Мы – причастники Божества. Неделя святителя Григория Паламы: Протоиерей Всеволод Шпиллер | 16 марта 2013 г.

Когда мы с вами вступали в Великий пост, братья и сестры во Христе, то перед нашим мысленным, духовным взором стояли слова евангельские, слова, сказанные Спасителем: “Если не отпустите грехи человекам, Отец ваш Небесный не отпустит вам ваши грехи”. Эти слова прежде всего о неосуждении, о том, что осуждение друг друга нам препятствует войти в Царство Небесное, быть со Христом, быть с Богом. И именно неосуждение вводит нас в Царство Небесное, соединяет нас со Христом. И в этом духе неосуждения мы просим друг у друга прощения в Прощеное воскресенье перед Великим постом.

Мы вошли в Великий пост и начали следовать путем, который лучше всего характеризуется молитвою Ефрема Сирина, которую мы так много, много раз повторяли на первой седмице Великого поста — не только ежедневно, но ежечасно. В этой молитве мы просили помощи Божией для того, чтобы не было в нас того плохого, чего так много в нас. Мы просили, умоляли Бога дать нам целомудрие, смиренномудрие, терпение и любовь, и умение зреть, видеть свои грехи и не осуждать братьев своих. Повторяли, ежечасно повторяли эту молитву по многу раз, а не только ежедневно. Первые дни первой седмицы Великого поста одни из нас слушали, а другие читали Покаянный канон Андрея Критского, который учил нас зреть свои грехи, видеть свои грехи и не осуждать.

О неосуждении я хочу здесь сказать буквально два слова — о силе неосуждения. Около нашего великого русского святого Серафима Саровского жил простой монах Павел. Никакими подвигами он не подвизался: ни покаянным подвигом, ни молитвенным подвигом, ни постом — ничто его не отличало от простых людей. Но когда умер Павел, Серафим Саровский, которому были открыты небесные тайны, сказал: “Вот, брат Павел ничем не отличался от простых людей, никакими подвигами, а ведь вошел в Царство Небесное! Только за одно то, что никогда нигде никого не осудил”. Вот в этом духе неосуждения зовет Церковь жить и подвизаться всякими подвигами: и покаянным подвигом в посту, и всеми другими.

Мы обращаем большое внимание на режим еды во время поста — он имеет особое значение, но не нужно ему усваивать большего значения, чем он имеет. Не нужно думать, что картошина и постное масло вводят в Царство Небесное. Нет, именно подвиг неосуждения людей, терпение: “Ей, Господи Царю, даруй мне зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь”.

Молитва Ефрема Сирина “Господи и Владыко живота моего…” сопровождала нас всю первую седмицу. Она научала нас, как нам жить и для чего жить. Для того, чтобы быть со Христом, для того, чтобы быть с Богом. И мы так и старались жить на этой первой неделе Великого поста, творя эту молитву и имея ее постоянно не только в памяти, но в сердце и в наших устах.

Прошла первая неделя Великого поста. Пришло первое воскресенье Великого поста, посвященное Церковью Торжеству Православия. Какому торжеству? В чем это торжество? Конечно, в установлении иконопочитания, потому что именно это событие вспоминалось в первое воскресенье Великого поста. Но оно праздновалось нами совсем не как историческое событие, праздновался нами догматический смысл установления иконопочитания. Много-много лет назад христиане не знали, как относиться к иконам. Много-много лет шла борьба между христианами. “Нет, иконы не надо почитать. Как можно изображать Бога, Которого никто никогда не видел? Бог невидим никогда, следовательно, Бог неизобразим “. И вот, более тысячи лет тому назад собрался VII Вселенский Собор и решил: изобразим Бог! Потому что между первообразом и образом Божиим (“икона” — это греческое слово, которое значит “образ”), между Богом и иконою есть живая, действительная, реальная связь. И, поклоняясь иконе Бога, мы поклоняемся не дереву, мы поклоняемся не скульптуре какой-нибудь, мы поклоняемся не веществу — мы поклоняемся Самому Богу, потому что связь эта такова, что некоторые свойства Первообраза (в данном случае — Самого Бога) переходят на изображение, на икону, на образ Божий. Поэтому иконы — место встречи человека с Богом, человека со святым, со святостью. И некоторые свойства изображаемого на иконе — и Бога, и святого — переданы на этой иконе. Эта святость становится свойственной самой иконе. Так что, поклоняясь иконе и почитая икону, мы почитаем эту святость и приобщаемся силе, которая имеется в ней как свойство изображаемого на ней святого, или Самого Бога, или Божьей Матери.

