Панагия для атеиста (роман) часть 1

Дорогие читательницы,
мы только что распрощались с героями моего романа "Поговори со мной, душа!". Над строками романа было пролито немало слез, было проведено немало часов в тревожном ожидании: ну что же там будет дальше?! И каждая часть сопровождалась требованием давать продолжение.
Но теперь это все позади, эмоции улеглись, все выдохнули.
И теперь я хочу предложить вам еще один роман, уже обещанный, с красавцем главным героем (как положено ).

Обращаю ваше внимание на то, что этот роман относится к жанру так называемой альтернативной истории. Действие происходит в 2010 году в нераспавшемся СССР. Это произведение можно отнести к приключенческим романам с элементами мистики и боевика.

Итак, приятного вам чтения.


***************

СССР, Москва, 2010 год


В пространстве большого бордово-бархатного кабинета стояла настороженная тишина. Вдоль трех его стен немым караулом стояли высокие, под потолок, шкафы, заполненные бумагой. Это было царство бумаги. Протоколы, акты, сопроводительные справки, руководства, служебные инструкции. Сотни, тысячи папок хранились во встроенных шкафах, источая пыль и свой особый бюрократический запах. Этот запах старой бумаги, впитавшийся в стены кабинета, в шторы, в мебель перебивал даже запах табака, делал воздух в помещении душным и придавал ему сладковатый привкус. Большие темно-красные стулья вдоль массивного стола с резными торцами и могучее черное кресло во главе этого парада придавали помещению торжественный и даже слегка мистический вид. Одного взгляда на величественное убранство этого кабинета хватило бы для того, чтобы понять: здесь совершались таинства - Таинства Власти. Тяжелые гобеленовые шторы были задернуты, и поэтому глаз не сразу мог выхватить из сумрака фигуру высокого широкоплечего мужчины в темном деловом костюме, словно притаившегося у окна с сигаретой в руке. Он курил и через щель в шторах смотрел на заснеженную московскую улицу, на скользящие по дороге автомобили, на быстро передвигающихся в морозном мареве людей. Метрах в тридцати от здания замерли два БТР, зловеще нацелив пушки в сторону улицы. Еще дальше группа военных в камуфляже и в масках числом человек тридцать, с автоматами в руках, разойдясь по периметру здания, следила за происходящим на улице. Памятуя о бунте 1991 года, власть берегла свой покой. Свободно пройти в городской комитет партии могли либо те, у кого был соответствующий пропуск, либо те, кто добился аудиенции у «высших» и внесен в список посетителей. Всех остальных в лучшем случае грубо отпихнут за пределы желтой линии. В худшем… Иногда звучали здесь и выстрелы. За прошедшие со времени путча без малого двадцать лет иногда доведенные до отчаяния «народные массы» шли толпой к зданию горкома, требуя то тепла в дома, то продуктов в магазины. Но на последнем рубеже их неизменно встречали дула боевых машин и автоматные очереди. В очередной раз разнеся в кровавые клочья искателей справедливости, власть еще сильнее утверждалась в своем беспределе и еще сильнее унижала народ в его бесправии. Жестокое подавление бунтов усиливало страх и у тех, кто прятался за мраморными стенами правительственных зданий, и у тех, кто голодными, полными ненависти глазами смотрел на эти здания с улицы. Струна этого противостояния была натянута до предела, какого еще не знала советская Россия. Все жили ожиданием неминуемо приближающейся катастрофы.


Обитатель кабинета затушил окурок и, чуть прищурясь, посмотрел на часы. На вид ему было за шестьдесят. Седые, коротко стриженные вьющиеся волосы подчеркивали правильные черты лица, пожалуй, чуть широковатого в скулах. Сдвинутые к переносице черные брови и волевой подбородок выдавали в нем человека, привыкшего распоряжаться. Он стоял, широко расставив ноги и расправив плечи. Выражение его лица говорили о неком внутреннем напряжении, свойственном людям, которым приходится постоянно контролировать каждое свое действие и привыкшим продумывать каждое свое слово.


Негромко прозвенел сигнал внутренней связи. Мужчина подошел к столу, нажал кнопку селектора.
- Слушаю.
- Николай Васильевич, к вам Роман Николаевич, - сказала секретарь.
- Н-да… Пусть заходит, - хрипло отозвался хозяин кабинета, вновь отошел к окну и раздвинул шторы, впустив в помещение скудный свет серого зимнего солнца. Тяжелая дубовая дверь открылась, и в кабинет уверенной и даже несколько развязной походкой вошел молодой человек, одетый довольно богато - в теплую замшевую куртку и кожаные брюки. Ансамбль дополняли модные остроносые ботинки с меховой оторочкой по верху. Первое, что можно было сказать о нем – он был очень похож на хозяина кабинета. Высокий, со спортивной фигурой, с такими же правильными чертами лица, которое привлекало внимание редким сочетанием светлых волос и карих глаз. И в чертах лица, и в манере двигаться между ними было очень много схожего.
- Привет, па, - сказал вошедший, приблизившись к Николаю Васильевичу на пару шагов.
- Здравствуй, Карелин. Я хотел тебя видеть…
Они пожали друг другу руки.
- Пап, не называй меня по фамилии. Я её и так прекрасно помню.
- Как дела? – не обратил внимания на просьбу сына Карелин-старший.
- Хорошо.
- Работа?
- Все в порядке.
- Никто не цепляется?
- Я же говорил, папа. Все хорошо. Ты же не за этим меня вызвал?
- Да, не за этим. Поедем, прокатимся кое-куда.


