Иваныч.

... -- Пшол вон отсель, говорю. Пшол вон!.. Проваливай давай, паразит эдакий. Давай, давай!, – старик указывает псу на дверь и во всей его позе читается – «Пшол вон!».
-- Раз ты такой привередливый и мы вас «видите ли» не устраиваем… Пшол вон, говорю!
Иваныч театрально приглашает выйти, склоняясь в едком реверансе. Пёс вздыхает, деликатно улыбается и молчит, переминаясь с лапы на лапу.
-- Давай, давай…,-- старик тщетно старается взъерепениться, поджимает оскорблено губы и скрещивает костлявые руки, глядя в потолок, -- Сил моих больше нет. «Раз уж мы больше вас не устраиваем тут…» Раз уж мы вам «не ндравимся…» Давай-давай… Я чё, шучу, что ль? Пшол вон, говорю!..
Пёс вздыхает про себя «опять началось…» и примирительно тыкается мордой в тапочек деда.
-- Нет уж, увольте!,-- старик демонстративно прытко убирает ногу от собаки, -- Увольте! Раз уж мы для вас ни тот сорт, видите ли! Адью, сударь! Извольте выйти вон, милостивый государь!.. Извольте!.., -- старик в который раз расшаркивается, всем видом играя в презрение и личное благородство, -- Подите прочь, сударь! Да-с!.. Не смею вас более задерживать! Извольте...,-- глубокий реверанс и тут же резкий укол в поясницу, -- Из... вольте… С-скотина…, -- старик мучительно морщится, медленно вкручивая кулак в спину.
Пёс, двенадцатилетняя чёрная животина собачьей породы, повидавшая на своём веку многое, терпеливо вздыхает и даёт старику очередной шанс; резко поднявшись, ставит свои передние лапы хозяину на живот, пытается облобызать.
-- Нет уж, ув-вольте!, -- старик очень слаб, но всё ж неуклонно отвергает церемониал вежливости, шепчет через боль,-- Извольте. К чёртовой…
С трудом разгибаясь, Иваныч ’oхает, пытается выпихнуть пса под зад.
-- Сил моих нет с тобой сладить, дармоед! Раз уж вы… Давай-давай!... Вот Бог, а вот, как говорится, порог…, -- подтягивая упирающегося пса за ошейник к двери, старик кряхтит и наступает собаке на больную лапу. Пёс, коротко взвизгнув, вырывается, и, сильно хромая, ложится тихо умереть от боли и обиды в угол под вешалкой. Дед на секунду замирает и вздыхает, смущаясь:
-- Ну, прости, Миш. Прости. Ей-Богу, не хотел, -- с трудом садится на корточки рядом, берёт лапу. Пёс «айкает» от боли, вырывает лапу, прячет её под себя и, зарывшись мордой в шерсть на пузе, беззвучно плачет, украдкой косясь на старика. Тот переминается, кряхтит и опять виновато вздыхает:
-- Ну, вот… Старый я дурень… Взял и наступил… Ты прости… Мишка. Слышь? Прости, ей-Богу. Дай-ко посмотрю.
Пёс тихо всхлипывает: «Знаешь как больно?!.»
-- Прости, Миш. Я ж не нарочно. Шо ж ты подставляешь-то?

… Супругу Иваныч похоронил лет десять назад.
А пса в дом привёл единственный сын Иваныча - Женька. Пёс был молодой, глупый и круглый. За бурый окрас, обжорство и весёлый характер прозвали пса «Мишкой». Пёс оказался смышлёный, и вместе с Женькой хорошо смотрелся во дворе. Репутацию «сурьёзного хлопца» среди местных собак и котов Мишка хранил долго. А три года назад Женька уехал служить куда-то в Чечню и сразу же сгинул там. Мишка затосковал и как-то разом постарел. Во двор не выходил и всё чаще отказывался есть.
-- А мне думашь легко?.. Одному-то?, -- старик садится на проваленный диван и, косясь на портрет сына на тумбочке, сглатывает подкативший ком, -- Думашь легко?
Оба вздыхают в тишине. Старик безучастно вглядывается в фотографию:
-- Эх, Мишка, Мишка… Как же ты?.. Где же ты…
Полежав полчаса в углу в кромешной тишине, пёс встаёт и, забыв хромать, подходит к застывшему деду, кладёт седую морду тому на колени. Дед выходит из забытья, тихо улыбается и слабо треплет собаку за ухо:
-- А я тебе оладушков сейчас, хочешь? Как Женька любил… Напеку. Хочешь? С маслецом… Хочешь? А? Хочешь, Жень?..
Давясь слезами, дед встаёт и уходит. Пёс ложится возле дивана и вздыхая, слушает, как Иваныч всхлипывает на кухне.