Смысл Торжества Православия заключался в том, что открыта была новая истина православной веры. И когда после этого первого воскресенья Великого поста мы вступили во вторую седмицу, мы уже шли новым путем. Каким же путем? Дело в том, что икона, изображающая Бога, как учили святые отцы, установившие иконопочитание, возможно, соединяется с некоторыми свойствами Божиими потому, что Сам Бог-Творец вписал в каждого человека Свой образ, Свою икону. Каждый человек носит в себе живой образ Божий.

И вот, вступив во вторую седмицу Великого поста, мы уже хорошо знали, что образ Божий в нас есть. И этот образ Божий имеет в себе свойства Самого Бога. И цель устремления поста, устремления всех наших подвигов — покаянного, молитвенного, просьб наших — есть устремление к раскрытию в нас образа Божия, который вписан в нашу природу, в наше естество рукою Самого Бога-Творца. Легче стало дышать, лучше стало жить, мы чище становимся, видя, куда мы идем, и зачем мы идем, и о чем просим Бога.

Так шла вторая неделя Великого поста и привела нас к сегодняшнему воскресенью. Вторая неделя, второе воскресенье Великого поста всегда ставит мысленный, духовный наш взор перед учением святого Григория Паламы об образе Божьем в нас, потому что мы спрашиваем себя: “А что же такое “образ Божий”, вписанный Самим Богом в нас? В чем же он? Каков он? Что он такое?” А Григорий Палама именно на этот-то вопрос и отвечает. Святой Григорий Палама написал много творений, но одно из самых больших его творений, самых важных — это так называемый “Томос веры”. И в нем святой Григорий Палама говорит, что образ Божий в нас — это прежде всего свет, не физический свет, а тот самый свет, которым был осиян на Фаворской горе Господь Иисус Христос в час Своего дивного Преображения. Это свет славы Божьей, и образ Божий в человеке есть луч этой славы Божьей. Человек с образом Божиим в себе творит невероятные вещи — он его калечит, оскверняет, затемняет. Это мы знаем. Но, может быть, не все знают, что образ этот все-таки неуничтожим. Уничтожить в себе образ Божий человек не может по милости Божией к нам. Он неуничтожим! И он каждому из нас присущ – этот свет нерукотворный, присносущный свет славы Божией, явленный на горе Фаворской в час Преображения Господня.

Вот в чем смысл учения Григория Паламы об образе Божием в нас, неуничтожимом и обладающем силою Божественной энергии. Раз мы знаем об этом, то следующую седмицу будем идти еще легче, чем шли до сих пор. Так вот что мы имеем внутри себя, вот что мы можем раскрыть!

Вернусь к святому Серафиму Саровскому. Святой Серафим Саровский имел ученика — Мотовилова. И однажды, когда Мотовилов спросил: “Старче, отче, а что такое Царство Небесное, слава Божия Царства Небесного?”, Серафим Саровский сказал: “Я это тебе покажу” — и показал. Он был весь осиян, сразу вошел в сияние необычной красоты, необычайного света, и Мотовилов пережил совершенно то же, что пережили ученики Христовы у подножия горы Фаворской, — им стало так хорошо (вы помните это), что Петр сказал: “Господи, мы не хотим отсюда уходить. Давай построим три кущи, останемся здесь”. И когда Мотовилов увидел этот свет в Серафиме Саровском, ему тоже стало так же хорошо. Именно потому, что этот свет — божественный свет, отблеск, луч божественной славы, явленной на Фаворской горе. Он нам присущ, каждому из нас он дан в образе Божием, который вписан в каждого человека.

И будем идти этим путем, по которому нас ведет молитва Ефрема Сирина “Господи и Владыко живота моего…”, будем этим путем идти еще увереннее, чем прежде (обыкновенно мы и идем еще увереннее на третьей седмице Великого поста), потому что знаем, что в нас есть то, что мы раскрываем в себе на путях настоящего, истинного покаяния.

Григорий Палама свой “Томос” начинает замечательными словами, словами, взятыми у апостола Павла. “Мы — причастники Божества”, — говорит святой Григорий Палама. Апостол Петр сказал даже сильнее: “Мы — причастники Божественного естества”. Вот кто такой человек, вот что такое человек!

