Людочкой Тая не дружила, а просто общалась, Оленьку же очень любила и по-прежнему проводила с ней много времени. Ну а Петра она вообще не признавала никак. Он оставался для неё совершенно чужим человеком.

Вот такие отношения сложились между родными людьми в Таиной семье, но разве это была её вина?



И СНОВА ДЕРЕВНЯ.

Летом Таю с Людочкой снова отправили в деревню, где их с нетерпением ждала Аннушка. Оставшись одна, после смерти Марфы, она очень скучала, особенно долгими тёмными вечерами.

Девочки, как обычно, после двухдневного посещения Москвы (любимый Таин период), приехали в деревню в начале лета вместе с Леной и Серёжкой.

Люська снова осталась в Москве. Её жизнь за прошедший год изменилась настолько, что она даже отказалась быть провожатой по городу для гостей, поэтому Тая с Людочкой в этот раз вынуждены были прогуливаться по ближайшим к Лениному дому окрестностям и магазинам, вместо того, чтобы посетить ещё какую-нибудь далёкую от дома московскую достопримечательность.

А у Люськи теперь были совсем другие интересы, она по вечерам убегала из дома на свидания. Ей исполнилось восемнадцать лет. Став взрослой барышней, она обзавелась кавалером. Кавалера Люська нашла себе не абы какого, а знаменитого спортсмена, участвующего в международных соревнованиях на каноэ. Она познакомилась с ним на, находящемся недалеко от дома, водном стадионе, где проходила тренировка спортсменов, готовящихся к международным соревнованиям.

На стадион Люську занесло чисто случайно во время прогулки по городу со школьной подругой Женькой. Привело туда девушек обыкновенное человеческое любопытство.

Люську сразу заинтересовала проходящая на водном стадионе тренировка спортсменов-каноистов -- сильных и плечистых, как на подбор, парней. Пошёл мелкий моросящий дождик, а увлечённая Люська его даже и не заметила, чего не скажешь о её подруге.

-- Люсь пошли домой! Дождик идёт! Я замёрзла! – стала ныть Женька.

-- Ты иди, а я тут ещё побуду. – отмахнулась Люська, не желая отвлекаться от интересующего её зрелища, ни на минуту.

Подруга ушла, а Люська, в гордом одиночестве, осталась сидеть на трибуне, не сводя глаз со спортсменов, среди которых оказался высокий, симпатичный, голубоглазый блондин Алекс. Он был загребным в своей команде.

Одинокая Люськина фигурка, сидящая на трибуне стадиона, не смотря на противный моросящий дождик, привлекла внимание Алекса. Когда закончилась тренировка, он подошёл к ней познакомиться и после этого они стали встречаться.

Алекс оказался во всех смыслах положительным парнем. Он не пил, не курил, очень красиво ухаживал за Люськой, не приставая с нетерпеливыми намёками на постель.

Саше с Леной выбор дочери очень понравился, и они не препятствовали их встречам. Но какими бы положительными качествами ни обладал Алекс, Люську, находящуюся в, обуреваемых ею, любовных чувствах, родители всё же не рискнули оставить на весь отпуск одну, без должного надзора, поэтому Саша вынужден был и в этот раз отказаться от поездки в деревню.

А в деревне всё шло своим чередом, хотя смерть Марфы наложила свою печать на жизнь Аннушки. Она была уже не молода и к тому же часто болела. Её мучили постоянные бронхиты, переходящие, иногда, воспаление лёгких.

Когда была жива Марфа, Аннушка чувствовала, пусть не физическую, но хотя бы моральную её поддержку, и кое-как справлялась с небольшим хозяйством. К тому времени у них оставался один кабанчик и десяток кур. В огороде были посажены небольшие грядки картошки, лука, капусты и морковки. На остальное сил у Аннушки уже не хватало.

Незадолго до смерти Марфы, она почувствовала, что похрюкивающий у них в сарае кабанчик уже последний, потому что ухаживать за ним должным образом Аннушка не могла. Сил не хватало.

Так и вышло. В начале зимы Марфа совсем слегла, поэтому заколов кабанчика с доброй помощью старенького Прокопа и его семьи, Аннушка новым поросёночком уже обзавестись не рискнула.

Более-менее хорошо Аннушка почувствовала себя, когда к ней на лето приехали гости. Во-первых – это были помощники по хозяйству, а во-вторых – она забыла о своих болячках среди родных людей. В июне у неё гостила Лена с девочками и Серёжкой, потом остались только Людочка с Таей, а в августе снова наведались Юля с Петром и маленькой внучкой Оленькой.

