Только любовью

«Этой молитвы нет ни в каких молитвенниках. Ее сложила сама няня для нас, детей — сложила тут же, перед иконой. И если б случилось, что я забыл все молитвы, я не забуду этой…»

Так писал о своей няне Пелагее Сергеевне замечательный русский прозаик Сергей Николаевич Дурылин. Именно ему принадлежит идея уникального сборника воспоминаний известных людей XIX и начала ХХ века о воспитавших их крепостных и наемных няньках. В минувшем году биограф писателя Виктория Торопова и издательский дом «Никея» реализовали замысел Сергея Николаевича: изданный сборник называется просто «Няня».

Список тех, кто вспоминает о своих «матерях — но не по закону родительства, а по закону любви» (выражение Дурылина), велик и разнороден: здесь и хирург Николай Пирогов, и Александр Герцен, и поэт Яков Полонский, и Федор Михайлович Достоевский, и историк Сергей Соловьев, и Модест Мусоргский, и коллега его Сергей Танеев, и Андрей Лесков (сын и биограф писателя Николая Лескова), и переводчица Щепкина-Куперник, и балерина Тамара Карсавина, и актриса Пелагея Стрепетова… В начале каждой из этих судеб стояла она — простите за штамп — простая русская женщина, роль которой определялась очень скромно: не воспитывать в высоком смысле этого слова, не образовывать (могла ли она это делать — сама в лучшем случае полуграмотная?), а, вот именно, нянчить. Но няни почему-то оказывались удивительными педагогами. Каким же образом это у них получалось?

«Не могу представить себе лучшего хранителя детства, чем была наша няня, и не верю, чтоб теперь кому-то выпадало такое счастье: жить под теплым попечением такого хранителя»,— пишет Сергей Николаевич Дурылин в процитированном уже здесь очерке о няне Пелагее Сергеевне — «русской разумнице, природной москвичке», ярком, талантливом, чистом человеке. «Няня Поля», как называли ее дети, никогда их не наказывала, никогда не жаловалась на них родителям; она просто жила со своими воспитанниками, безотчетно создавая вокруг себя атмосферу, в которую не вхоже было ничто нечистое, холодное, злое. Именно потому она оставалась другом выросших уже братьев Дурылиных до последних дней своей жизни: «Когда ее зоркий и живой взор погас — она умерла в 1908 году в четверг на Светлой Седмице — в мире потемнело для нас, и за всю дальнейшую жизнь никто не возобновил этого света».

Братья Верещагины, Василий и Александр, художник-баталист и военачальник, вспоминают о своей крепостной няньке Анне Ларионовне — «самой выдающейся, самой близкой и дорогой личности» их детства, так называет ее Василий Васильевич. А воспоминания Александра Васильевича таковы, что их невозможно не процитировать:

«Старушка наша няня Анна Ларивоновна (Ларионовна.— М.Б.), воспользовавшись тем, что папаша с мамашей еще с утра куда-то уехали, торопится вымыть меня вместе с братом Алешей. Но где же она хочет нас мыть? На людской кухне в русской печке! Поутру в печке пеклись хлебы, а потому жару в ней еще много. В людской никого нет: дворня уже отужинала (…) Мы с Алешей стоим раздетые на полу около печки. Няня в одной рубашке, волосы черные на голове всклокочены. Жиденькая косичка закинулась на грудь. Она попеременно намыливает нам головы маленьким обмылочком; затем мажет нас с ног до головы дегтем (няня слышала от кого-то, что деготь помогает от золотухи, которой мы, маленькие, страдаем) и подсаживает на шесток, после чего уж мы сами уползаем в печь. В печи светло, в углу горит сальный огарок, вставленный в железный светец; рядом — чугун с горячей водой. Дно печки устлано мягкой соломой. Так тепло, так хорошо тут, мы совершенно счастливы. За нами влезает и няня с маленьким корытцем в руках. Старческие глаза ее выражают тревогу: как бы ей успеть вымыть с деготком своих роженых детушек до приезда «самих»! А если она не успеет, да они приедут — пропала ее головушка, разбранят, разнесут ее господа. Но не этого боится няня, пуще всего опасается она, чтоб ее совсем из нянек не прогнали, не лишили бы ее сокровищ, питомцев, которых она любит больше всех на свете, то есть точно так же, как мы ее».

Вот в этой-то печке и испекла, вот так и воспитала русская нянька их всех — офицера, писателя, врача, художника, ученого, путешественника, государственного деятеля — любовью, и только ею, потому что других средств у нее, собственно, и не было.