Среди слушающих меня сейчас есть люди, занимающиеся литературой, музыкой, искусством, и они лучше меня знают, конечно, как много больших, самых больших умов человечества отмечало, что смысл жизни человека заключается в том, чтобы человек нашел самого себя. Великий северный писатель Ибсен как раз об этом говорил в одном из своих главных произведений: “Человек ищет самого себя, и он должен искать и найти самого себя”. Герой этого великого классического писателя стал героем и известного музыкального произведения тоже северного музыканта Грига (напомню вам об этом для того, чтобы вам было легче ориентироваться в том, о чем я говорю). А что значит “найти самого себя”? Это значит как раз найти в себе, увидеть в себе причастность Божеству и свою жизнь построить так, чтобы эта причастность Божеству была осуществлена.

Она осуществляется тогда, когда идет человек путем веры в Бога и веры в человека, которую проповедует Церковь. Эта причастность раскрывается, этот образ осуществляется человеком на том самом пути, о котором говорит молитва святого Ефрема Сирина. Мать-Церковь по-матерински берет за руку каждого из нас и ведет по тому пути, на котором человек непременно находит самого себя в самом высоком смысле слова, находит причастность Божеству в глубине своего существа. Конечно, Царство Божие существует объективно вне нас, но никогда не забывайте: Христос сказал, что Царство Божие также внутри нас. Вот, чтобы раскрыть его в себе, нужно послушаться Церкви, нужно принять материнское ее руководство, нужно отдать свои руки Матери-Церкви. И она, за эту руку тебя взявши, приведет непременно к счастью раскрытия в себе всего самого лучшего, самого святого, что может быть, — причастности Божеству. “Мы — причастники Божества” — как говорит Палама.

Аминь. http://www.pravmir.ru/my-prichastniki-bozhestva-nedelya-vtoraya-velikogo-posta-svyatitelya-grigoriya-palamy/
Теги:
Великий пост, Григорий Палама
ПРИЛОЖЕНИЕ об авторе:
http://www.mgarsky-monastery.org/kolokol.php?id=2746

О священнике, духовнике, настоятеле
вспоминают его духовные чада
Вспоминает протоиерей Владимир Воробьев:

— Отец Всеволод был гениальным духовником, он имел дар за несколько минут привлечь любого человека, пришедшего к нему. Самые разные люди приходили: советские чины, писатели, музыканты, учёные, простые люди, мужчины и женщины, пожилые и молодые. Отец Всеволод умел добраться буквально до сердца каждого и с такой любовью обратиться к человеку, что тот сразу открывался ему навстречу. Любовь пастырская, конечно, должна быть свойством каждого духовника, но встречается в таком ярком виде, в такой полноте очень редко.

Никогда не был отец Всеволод сентиментальным, сусальным, в нем не было никакой фальши. Он никогда не был формалистом, никогда не исходил из каких-то предвзятых, законнических традиций и норм. Когда перед ним был живой человек, он старался почувствовать, что у этого человека болит и чем ему можно помочь, можно ли этого человека вдохновить на доброе, вселить в его сердце надежду, можно ли его как-то обрадовать, утешить, согреть.

Кроме того, он умел буквально в нескольких словах показать, что такое вера в Бога. То есть, не просто философское мировоззрение или традиционное воспитание, но живое переживание единства с Богом, общения с Ним. Он так ярко давал это почувствовать, что после разговора с ним человек уже понимал, что такое другая жизнь. Он сознавал, что такого он нигде не видел и не слышал, и что это драгоценно для него. И человек, который хоть однажды поговорил с отцом Всеволодом, обычно уже не уходил никуда, он старался общаться с ним, насколько это было возможно.

На исповеди отец Всеволод никогда не копался в каких-то канонических заусенцах, он всегда говорил о сути духовного состояния человека и всегда отличал настоящее покаяние от формального перечисления грехов. Отец Всеволод рассказывал, как он еще в молодости вместе с Людмилой Сергеевной бывал в имении её отца, это немного западнее Почаева, тогда, до войны, это была ещё Польша. Туда в гости приезжал католический епископ. Он рассказывал, что ему приходилось бывать в женских католических монастырях и исповедовать монахинь. Их исповедь могла быть очень формальна, поверхностна. Кто-то, например, на исповеди говорит, что съела постом шпротину. И ему хочется иногда, чтобы кто-нибудь согрешил по-настоящему, чтобы увидеть у человека настоящее покаяние. Он это говорил, конечно, в шутку, просто такое формальное отношение к исповеди отцу Всеволоду очень претило. Отец Всеволод искал живого, настоящего общения с Богом, и к этому общению с Богом направлял каждого человека.

