Исповедь.

Церковь поставили на склоне небольшого покатого утёса вкруг дороги, спускающейся к воде, каких тут много. Кубань разливается в этих местах широко и вольно, часто выходя из берегов, образуя зарастающие камышом небольшие запруды, тут же обжитые местной пацанвой. Иной раз и смех берёт и умиляешься невольно - до чего уютно и с умом всё приспособлено. Вон мосточек уходит с берега, зовёт - разбегись, мол, давай, прыгай в тёплую воду!.. А вот в тени раскидистой нечёсаной ивы кто-то лавку приспособил. Рыбачь - не хочу. Красота такая... На этой лавке до утра бы просидеть с любимой. А церковь хоть и маленькая, обыденная*, а чистенькая, новенькая, прибрана всем миром, цветочки посажены, единственный купол новой резной жестью выложен. Невеста, а ни церковь. В обе стороны к берегу по десятку берёзок высажено, а позади уже садочек вишнёвый цветёт и яблоня выше всех поднялась. Приход небольшой, а все свои.
--... Грешна я, батюшка... Ой, грешна, спаси меня бог!..,-- Наталья Юрьевна встретила отца Алексия в деревне, напросилась на исповедь и вот сидят они уже целый час пред образами в кельице и старая женщина плачется батюшке о грехах своих, а тот слушает смиренно, не перебивает, как и должно, кивает лишь иногда, даёт выплакаться. Живёт Наталья Юрьевна одна. А домик у неё хороший, справный. Покойный муж сам сложил, да приумножил, а Наталья сберегла, да сохранила. А детей у них так и не случилось.
-- Так и живу я батюшка, и грех ведь жаловаться, и ем досыта и сплю тепло... А всё душенька мается... Мне-то разве много надо?.. Николай-то мой, покойный, и огород выправил, и теплица у меня, и банька, и садик - всем на зависть... И курочек у меня полтора десятка, и свинку держу, и пенсию откладываю до копеечки... А всё же, поганка окаянная, маюсь, света белого не вижу...
Отец Алексий поглаживает бородку, видя, что старуха горестно умолкла, вставляет ласково:
-- Покайся, милая... Расскажи, в чём грех твой. На то я и поставлен тут, помочь душе заблудшей к Господу-богу нашему найти просветление и покой мирской, и радость и успокоение.
Наталья Юрьевна вздыхает, исподлобья поглядывает, глаза не смея поднять, бубнит потихоньку, всё норовя рот платочком прикрыть, всхлипывая:
-- Вот и говорю я, святой отец... Поганка я безобразная!.. И что неймётся мне?.. Чего не хватает-то?.. Вот у сестры-то у Таньки моей куда ни глядь - везде забот полон рот!.. Везде убыток!.. И корова болеет - того гляди издохнет... И дом развалюха, на ладан дышит, как они зимовали-то, ума не приложу?.. Со всех щелей так и свищет!.. Детишек пять душ!.. На что живут, один бог знает!.. А с утра до вечера и смех и на гармошке её Ванька пиликает!.. Ни чем не проймёшь их... Ванька-то её беспутный - и в город нанимался, обманули, и тут у нас не особо наработаешь... Огородик у них - суглинок один - тфу!.., а не огород!.. И смотреть не на что, дрянь огород, право слово, ни то что мой!.. А и живут!.. На что живут-то?..
Наталья тщательно высморкалась, совсем успокоилась, продолжает быстрее, привычно перечисляя, по-деловому:
-- У их ведь если пару куриц когда было, то всё!.. Ей-Богу!.. (истово крестится, быстро кивает трижды, будто ей не верят) Вот тебе истинный крест!.. От силы - пять когда бывает, а и то - тощие, шо воробьи!.. Ей-Богу!.. Кормёжки-то нет!.. Детей пять душ один за одним настругали, поди тут прокорми!.. А Ванька ейный и в ус не дует!.. С утра то топориком стучит - козлика для потехи ладит из полешка, то на гармошке своей барабанит!.. Опять его малые пляшут!.. Младшие у них-то, Валька золотушная да Мишка-заика - больно плясать горазды.. Как гармошку услышат - давай по двору скакать!.. Дома в рот положить неча - а они по двору скачут вприсядку!.. Ей-Богу!..
Старуха оскорблённо хмурится, зло оправляет юбку, после едкой паузы говорит громче:
-- И скачут, и скачут!.. Я недавно Таньку к плетню как-то зову, говорю: "Таньк!..(делает плаксивый страдальческий голос, горестно качая головой)... А, Таньк?.. Как же вы зиму-то переживёте?.. А?.. Горемычные?.. Ведь корова-то не ровен час издохнет?.. Ведь и молока уж какой месяц не даёт-то?.."
