Понимаем молитву Ефрема Сирина

Ссылка на видеолекцию прот. Андрея (Ткачева) о великопостной молитве Ефрема Сирина, прочитанной в духовно-просветительском центре "Богоявление" при Елоховском Соборе г. Москвы (более года, а то и двух, назад точно)

https://www.youtube.com/watch?v=pgbAuvXCYhM



Еще хочу поделиться размышлениями о молитве Ефрема Сирина прот. Максима (Козлова), опубликованными в интернет-издании "Татьянин день" (2011г.)


http://www.taday.ru/text/935392.html

Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми

Покаянная молитва, принадлежащая по преданию преподобному Ефрему Сирину, особенно выделяется среди всех песнопений и молитв Великого поста. В три воскресенья Четыредесятницы мы опубликуем размышления настоятеля храма при Университете протоиерея Максима Козлова о трех частях этой молитвы. "Праздность может проявляться в состояниях, о которых дальше говорится в молитве преподобного Ефрема. Она может разрешаться либо в уныние, либо в любоначалие... Празднословие уводит нас от осознания того, что стоит за словом и за выражаемым этим словом понятием. И это, действительно, страшно..." (первая статья от 20.03.11)

Особым родом духовной пищи, дорогие браться и сёстры, являются богослужения Святой Четыредесятницы — Великого Поста. Есть некий духовный закон: когда человек сколько-нибудь трудится над утончением своей плоти, душа начинает жить свободнее, дышать легче. Конечно, есть и закон, что это время — десятина года, которую и Церковь, и все мы должны в особенности посвятить Богу.

В веках и Церковный Устав, и благочестие народа выделяло в богослужениях Святой Четыредесятницы некоторые молитвы и службы, которые становились вехами. Пропустить или не заметить их для православного человека было и остается невозможным. Среди таких молитв Святой Четыредесятницы, Постной Триоди первое место занимает, конечно же, молитва Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего…». Сейчас мы с вами обратим внимание и постараемся сколько-нибудь внутренне лучше понять первую из трёх частей этой молитвы: Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.

Первое, о чём просит святой отец Ефрем Сирин и с ним вся Церковь призывает нас просить, — чтобы Бог избавил нас от духа праздности. О праздности легко сказать в отношении простой моралистической оценки этого состояния. Но дело в том, что святые отцы в богослужении свидетельствуют не столько об этике, не столько о том, как быть немного побольше хорошим или немного поменьше плохим, а об онтологии, о сути, о том, что для человека сущностно важно на его пути ко спасению. И в этом смысле может возникнуть вопрос: разве праздность — это один из тех пороков и страстей, которые, спросив себя, мы поставим на первое место или на одно из первых мест? Не скажем ли мы и по отношению к себе, и тем более — по отношению к абстрактному перечню страстей, что мы знаем вещи и потяжелей, и пострашней, чем праздность? А преподобный Ефрем начинает именно с этой страсти, с этого внутреннего состояния. Подумаем об этом слове.

Слово «праздность» означает вовсе не то, к чему оно свелось в редуцированном русском языке последних столетий. Праздность — это не «недеятельность», это не пассивность, это не противопоставление человека праздного активному, многотрудному и усердному. В греческом языке и в языке Священного Писания слово «праздность» означает «пустота». Праздный — это тот, кто пуст, не наполнен, не имеет внутреннего содержания. Если мы так задумаемся над этим словом, то окажется, что это вовсе не некоторая второстепенная страсть, а онтологически, сущностно очень пагубное состояние.

Евангелие говорит нам, что бывает с человеком, который освобождает душу свою от некоего терзающего её демона, от беса и не трудится над тем, чтобы душа была заполнена благом. Проходит краткое время, и это очищенное место заполняется неизмеримо большим количеством бесов, чем до того владело человеком (см. Мф:12:43-45).