Протоиерей Владимир Воробьев Отец Всеволод был человеком незаурядным, поэтому ему всюду было трудно: и в Болгарии, и у нас в стране. Бывают люди на голову выше окружающих по своим талантам, по своим дарованиям. Он был очень ярким, богато одарённым человеком, и вместе с тем он был очень смиренным. Отец Всеволод в каждом человеке очень быстро находил добро и к этому доброму обращался. Вот приходишь к нему, он скажет несколько слов, и ты чувствуешь себя на голову выше, чем был, всё обыденное и скверное уходит, и просыпается все самое хорошее. Он мог возвысить тебя и очень быстро направить к Богу.

К послушанию отец Всеволод никогда не относился формально. Он не только давал свободу человеку, но считал это необходимым. Он даже говорил о том, что та система послушания, которая в России существовала до революции и вскоре после нее в замечательных и известных общинах в чем-то обезоруживала человека перед лицом советской власти. Ведь если пастыря в такой общине арестовать, то его паства, которая привыкла только ходить за пастырем и слушать его, оказывалась не совсем приготовленной к самостоятельной жизни.

Отец Всеволод считал, что нужно обязательно раскрывать в человеке его свободу, собственное предстояние пред Богом. Нужно человека научить быть наедине с Богом. Отец Всеволод считал, что духовная жизнь — это тайна общения двух личностей, Бога и человека, и между ними вставать не должно. Нужно приводить человека к Богу. Духовник должен не мешать, а помогать этому. И он умел это делать.

Он всегда очень хорошо относился ко всякой доброй инициативе. Я помню, что он никогда не делал никаких замечаний другому священнику, хотя и был намного старше, опытнее. Он очень уважительно относился ко всем своим сослужителям. Если кто-то хотел проповедь сказать после Евангелия, то он никогда не препятствовал. Со всеми людьми отец Всеволод всегда разговаривал очень уважительно, ласково, но его очень ранило всякое хамство.

Сам отец Всеволод был очень радостным человеком. Он умел радоваться о Господе. У него был ещё такой дар: очень тонкое чувство юмора. Это чувство юмора его не покидало никогда, даже в самых тяжёлых обстоятельствах он умел пошутить над самим собой. Вот один пример: у него был инсульт, вызвали скорую, и его на носилках санитары выносили с пятого этажа. В это время навстречу в подъезд вошёл какой-то человек, увидел его и в ужасе воскликнул: «Отец Всеволод, что случилось?» И отец Всеволод, лежа на носилках, говорит ему: «Вынос тела состоялся во столько-то часов».

В старости он уже служил из последних сил, его надо было поддерживать под руки. Он неоднократно хотел уйти за штат, но отец Павел (Троицкий) ему не позволял, и патриарх Пимен тоже, и он послушно служил, хотя уже сил не было. До самой последней возможности он приезжал в храм и служил. Всегда после службы его ждал народ, прося благословения. Хотя у него уже и сил благословлять не было, но он обязательно пошутит, улыбнётся. И в этом смысле очень показательна его кончина. Он скончался 8 января, на второй день Рождества, а перед праздником он получил письмо от отца Павла. Ему стали его читать, но даже слушать ему было трудно, он только сказал: «Там написано: Христос Воскресе!». И трижды повторил «Христос Воскресе!» И это были его последние слова.

Каждого человека он старался не придавить, не превратить в ничего не значащую, грешную, маленькую негодную личность, которая только кается и больше ничего, а стремился каждого человека возвысить, вдохновить, поднять из его немощи, открыть ему другой горизонт, другое мироощущение. И поэтому каждый человек от него уходил возрождённым.

Вспоминает протоиерей Николай Кречетов:

Протоиерей Николай Кречетов— Всё пастырство о. Всеволода было пастырством любви. И, прежде всего, это проявилось в его евхаристическом служении. Ведь когда он пришёл в Николо-Кузнецкий храм, был довольно распространён так называемый «синодальный» обычай нечасто причащаться. Прихожане причащались в посты, иногда по праздникам. Но не было обычая причащаться в Рождество, Крещение, в Великую Субботу, на Пасху. Помню, был даже комический эпизод. Стоял я как-то у Чаши вместе с протодьяконом. Это было, вероятно, в Рождество. И вот он стоит и ворчит: «Ну, люди совсем „отатарились“, причащаются в Рождество, в праздники!».