В этот раз Юля приехала в деревню с определённой целью. Она загорелась желанием переманить Аннушку на ПМЖ в Старую Руссу, чтобы старенькая уже мать не оставалась одна в деревне без поддержки и помощи родных. В связи с этим Юля сразу начала вести беседы с матерью на эту тему, ослабив при этом обычный строгий контроль за Таиным поведением, что той было только на руку.

Аннушка, и в самом деле, осталась в деревне одна, без родных. Сестра Марина вместе с мужем Захаром и сыновьями Витькой и Санькой переехали всей семьёй к престарелой свекрови в Смоленскую область в далёкий посёлок Шумячи вначале для помощи в хозяйстве, да так там и остались жить после её смерти.

Брат Коля жил совсем близко, всего в пяти километрах от Аннушки, но видела его она даже реже, чем, например, Лену или Юлю. Коля жил в семье жены Нины. Именно она правила всеми делами в родительском доме. Своим домом Коля не обзавёлся, потому что Нина была против разлуки с родителями.

На данный момент, у него на попечении было шестеро детей и седьмой на подходе, старая больная тёща и брат Нины – Лёша, который являлся вечным студентом и учился в Брянске. Он был самым младшим в Нининой семье и его все там называли «дитёнком». Этот великовозрастный, двадцатипятилетний «дитёнок» нигде не работал, а только учился, и Коля вынужден был финансово содержать его.

До недавнего времени, с ними жил ещё и парализованный тесть, которого господь прибрал-таки к себе, освободив как его, так и всю семью от жутких мучений. Слава ему, Всевышнему!

До Аннушки ли было Коле в создавшейся ситуации? Она была предоставлена самой себе, что при её здоровье было крайне рискованно.
Юля все эти доводы разложила перед матерью по полочкам, чтобы та поняла всю целесообразность переезда в Старую Руссу.

Аннушка понимать-то понимала, но ответить согласием пока не решалась. Она не представляла себе, как это можно оставить родительский дом совсем без присмотра.

-- Что тут будет? – с ужасом думала она. – Да тут сразу всё растащат по брёвнышку. А ведь тут такое всё родное и сердцу дорогое. Каждая травинка и каждый камушек навевает какие-то воспоминания с ними связанные. Ведь этот дом построил ещё по молодости мой папочка. Здесь родились и выросли все мои сёстры и братья. Отсюда провожали в последний путь не выживших. В том числе и маму с папой. И что же теперь? Бросить всё это на произвол судьбы?

Эти свои опасения Аннушка высказала дочке.

-- Ой, мам! Не о том ты беспокоишься! Ты о себе подумай! О своём здоровье! А дом и так уже на ладан дышит! Он здоровых мужских рук требует, чтобы содержаться в порядке! А ты что? Управишься разве? – приводила веские аргументы Юля.

-- Ой, нет, доченька! Не управлюсь! – соглашалась Аннушка, но тут же добавляла. – Но на мой-то век и такого дома хватит. Я хотя бы хозяйкой здесь себя чувствую, а у вас я как постоянный гость буду. Да и не смогу я у вас жить. У вас и без меня тесно.

Но Юля не оставляла надежду уговорить мать.

-- У тебя же собраны кое-какие деньги. Купим тебе в Руссе домик. Будешь там хозяйкой, но будешь жить рядом с нами. – говорила она.

Такие беседы между Аннушкой и Юлей проводились каждый день, но пока всё с тем же результатом. Уже пришла пора гостям уезжать, а Аннушка так и не решила, стоит ли ей бросать насиженное место и ехать в даль-далёкую на ПМЖ.

-- Ну ладно, мам. Мы ждём, что ты всё-таки решишься на переезд. Как решишься, пиши. Мы приедем, заберём тебя. – сказала Юля на прощание.

Гости уехали, и Аннушка, снова оставшись в одиночестве, сильно заскучала. Такая тоска её охватила, что хоть в петлю лезь.

-- Зря я не согласилась с Юлей. Сейчас бы рядом с родными была и не скучала бы. – запоздало горевала Аннушка, но оглядев свой дом, в котором выросла она и все её братишки и сестрёнки, двор, свою деревню, где ей был знаком каждый уголок, у неё начинало сердце ныть от мысли о разлуке со всем этим.

Начало https://www.stranamam.ru/post/14937081/

Продолжение https://www.stranamam.ru/post/14940691/