Дело в том, что Бог есть Творец бытия. Всякое бытие сотворено Богом как благо, как доброе, как хорошее. Всякое отсутствие бытия, благобытия, доброго бытия есть та самая злая пустота, праздность, которая даёт место злу, врагу рода человеческого и аггелам его. Они, не обладающие подлинным бытием, с которым можно пойти ту в вечность, когда Бог будет «всяческое во всех» (1Кор:15:28), имеют только злое существование. Это существование дырки на прекрасном платье и дряни на дивном творении, тёмного пятна на картине, созданной Величайшим Художником. И понятно отсюда, что праздность — это и есть такое внутреннее состояние, которое отодвигает Бога из жизни человека, а эту дурную черноту в душу пускает.

А уж проявляться эта пустота, действительно, может по-разному. Она может проявляться как видимая недеятельность. И мы знаем, пусть на умозрительном примере литературного повествования, какая это трагедия, когда по природе хороший человек через видимую недеятельность губит всё, что Богом ему дано как возможность реализации в себе образа и подобия Божия в этой жизни. Праздность может проявляться в состояниях, о которых дальше говорится в молитве. Она может разрешаться либо в уныние, либо в любоначалие.

Человек, не имеющий подлинного наполнения души, начинает терзаться от этого, как в какой-то момент терзался Иуда — то того, что он сотворил. Но это было, как мы слышали, терзание, приведшее его к самоубийству. Блаженный Августин говорит, что душа человека, если она не находит Бога и упокоения в Боге, всегда пребудет беспокойной или, можем мы по-другому сказать, она всегда пребудет в унынии. Она становится такой от создания вне Бога иных кумиров, идолов, прилеплений — от того, в чём неизбежным будет разочарование, будь то люди, будь то идеи и идеологии, будь то те или иные «ценности». В конечном итоге без Бога и вне Бога ничто не может избавить человека от уныния. На время человек может себя как-то занять, но в конечном итоге — нет, и наступает уныние.

Второй путь разрешения праздности — это любоначалие. Человек, не обладающий наполнением души, стремится к организации жизни вокруг себя. Он пытается создать иллюзию, что он может стать кузнецом своего счастья, организатором бытия других людей вокруг собственного существования. Любоначалие — это не обязательно грубая страсть властвовать, желание стать царём или президентом, стать начальником в том или ином деле, быть на виду, командовать другими людьми. Любоначалие — это в конечном итоге поставление себя организатором — конечно, ложным, конечно, только в иллюзии — жизни вокруг себя самого. Любоначалие — это ощущение самого себя начальником того, что со мною и с людьми вокруг меня происходит. Это тоже говорит о ненаполненности души жизнью в Боге, о праздности души, о её пустоте. Оба этих разрешения — что в уныние, что в любоначалие — есть та душепагуба, от которой мы просим избавить нас во время Великого Поста и в нашей жизни вообще.

Наконец, четвёртое прошение этой первой части. О нём многие и вовсе скажут: уж какая это беда — празднословие? Убийство, воровство, блуд и иные вещи значительно более страшны, чем празднословие, о котором мы так часто вспоминаем на службах Великого Поста. Но и здесь нам есть о чём задуматься. Преподобный Иоанн Дамаскин говорит, что образ Божий в человеке проявляется в трёх главных свойствах, в трёх его чертах. Образ Божий проявляется в свободе воли, в разуме и в способности слова. Слово есть неотъемлемая черта образа Божия в нас, и разменивание его на многоглаголание, бессмысленное «празднение» слова есть, действительно, тяжкий грех.

Празднословие может выражаться в разном. Оно может иметь вид благочестивого многоглаголания, когда за множеством слов о святом — святое утрачивается. Тогда слова о том, что должно быть для нас значимым и иметь конечную ценность, теряют свой вес. Когда мы говорим: «Бог», «спасение», «Церковь», «святыня», «святой», «Искупление» и другие слова, а они уже ничего не значат, кроме некого сочетания звуков, точек на бумаге, пикселов на мониторе компьютера, за которым не стоит никакой смысл. Празднословие уводит нас от осознания того, что стоит за словом и за выражаемым этим словом понятием. И это, действительно, страшно.