А отец Всеволод всех прихожан звал к Чаше, к регулярному причащению, и по великим праздникам — уж само собой разумеется. Это ведь наше Таинство Любви — Таинство Таинств! Я уж не говорю, что каждую Литургию священник произносит слова: «Со страхом Божиим и верою приступите». Иоанн Златоуст говорит: «Ты стоял, слушал, пел молитвы и уходишь, не причастившись». Отец Всеволод зажёг огонь евхаристической жизни по всей Москве.

С ним было удивительно тепло, спокойно и ясно. Как он неспешно, глубоко и выразительно произносил возгласы на Божественной литургии, как он двигался — всё было подчинено евхаристическому ритму. Он следил за тем, чтобы я, тогда ещё дьякон, вовремя вошёл, вовремя перекрестился, вовремя поклонился, например, перед «Мир всем» или «Благодать Господа нашего Иисуса Христа». К сожалению, и сейчас это встречается, особенно среди молодого духовенства, которые часто не знают традиции, возглас «Мир всем» или какие-то другие возгласы произносят если не скороговоркой, то, может быть, очень поспешно. Он никогда не спешил; если он говорил «Мир всем», то обращался к Царским вратам, кланялся на пении «И духови твоему», потом возвращался к Престолу. Всё было подчинено глубокому евхаристическому ритму, ритму любви к Богу, к людям, к служению.

А ещё отец Всеволод обладал абсолютным слухом, и надо сказать, может быть, это малоизвестно, когда он был в киевском кадетском корпусе, он был полковым запевалой. У него была удивительная дикция, он говорил негромко, но его было слышно во всех уголках храма. Однажды, когда я с ним служил, он поставил меня рядом и сказал: «Стой, слушай, как надо читать!» — и произнёс великую ектенью. Потом говорит: «Вот так надо читать!» С тех пор я уже всю жизнь так читал.

Отец Всеволод удивительно читал Евангелие, особенно Страстные чтения. Сначала, по своему дремучему невежеству, я полагал, что у него это какие-то ораторские приёмы, и только потом, когда я прослужил с ним десять лет, я понял, что у него было глубокое проникновение в смысл читаемого, если хотите, даже участие в событиях, о которых Евангелие повествует. Он читал с глубоким проникновением в текст Священного Писания. Ведь церковнославянский текст написан периодами. В периоде мысль нарастает, потом разрежается, нарастает, потом вновь разрежается, и он глубоко это чувствовал и доносил до каждого. Я имел счастье даже записать несколько его чтений и их всегда слушаю. И эта сила, эта внутренняя сила через магнитофонную запись передаётся, она чувствуется. Это духовная сила, которой он обладал, которую даровал ему Бог — сила любви.

Вспоминает протоиерей Александр Салтыков:

Протоиерей Александр Салтыков— Я даже вижу перед собой отца Всеволода. Могу сказать, вижу его постоянно, не каким-то духовным зрением, конечно, а просто в памяти. В памяти я всегда держу отца Всеволода просто потому, что он был такой человек, которого те, кто его знали, никогда уже не забывали.

Отец Всеволод имел подход к людям, ведь к нему приходили очень разные люди. Есть много духовников, которые имеют подход к большому количеству людей. Это и есть хорошие духовники.

Нас, молодых людей, в нем привлекало нечто необыкновенное. Необыкновенно было уже просто то, что это был человек из другого мира, другой культуры, во многом уже утраченной.

То, как он стал моим духовником, это случай настолько замечательный, необычный и глубокий, что это невозможно так просто рассказать и, наверное, не нужно. А когда я уже оказался в его пастве, то понял, что Бог привёл меня к значительному человеку, к большой личности. Вообще он, мне казалось, имел перед собой сложившийся образ человека. Он к встрече со своим чадом духовным или просто с человеком готовился, думал о нем. Можно сказать, «анализировал», «оценивал», но я боюсь этих слов, потому что это всё как-то холодно.