Хотя много ли любви доставалось ей самой? Да, дети свою нянюшку любили, но не дети управляли ее жизнью. В эпоху крепостного права она не была сколько-нибудь властна над своей судьбой. Книга «Няня» содержит воспоминания Григория Ге — это родной брат известного художника Николая Ге. Братья рано остались без матери, и, хотя их очень любили и отец, и тетя, и бабушка, «лучшее было сделано для них совсем иною рукою». Крепостная девушка Наташа, доставшаяся семье Ге вместе с воронежской усадьбой в результате судебной тяжбы, проводила с детьми «все дни и ночи». И она-то — «ласками, играми, песнями, сказками — завладела душами мальчиков». Наташа была еще и великим дипломатом, защитницей всей дворни от жестокого барского управителя Огурцова. Пользуясь поддержкой доброй и справедливой старой барыни Дарьи Яковлевны (бабушки мальчиков Ге), она не раз добивалась амнистии для провинившихся. Но себя защитить от возненавидевшего ее Огурцова не смогла. Преступление Наташи состояло в любви, любви, что интересно, взаимной — к молодому учителю барских детей. Увидев свою Наташу сразу после телесного наказания, будущий художник Николенька Ге испытал такое потрясение, что тяжко заболел и потом никогда уже не мог забыть о произошедшем…

Но, если разобраться, это ведь тоже был урок русской няни — урок, доставшийся ей самой страшною ценою. Вот главное, чему бессознательно (то есть не ставя себе такой цели) учила маленького барина его крепостная нянька — видеть в каждом человеке человека, а не только предмет для удовлетворения собственных желаний. И многие из «выходков» (воспитанников: забытое слово из словаря московских нянь) пронесли это усвоенное через всю жизнь. Думаю, здесь уместна цитата из книги известного славянофила Ивана Сергеевича Аксакова, выписанная Дурылиным в процессе сбора материала для книги о нянях: «Благодаря им, этим высоконравственным личностям, возникавшим среди и вопреки безнравственности исторического социального строя, даже в чудовищную область крепостных отношений проступали порою кроткие лучи всё облагораживающей, всё возвышающей любви. Условия зависимости и неравенства согревались человечностью, даже окрашивались каким-то мягким поэтическим колоритом (…) Этим няням и дядькам должно быть отведено почетное место в истории русской словесности. В их нравственном воздействии на своих питомцев следует, по крайней мере, отчасти искать объяснения, каким образом в конце прошлого и первой половине нынешнего столетия в наше оторванное от народа общество, в эту среду, хвастливо отрекавшуюся от русских исторических и духовных преданий, пробивались иногда, неслышно и незаметно, струи чистейшего народного духа».

Кстати, о дядьках, то есть о няньках мужского пола. О них в книге «Няня» ничего, к сожалению, нет, но мы сами в силах вспомнить писателя-моряка Кон­стантина Станюковича с его пронзительным рассказом «Нянька» — об искалеченном матросе Чижике и его воспитаннике, мальчике Шуре. А еще — «Детские годы Багрова-внука» Аксакова-старшего, Сергея Тимофеевича, и крепостного дядьку Евсеича, который изо дня в день раскрывал перед маленьким Сережей Багровым красоту и богатство окружающего мира.

…А еще няня учила вере. Зачастую вопреки воле родителей, тайком от них, взросших на французских просветителях или зараженных уже более поздними «передовыми идеями». «Русской няне,— пишет Сергей Дурылин,— должно быть место не только в истории русской литературы, но и в истории Русского Православия; то, что няня нашептала в детской, было прочнее того, чему научил батюшка на уроках Закона Божия и что начитал профессор богословия в университете». Нянина наивная молитва, веточка вербы в ее сморщенной руке, пасхальное яичко, букетик перед ее иконками на Троицу — все это писатель называет «самопрядной ниточкой», по которой не один отпавший было от Христа человек возвращался «к детской вереи молитве».

А мои вечера, проведенные над книгой «Няня», оказались очень хорошими, теплыми вечерами. После этой книги я будто и не сомневалась, что для меня найдется место в няниной комнатке, перед ее иконками, за ее столом; что я буду для нее своим человеком, хоть и не воспитанницей… Впрочем, они реально повлияли на меня, эти давным-давно уже лежащие в земле женщины! Например, всякий раз, садясь за обед или ужин, я вспоминаю слова одной из них: «Стол — престол!». На столе находится дар Божий человеку — пища: значит, не должно быть никакого беспорядка, ничего неопрятного, некрасивого. Никакой, скажем, открытой консервной банки или хлебных крошек… И как же много за этим простым, казалось бы, бытовым правилом стоит!

Стало быть, уроки этих необразованных педагогов вневременны и бессмертны.

Газета «Православная вера» № 01 (573)
[Марина Бирюкова]
https://eparhia-saratov.ru/Articles/tolko-lyubovyu