Второе разрешение празднословия, описанное в страшных сценариях Апокалипсиса, состоит в том, что создаётся такой язык, на котором уже невозможно высказать конечные или значимые истины веры. В наше время мы отчётливо видим это. Некоторые слова, принципиально неотделимые от христианского благовестия, в контексте современной цивилизации и современной культуры не проговариваются. Попробуйте выйти из храма и где-нибудь в кругу своих сверстников на месте учёбы или работы (я уж не говорю с экрана телевизора) сказать слово «целомудрие». На вас посмотрят, как на людей полубезумных, как на тех, кто говорит что-то, конечно, и осознаваемое вроде бы как сочетание звуков, но бессмысленное с точки зрения реализации. Через празднословие и через искажение слова создаётся такой язык, на котором уже невозможно сказать о том, что проповедует Евангелие. И это тоже конечный результат празднословия. Он может быть в жизни общества, он может быть и в жизни конкретного человека, когда за множеством пустых, не наполненных осознанием и переживанием слов, стеной загораживается то, во что мы должны верить и что мы должны проповедовать. И мы просим, чтобы от этого Господь нас тоже избавил. Чтобы мы не обратили Богом данный дар слова в то, что нас же загородит от Бога множеством праздных слов.

Сейчас, дорогие мои, мы только очень кратко и только в очень узком разрезе смыслов посмотрели только на одну из церковных молитв. Хочу призвать вас не привыкать к церковному языку, нашим церковным молитвословиям, не привыкать к тому, что мы, вроде бы, начали в них понимать. Едва какая-то сотая, тысячная часть смысла удерживается в нашем сознании. Всякий раз со смирением, и тем самым со смиренномудрием, о котором мы будем говорить в следующий раз, давайте напоминать себе, что мы находимся на дистанции порядков, сотен, тысяч километров духовной жизни вдали от святых отцов. Если нам кажется, что мы поняли их молитвы, то это нам может казаться только от самомнения. Это путь и задача на всю жизнь, в том числе и по отношению к такой известной на молитве, как молитва Ефрема Сирина. Дай нам Бог так же вдумываться со всей ответственностью в смысл каждого богослужения, которые будут совершаться этим Великим Постом, и идти навстречу Пасхе Христовой, а до того — Страстных Дней.

Аминь.

http://www.taday.ru/text/944184.html

Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему

Мы публикуем слово протоиерея Максима Козлова о второй части молитвы преподобного Ефрема Сирина: "Сейчас, дорогие братья и сёстры, мы продолжим с вами рассмотрение молитвы преподобного Ефрема Сирина и обратим наши размышления ко второй части этой молитвы: «Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему». Четыре добродетели или четыре свойства, о которых говорится в этой части молитвы, во-первых, есть свойства богоуподобления". (вторая статья от 26.03.11)

Ибо Сам воплотившийся Сын Божий явил эти четыре добродетели в предельном совершенстве. И целомудрие, и смирение (оно же смиренномудрие), и терпение, и любовь — это то, что Богочеловек являл и в три с половиной года Своего общественного служения, и во всю Свою земную жизнь. Поэтому для христианина воспринять эти добродетели — не просто исполнение некой заповеди, как и ветхозаветных законов: не воровать, не прелюбодействовать, не завидовать. Исполнение этих добродетелей в своей жизни есть путь, которым христианин приближается к Богу, — путь, которым Сын Божий прошёл здесь, на земле, нашего ради спасения.