В духовничестве главное — любовь, любовь к человеку как к своему чаду; в духовничестве должна выстраиваться система отношений, как в хорошей семье. Хороший духовник — это духовник, который относится к каждому человеку по-отечески. Он может так относиться через дар священства, но должно быть раскрытие этого дара в духовном опыте. И тогда, любя людей, которые к нему приходят, священник становится хорошим духовником. Всё познаётся в сравнении. Когда мы говорим о хорошем духовнике, мы говорим, исходя из личного опыта, или в сравнении с другими духовниками. У отца Всеволода, конечно, в огромной степени был этот дар любви, это был человек, несомненно, сосредоточенный на отношении человека с Богом, если можно так сказать, с глубоким даром понимания человека, потому что понимание человека — это, конечно, удел не всех.

Отец Всеволод имел, в свою очередь, и своего духовника, замечательного старца Павла (Троицкого), и это ему очень помогало в его духовничестве, ведь в сложных случаях он советовался с отцом Павлом о своих духовных чадах. Духовник и старец — разные вещи. По моему мнению, Бог послал ему этого старца, который жил в глуши, в лесу, прошёл тяжелейший тюремный искус в своем духовном возрастании и сподобился от Господа многочисленных духовных даров, прозорливости, мудрости. Отец Всеволод был с ним в ближайшем духовном единстве. Думаю, Господь послал его отцу Всеволоду, чтобы он был с ним в вечности.

Тут есть один особенный момент, который встречается очень редко — явление полного духовного единства. Один был далеко, пребывал в непрерывной молитве, другой был здесь и свидетельствовал о Боге перед обществом, но действовали оба в полном единстве. Так было перед обществом и перед отдельными людьми, потому что, я повторяю, на самом деле это неразделимо: каков священник в общении с частными людьми, таков он и в обществе.

Понять, помочь, решить какие-то тяжёлые вопросы... Это не слова, это именно сострадание! Знаете, как говорит апостол, «плачьте с плачущими, радуйтесь с радующимися». Но одно дело — книжное понимание этой истины, другое дело — такое сострадание, в котором души сливаются. Вот в чем суть, я сказал бы, духовнического подвига. Души духовника и пришедшего к нему кающегося человека в этом сострадании сливаются. За это мы все так любим, так чтим отца Всеволода.

Я его от себя не отделяю никогда, даже сегодня, именно потому, что он в своем подвиге сострадания душе кающегося с этой душой соединялся. Это не просто «прощаю и разрешаю», всех прощаю и разрешаю, и всё. Господь, конечно, прощает и разрешает, а священник здесь сказал: «Я — ржавая труба». Тут подвиг сострадания.

Мы все чувствуем себя отцу Всеволоду обязанными. Он определил путь многих своих прихожан. Это самое главное — дар сопереживания, дар Христова сострадания, высший образец которого нам даёт сострадание Божией Матери Христу, когда «душу оружие пройдёт». Вот это сострадание, не словесное, а сердечное, настоящее, церковное сострадание, Христово сострадание, вот это и есть дар духовничества, который встречается очень редко. Именно он был в изобилии у отца Всеволода.

Вспоминает протоиерей Валентин Асмус:

Протоиерей Валентин Асмус— Отец Всеволод воспитывал уже самим своим внешним видом. В Болгарии он имел длинные волосы, ходил по улице в рясе. В Москве он ходил в светской одежде, подстригал волосы и подбривал бороду. И то, и другое имело один и тот же смысл — не выделяться из среды местного духовенства, быть «как все», думать не о внешнем, а о том, что более важно.

Известно, как отец Всеволод почитал монашеский чин. Помню, как он пытался поцеловать руку у простого, не в сане, молодого монаха.

Всё служение отца Всеволода проходило в послушании двум старцам — архиепископу Серафиму (Соболеву) и иеромонаху Павлу (Троицкому), которого он обрёл вскоре после того, как расстался с Владыкой Серафимом. Во всех важнейших жизненных вопросах отец Всеволод следовал старческим советам, даже если они давались наперекор его собственным видам. Однако же в области богословия (в самом широком смысле) отец Всеволод не считал себя связанным послушанием старцу. По поводу полемики Архиепископа Серафима против протоиерея С. Н. Булгакова он однажды сказал мне: «Ты однажды поймёшь, что монахи кое-чего не понимают». В первое моё посещение квартиры на улице Черняховского отец Всеволод показал мне и другим гостям только что вышедшую тогда книгу О. Клемана о Патриархе Афинагоре, с большим уважением говоря об этом иерархе.