А она мне: "А ни чё!.. Переживём с божьей помощью!" (отвечая за беспутную сестру свою Таньку, Наталья Юрьевна говорит так, будто та и пьяная и дурная: весело, громко, с дурашливой улыбкой).
После злой паузы, старуха опять одёргивает юбку, поджимает губы:
-- Так и говорит!.. "Переживём!.." Я ей (опять плаксиво): "Таньк!.. Ведь гармошка-то зимой вам борща не сварит!.. Куру не родит вам гармошка-то!.." А она мне: "Ни чего!.. Ни первый раз!"...
Отец Алексий деликатно кряхтит, подбирая слова, и Наталья Юрьевна торопливо продолжает, чтобы высказать недосказанное:
-- И ведь на что живут, ума не приложу!?.. На что?!.. Тут кажну копеечку одну к другой складываю, берегу!.. И сарайчики у меня, как куколки, и свинка в кирпичном домике-то. От покойного мужа, царствие небесное, всё осталось-то, ни двор - а усадебка барская!.. И крышу перекрыла, почитай пол тыщи отдала. И погребок всегда полон!.. И разносолов у меня, и буженинки, если надо!.. Хоть выбрасывай!.. Я уж и не вожусь-то сама в огородике, на стороне нанимаю, больно хлопотно в моём-то возрасте!.. А Ванька ейный - дурак-дураком!.. Прости, Господи!.. Пол лета у меня батрачил, я и проверяю его, говорю, мол, (плаксиво) " Ваня, ты уж с меня-то, как с ближней сродственницы сильно цену-то не ломи!.. Уважь, мол, старушку-то!.." (одёргивает юбку, продолжает обычным голосом): А он мне: "А ни чё не надо платить, Наталия Юрьевна!.. Нешто я не понимаю - мужика в доме нема!..."
Старуха раздувает ноздри, что бы передохнуть от возмущения, говорит "ванькиным" голосом:
--..."Раз уж вы в заботе нуждаетесь, то кто ж вам поможет-то?", говорит!.. Представля-яшь?.. О, какой народ!.. Я ему по-божески: "Ванечка, ты хоть вон курочку возьми, у тебя ж деток - семеро по лавкам!" - Не берёт!.. Яблок за пазуху набрал десяток, смеётся: "Когда сильно прижмёт - попрошу! Чай не чужие мы с вами!.."
Совсем разойдясь в обидных воспоминаниях, старуха скрещивает руки на огромной груди, закидывает ногу на ногу, продолжает уже сама себе, зло сверкая глазами, не обращая внимания на батюшку:
-- Это - Я - "нуждающаяся!"... Я!..
Непроизвольно покачивая ногой, всё больше подзадоривая себя, выговаривает уже откровенно зло, аж слюной брызгает:
-- Это - Я!.. У самих портков две пары на пятерых, а я! -- нуждающаяся!..
Отец Алексий, видя, что женщина погрузилась в мрачные воспоминания, облизал губы, подготовив умные слова, но, кротко посмотрев сбоку на злую, как чёрт, женщину, осёкся и закрыл рот.
-- Ни чё-о...,-- Наталья Юрьевна протягивает тихо и зловеще, не мигая уставившись куда-то в забор,-- Ни чё-о... "Не прижало" их, видать... Посмо-отрим... Как вы зимой-то... На гармошке!..
Посидев в тишине несколько минут, оба закряхтели. Наталья поворачивается, привстаёт:
-- Пойду я, батюшка... Спасибо тебе. Успокоил, уважил...
Отец Алексий проворно встаёт, привычно готовит слова напутственные и... опять закрывает рот.
Прощались уж у скоромного заборчика и батюшка, троекратно перекрестив кланяющуюся старуху, напутствовал во след:
-- Прочти, милая, трижды "Отче наш" пред образом и отпустится тебе...
Наталья благодарно кивает несколько раз и быстро уходит.
... Подходя к худому забору сестры, она издали слышит гармошку и весёлый Татьянин голос:
-- Мишка!.. Ну-ка, подь сюды, поросёнок!.. Ой, сейчас кто горячих получит!... Кто босой по двору ходит?..
Ребёнок смеётся, убегая с визгом и гармошка играет громче.
Наталья Юрьевна оглядывается по сторонам и, украдкой прильнув к забору, видит сестру, развешивающую стиранное бельё, Ваньку, сидящего на пороге с гармошкой и детей возле отца.
Зачерпнув сырой земли, старуха бросает через забор грязь в висящую на верёвке простынь и бежит к своему дому, зажимая рукой смеющийся рот...

_______________

обыденная* - так назывались церкви, которые строились всем селом. "Обойти" село, собрать, кто чем может помочь, нанять.