Первая из названных добродетелей — это добродетель целомудрия. В буквальном переводе слово это означает цельность или целостность человека, такого рода внутреннее состояние, когда не происходит распада, растаскивания на разделяющие и раздирающие личность страсти. Целомудрие не должно восприниматься слишком узко, как только внешняя, физическая добродетель, хотя оно и невозможно без этого первоначального свойства, этого первоначального этапа. Мы помним, что преподобный Серафим Саровский — святой, которому были открыты как очень немногим духовные законы бытия, — в сердце основанной им Дивеевской обители не поселял любых монахинь. Он создал особенное отделение внутри монастыря — для девиц, никогда не знавших мужа. Ибо само по себе соприкосновение с телесной страстностью есть уже нечто, приносящее в наше бытие, в состав человека то, что вошло в него только с грехом Адама, но что Богом о человеке не замыслено.

С другой стороны, мы должны помнить, что нет греха, в том числе и против добродетели целомудрия, который нельзя было бы победить покаянием и подвигом. Святая, которую мы вскоре будем вспоминать, преподобная Мария Египетская явила нам удивительную высоту этой добродетели — чистоты и целомудрия. Явила после многих лет тягчайших греховных блудных падений, после коснения в блудном грехе. Это значит, что даже многолетний и устойчивый грех не связывает человека настолько, чтобы из него нельзя было подняться.

Итак, добро юному или молодому человеку никогда не оказаться прикосновенным к плотским грехам, грехам против целомудрия. Но ежели в твоей жизни случилось так, что ты имел эти падения, — не отчаивайся, зная, что покаянием и подвигом и здесь первая одежда души может быть тебе возвращена. По крайней мере это не закроет для тебя пути ко спасению, как от иных не закрыло даже пути к святости — вспомним ту же преподобную Марию Египетскую.

Но это понимание первой ступени целомудрия как охранения телесной чистоты (или даже чистоты души и тела) должно нас не уводить, а подводить к тому, что вслед за этим идёт и иное. Если состояние праздности подразумевает открытость двери души для наполнения её бесами и страстями, то цельность целомудренного человека подразумевает, что у него есть щит, кольчуга, ограждение от духов злобы поднебесных, от приражения помыслов, от лукавого, который вокруг ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить (1Пет:5:8). Цельный человек не оставляет ему зазора, куда лукавый мог бы проникнуть со своими побуждениями к страсти. И эта внутренняя непадательность, неподверженность всякому пристрастию и страсти и есть высшая степень целомудрия.

Второе, о чём говорится во второй части молитвы прп. Ефрема Сирина, — это добродетель смиренномудрия, или смирения. Эта добродетель, несомненно, также явлена нам Сыном Божиим, ибо Он был смирен, послушлив Отцу даже до смерти, и смерти крестной (Флп:2:8). Именно взирая на Сына Божия, мы можем понять подлинное значение и достоинство смирения. Смирение — не слабость, как воспринимают его внешние люди. Смирение — не просто молчаливое претерпевание, не соглашение, что мы ничего не можем сделать против мира, который во зле лежит (1Иоан:5:19), как иной раз считают и христиане. Смирение — это сознательное, глубокое, идущее от всего существа человека желание, поддержанное и в волевом акте, и в осознании разумом, и ведущее к побуждению своего сердца так поступать — желание не поставить себя превыше ни одного существа в этом мире. Сын Божий, бесконечно далёкий от человеческого рода потому, что Он был невместимым для мира Богом, смиряется настолько, что становится таким же, как мы, Человеком, Одним из предельно малых мира сего, ради того чтобы принести спасение нам. Соответственно, мы видим, что именно этот путь смирения явился путём победы над врагом рода человеческого в судьбах всего мира. Значит, смирение является путём, которым и христианин может победить врага рода человеческого применительно к своей собственной жизни. Будь то земные обстоятельства, будь то, в особенности, путь ко спасению. Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать (Иак:4:6) — мы знаем эти слова апостола Иакова наизусть, но часто воспринимаем их как не к нам относящиеся. Часто, когда мне предстоит делать выбор, на что опереться: на смирение или на силу, на самого себя, — я предпочту опереться на мою псевдосилу, на то, что, как мне кажется, у меня есть. Господь тогда показывает, что мнящий, будто он что-либо имеет, должен увидеть, что он не имеет ничего. Господь будет учить нас смирению. В этом смысле всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк:18:14), потому что таков закон духовного бытия, установленный Богом. Но нам нужно свободно принять этот закон. Быть не собакой, которую тащит телега, вне зависимости от того, хочет она того или не хочет, а тем, кто соглашается, что за законами мира стоит благая и любящая воля Божия.