Когда в Болгарии русские монахи развернули борьбу против нового календаря, введённого Болгарским Патриархом Кириллом, отец Всеволод, конечно же, зная о резких высказываниях Владыки против нового календаря, выражал уверенность, что в данных условиях Владыка не поддержал бы борьбу верных своих чад-ревнителей, потому что он не стал бы противиться Церкви. Даже в труднейший момент своей жизни, когда два самых близких ему клирика были переведены на другие приходы, отец Всеволод твёрдо сказал: «Волю правящего Архиерея нужно принимать как Волю Божию».

Всем этим и многим другим отец Всеволод учил нас церковности, ограждая от любых крайностей, свойственных молодости, находивших благоприятные условия для развития при ненормальных кондициях церковной жизни эпохи «развитого социализма».

Вспоминает протоиерей Алексей Емельянов:

Протоиерей Алексей Емельянов— У отца Всеволода на исповеди я был один-единственный раз. Меня привела к нему мама. У меня тогда были духовные и душевные искания и трудности. Я был подростком и, как обычно бывает в этом возрасте, спотыкался о всякие несуразности в жизни. И вот наша семья пришла в Николо-Кузнецкий храм к отцу Всеволоду... Его неповторимый голос, возгласы с необыкновенно благородной и тонкой музыкальной интонацией, аристократическая внешность. Мне казалось, в ней было что-то царственное. А его необыкновенно яркие проповеди, его молитвенное настроение, которое передавалось молящимся во время богослужения! Это невозможно описать. Словами этого не передашь.

Итак, я оказался в исповедальной комнатке на колокольне Никольского храма. У отца Всеволода был совершенно особый дар духовничества, и этот его дар был ещё пророческим. Мне довольно сложно сейчас рассказать подробности той исповеди у отца Всеволода, но я могу утверждать, что он меня почувствовал... Хотя, как это часто бывает, что-то духовное раскрывается для общавшихся со старцем далеко не сразу. Теперь я могу это засвидетельствовать. Его активная духовная устремлённость к человеку была совершенно необыкновенной. Для меня он был человеком совершенно несопоставимого со всем обыденным мира.

Вспоминает Андрей Борисович Ефимов:

Андрей Борисович Ефимов— Служение отца Всеволода всегда было служением любви. И его духовничество — это духовничество любви. Чтобы понять это, чтобы почувствовать прикосновение его сердца, достаточно было просто прийти к нему на службу. Его священническое служение всегда было как общение с возлюбленными. Оно всегда было нестандартным, оно всегда было непохожим даже на предыдущие его советы или требования. Не только его пастырские советы, или рекомендации, или даже чёткие указания, но всё в них было непохоже, всё в них было абсолютно живое, никакой формулы, никакого стандарта, и поэтому очень непросто это служение охарактеризовать. Его можно было только переживать сердцем и душой.

Отец Всеволод говорил, что хороший духовник знает состояние своих духовных чад и что с ними происходит. Но такое знание, такое проникновение в души людские возможно только в духовничестве любви.


Протоиерей Всеволод Шпиллер

Родился 14 июля 1902 г. в Киеве в семье архитектора.

1917 г. (конец октября) — участвовал в боях в Киеве, был ранен (в Киеве, сохранившие верность присяге солдаты и офицеры русской армии и воспитанники военных училищ, противостояли частям украинских националистов и отрядам «красных»).

1918—1920 гг. — в офицерском звании воевал на фронтах гражданской войны в составе Добровольческой армии.

С 1921 г. в эмиграции (Константинополь, Галлиполи, затем — в конце 1921 г. — переехал в Болгарию).

1927 г. поступил в Софийский университет (Болгария).

1934 г. женился на Людмиле Сергеевне Исаковой.

1934 — рукоположен в сан диакона, затем — в сан священника.

Служил на приходах в Болгарии под омофором архиепископа Серафима (Соболева) в храме Успения Божией Матери в г. Пазарджик (1934—1944) и в г. София (1945—1950).

1950 — вернулся с семьёй в Россию (СССР).

1950—1951 гг. — инспектор Московской Духовной академии. Год жил с семьей в Сергиевом Посаде.

С 1951 г. по 1984 г. был настоятелем храма свт. Николая в Кузнецах. Долгое время жил с семьёй в квартире, обустроенной в колокольне Николо-Кузнецкого храма.

Скончался 8 января 1984 г. в Москве. Похоронен на Кузьминском кладбище.