Далее преподобный Ефрем Сирин говорит о духе терпения. Греческое слово, которое здесь переводится словом «терпение», буквально означает «стойкость». Святитель Феофан Затворник говорит об этой добродетели — терпении или стойкости, — что она проявляется в двух отношениях. По отношению к внутреннему она проявляется в стойкости стояния в добре, когда человек, говоря словами другого святого отца, непадателен в добре. Когда его добродетель не есть что-то, зависящее от сегодняшнего настроения, работы его желудка или текущих жизненных обстоятельств, а есть внутреннее твёрдое свойство. По отношению к внешнему миру, говорит святитель Феофан, эта добродетель проявляется как терпеливость, как внутренняя готовность нести скорби, болезни, неправды, обиды. Нести без восстания, без уныния, без внутреннего ропота, понимая, что это путь того крестоношения, который ведёт нас к спасению. В этом смысле понятно, что добродетель терпения, стойкости в претерпевании и стойкости в пребывании в добродетели — есть то, что ведёт нас к христианской любви. К любви не как к эмоции, не как к состоянию душевно-телесного экстаза, возмущения, выхождения из себя, к любви не как чувственному переживанию или интеллектуальному наслаждению чем-либо в этом тварном мире, но к любви, о которой говорит апостол Павел, которая имеет смирение: долготерпит,.. милосердствует,.. не завидует,.. не превозносится, не гордится,.. всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит (1Кор:13:4–7). Подлинная христианская любовь без смирения, смиренномудрия и терпения невозможна. Об этом тоже должен всегда помнить христианин. Святой апостол и евангелист Иоанн Богослов свидетельствует: «Совершенная любовь изгоняет страх» (1Иоан:4:18). Но это та совершенная любовь, к которой ведут целомудрие, смиренномудрие и терпение.

Итак, мы с вами, дорогие мои, кратко посмотрели на вторую часть вдохновенной молитвы святого Ефрема Сирина. Дай нам Бог дальше, когда мы будем произносить эти слова, не творить из них привычки, пусть даже привычки великопостной, а помнить, что за каждым из этих слов, так неслучайно выбранных и поставленных Церковью перед нашим внутренним взором — с такой регулярностью, на каждой великопостной службе, — есть то, о чём нам в буквальном смысле стучат по лбу святые отцы, разум церковного Устава: это запоминай, это стремись понять, это за время Святой Четыредесятницы вынеси в свою дальнейшую жизнь, это тот костяк, на котором ты сможет строить дальнейшее своё бытие.

Аминь.

http://www.taday.ru/text/953858.html

Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков.

Сейчас мы обратим свой мысленный взор к третьей части молитвы преподобного Ефрема Сирина, о которой мы говорили с вами в прошлое и позапрошлое воскресения. В третьей части этой молитвы есть два утверждения, две просьбы. Первое утверждение очень и очень значимо. Мы обращаемся к Богу, называя его Господом, т. е. Господином и Царём. (третья статья от 02.04.11)

Это утверждение особо отзывается в нашем сердце сейчас, когда мы только что слышали повествование Евангелия, где дважды слово «Царь» было употреблено по-разному. Сначала на вопрос Пилата, Царь ли Он, Христос подтвердил это, сказав: ты сам Меня так назвал (ср. Иоан.18:37). А затем первосвященники, которые должны были знать, Кто есть Истинный Царь, закричали сами и побуждали кричать народ, что нет у них другого царя, кроме кесаря (ср. Иоан.19:15), т. е. кроме римского императора.

Это утверждение, что Бог – Царь, проходило потом через всё начало бытия Церкви. За это именование – Господин и Бог, за отказ назвать этими словами императора христиане готовы были идти и шли на смерть, на мученические страдания. Значит, это слово, это утверждение: «Господи Царю» – это не просто одна из многих формул обращения к Богу, которые есть в наших молитвах. Это есть нечто Самим Христом о Себе сказанное, причём сказанное за часы перед Голгофскими страданиями. Это есть нечто подтверждённое кровью мучеников на протяжении целых трёх столетий.

Что же значит «Господин и Бог»? Это утверждение означает, что христианин свидетельствует: в жизни нашей только Один Владыка, при этом Владыка этот – Абсолют, Он Монарх, Он Император, Он Царь. В Его власти над нашей жизнью нет никаких ограничений. В ней нет и не может быть никакого отстаивания своих прав с нашей стороны: мол, «здесь я себя считаю господином своей жизни, в эту часть моей жизни я не пускаю Бога».

Но и другое мы должны признать: Бог с нашей жизнью, как и с судьбами всего мира, может сделать всё, что хочет. Это не всегда нами понимается, часто не понимается, не всегда тем более легко принимается, часто это просто то, против чего мы восстаём, но мы должны внутренне принять, что это есть Его воля благая, совершенная и не имеющая никаких ограничений. Только она есть в судьбах мира, и только она есть в судьбах человека. Только Он есть Господин и Царь всего.

Если это не так, то дальнейший путь будет таков, каков он был у первосвященников. Они ведь тоже по-своему хотели благого. Они хотели блага для своего народа. Они хотели лавирования между Иродом, Пилатом, римским императором. Конечной целью они ставили освобождение своей страны и истинной, как они считали, веры от господства того самого языческого императора, которого ради будущего блага сейчас они готовы были, в сердце не признавая, зная, что это не так, признать единственным царём, сказав: «Нет у нас царя, кроме кесаря» (Иоан.19:15). Они даже Пилату возражали, говоря, что если он по-другому поступит, то он от этой истины, от этой нормы отступится. Так вдруг произошло это страшное свидетельство верующих людей – верующих в глубинном смысле, ибо они должны были хранителями веры, порядка и неприкосновенности Церкви и её строя. Они дошли до такого отступления, что языческого императора признали единственным царём для них и для народа. Начинается же как раз с того, что внутренне они не считают, что Бог – Конечный Вседержитель и Господин этого мира и жизни народа. Они полагают, что жить, считая только Его владыкой, невозможно, что в этом мире всего нужно достигать теми или иными компромиссами, умом, хитростью, силой, но только не вручением всего Богу до конца.

Этот путь потом неоднократно пройден и в истории Церкви, и в судьбах конкретных людей, и нас касается. Когда возникает возможность выбора между человеческими договорённостями с, казалось бы, малым отступлением от упования и предания всего Богу, и преданием в себя Ему до конца. Часто нам хочется поступить по человеческим договорённостям, как когда-то хотелось иерархам и иным думать, что они человеческими договорённостями спасают Церковь, забывая, что Церковь спасает только Христос. В отношении своей жизни нам никогда не следует думать, что кто-то иной может быть нам владыкой, и что, отступая от Бога, мы можем эту жизнь устроить. Только Он – Господь и Царь.

Что же мы просим у Него в молитве Ефрема Сирина? В третьей заключительной её части мы просим «зрети своя прегрешения». Вы знаете, что по отношению к грехам у нас с вами существует два ложных подхода. Один – затушёвывать свой грех, стараться его приуменьшить, стараться оправдать себя в своём грехе жизненными обстоятельствами, в конечном итоге возлагая вину на Бога, потому что кто как не Он даёт эти жизненные обстоятельства и свойства нашего характера. Второе ложное отношение к грехам – при видении их, при признании, что я человек грешный, и другое внутреннее согласие: мне от этих грехов никуда не деться, я с этими грехами одно.

Но то зрение греха, о котором говорит Ефрем Сирин, подразумевает две вещи. Это и неоправдание себя в грехе, и неотождествление себя со своим грехом настолько, чтобы считать, что я без него уже не существую, что меня как личности без моего греха нет и быть не может. Покаянное зрение греха подразумевает осуждение себя, но при этом с упованием на Бога – Царя, Господина и Владыку, Который может меня от греха избавить.

Условием пути к этому избавлению, вновь и вновь повторяемым нам Церковью, является искреннее неосуждение ближнего, другого человека. Это неосуждение исходит из вышеупомянутого смиренномудрия: «Я знаю о себе, что я есть. Кто я такой, чтобы быть судьёй брату своему?» Даже если мне кажется, что я по внешним признакам не имею тех грехов, которые имеет кто-то из знаемых мною – я же знаю о себе, что окажись я в обстоятельствах этого человека, имей я его дарования, его богатство, его смелость, его решительность, я бы много таких грехов сделал, каких, может быть, он в своих обстоятельствах никогда бы не допустил. Хотя человек может сказать: «Я не имею того перечня видимых согрешений делом, которые имеют другие», но кто из нас может сказать в сердце, что он бы не сделал худшего, окажись он в подобных обстоятельствах. От этого смиренномудрого помысла проистекает неосуждение людей, которое не есть надевание розовых очков по отношению к окружающей действительности, к поступкам людей. Это неосуждение – непоставление себя выше кого бы то ни было и, главное, внутреннее, глубокое желание каждому человеку, как мы себе того не на словах желаем, спасения и вечной жизни при трезвом видении того, что вокруг происходит. Если мы трезво понимаем людей вокруг себя и при этом с жалостью желаем им вечной жизни и готовы молиться за это, и готовы там, где это возможно, за это по отношению к нашим ближним бороться разными путями: от уничижения до противостояния, от содействия доброму до деятельного противодействия злому, но ради спасения души человека, а не по причине неприятия, осуждения или отталкивания, то это то, о чём говорит молитва прп. Ефрема Сирина, о чём говорит святой.

И, наконец, четвёртая часть этой молитвы вновь есть утверждение – святой говорит: «Яко благословен еси, – обращаясь к Богу, – во веки веков. Аминь». Это очень мужественное утверждение, к которому призывает нас преподобный отец. Призывает нас сказать: что бы ни было, какие бы мы ни познали гонения, беды, несправедливости, видимое торжество греха, собственные падения, измены друзей, хрупкость земного бытия, когда сегодня крепкий и сильный человек завтра становится немощным идиотом, какова бы ни была хрупкость земного счастья, возвышающегося в часы человеческих отношений, – мы готовы сказать Богу, что Он благословен. Что Он любовью Своей печётся об этом мире, что нашу жизнь мы от Него принимаем не как муку и тяготу, но как благословение. И за эту жизнь и за этот мир мы будем стремиться, пусть с усилием, пусть иногда с понуждением себя, сказать: «Ты, Боже, благословен. Я с благодарностью эту жизнь и этот путь принимаю».

Вот так помогает нам на великопостном пути великий учитель покаяния и свидетель подлинного христианства святой Ефрем Сирин. Ещё долго, долго до Страстной, ещё долго до того дня, когда эта молитва перестанет читаться, мы будем повторять её в храме или в домашней молитве, будем вновь и вновь употреблять усилие, чтобы молитва эта глубже входила в наше сердце и в наше понимание, была не только в верхнем уровне сознания, в понимании слов, но и глубже, внутри, в сердце, там, где и происходит внутреннее перерождение человека, которое святые отцы называют покаянием.

Аминь.