Они спустились вниз и сели в черный «Роллс-ройс». Безумная роскошь по нынешней жизни, но первый секретарь горкома мог себе позволить такую машину.
- Валер, по городу, пожалуйста, - обратился Николай Васильевич к водителю. Тот кивнул. Отец поднял стекло, отгораживающее шофера от салона. Автомобиль мягко тронулся с места и неторопливо покатил по улице.
- Хорошая машина, - сказал Карелин-старший. – Когда-нибудь у тебя будет такая же.
Роман поморщился. Отец усмехнулся.
- Ты не морщись. Карьеру надо начинать с молодости, прямо сейчас, если хочешь к сорока пяти добиться более-менее серьезного положения. А у тебя и так хороший старт. Возможностей гораздо больше, чем было у меня в твои годы.
- Я знаю, папа. В мои годы ты жил в общаге и ел гречку без масла.
- И не только. В твои годы я еще и пахал, как конь, чтобы обеспечить себе достойную старость.
- Ну вот, а я в твои годы езжу на «Тойоте», живу в доме особого значения в четырехкомнатной квартире и работаю в Министерстве иностранных дел. И куда только катится молодое поколение? – с доброй иронией ответил Роман.
Отец улыбнулся и хлопнул сына по колену.
- Маму когда видел?
Роман поморщился.
- Да с месяц.
- Как она?
- По-моему, неплохо.


Карелин-старший вздохнул. Скоро уже три года, как он развелся с женой. Супруга не простила ему увлечения молоденькой машинисткой. На все предыдущие интрижки мужа она закрывала глаза: побалуется и забудет. Но с этой Леной у отца все было как-то чересчур серьезно. Он годился ей едва ли не в дедушки, но их роман быстро вышел за рамки обычного флирта. Об увлечении «первого» начали говорить в коридорах и курилках. Новость покинула пределы горкома и расползлась по городу. Дошло до матери – заботливые «доброжелатели» уведомили её о происходящем пространным анонимным письмом. Все произошло так стремительно, что, прежде чем Роман понял, насколько серьезно закрутило отца, мать объявила, что подает на развод. Николай Васильевич спохватился, уволил машинистку, порвал с ней, просил прощения у жены, но та обиженно отмалчивалась. Слишком велико было нанесенное оскорбление. Расстались они по-английски, без скандала. Отец «сделал» бывшей супруге хорошую двухкомнатную квартиру в новых домах, лично позаботился о том, чтобы ей повысили пенсию и сохранили обслуживание в спецмагазине. Имуществом он её тоже не обидел: отдал одну из двух дач, весь хрусталь, все серебро и золото, бытовую технику. Роман после развода родителей остался жить с отцом, рассудив, что домработница прекрасно обиходит и двоих мужиков, а проживание под одной крышей с матерью может сильно осложнить устройство личной жизни. Уж отец-то всегда поймет его, как мужчина мужчину. Развод «первого» держался в строгом секрете. Ради седин и прошлых заслуг отца пожалели, не стали устраивать выволочку, но намекнули, что в его положении подобные «лавстори» могут серьезно отразиться на карьере. Тот принял предупреждение к сведению и больше не допускал никаких интрижек. Если они и были, то о них никто не знал, даже Роман не был в курсе его личной жизни. Он подозревал, что отец желал бы восстановить отношения с матерью, но та не давала ему ни малейшего шанса, сурово обрезая все поползновения бывшего супруга. Сам Роман тоже попал в немилость – мать обиделась на него за то, что он остался с отцом. Карелин-младший сильно переживал из-за происшедшего, винил в разводе обоих родителей: и отца за его любвеобильность, и мать, за то, что не простила. Неоднократно он делал попытки примирить родителей, но безуспешно. А тут еще пару месяцев назад Роман случайно узнал, что у матери появился какой-то новый ухажер из генералов. Для него было неожиданностью то, что эта новость причинила ему странную щемящую боль, которой он прежде не испытывал и которую не мог объяснить: то ли это была ревность, то ли он понял, что несмотря на все его старания, мать безжалостно отрезала все пути назад и на прошлой жизни был окончательно поставлен крест. Карелин-младший не стал посвящать отца в эти подробности, решив, что ему ни к чему новые переживания, и почти перестал видеться с матерью. Отец ему стал как-то роднее и намного ближе. Он не устраивал сыну выволочек по поводу ночного отсутствия дома или по поводу количества выпитого спиртного. Если Роман хотел пригласить друзей к себе, Николай Васильевич всегда разрешал, не ставил никаких условий и не приставал к ним с разговорами, которые так раздражают молодое поколение. А главное – он совершенно не лез в личную жизнь Карелина-младшего, предоставив ему в этом вопросе полную свободу действия, за что последний был безмерно ему благодарен.


«Роллс-ройс» неторопливо бежал по засыпанным снегом улицам. За окнами мелькали промороженные дома и пробегающие по своим делам, вечно куда-то спешащие «москвичи и гости столицы».
- Я тут собираюсь в командировку… - заговорил Николай Васильевич. - В Швейцарию.
Роман с интересом повернулся к нему. Предвидя его вопрос, отец отрицательно замахал рукой:
- Нет-нет… Не могу. Взять тебя не могу. Еду один, без свиты. Как-нибудь в следующий раз. Ты мне лучше скажи, что тебе привезти.
Роман недовольно надул губы.
- Корову! – саркастически хмыкнул он.
- Я серьезно.
- И я серьезно. Надоело это порошковое молоко до жути. Нормального хочу.
- А, - кивнул отец. – А держать будешь на балконе?
- В ванной!
- Ладно, шутки в сторону. Что нужно?
- Я не знаю, па. Привези мне сотовый хороший, с видеокамерой, и чтобы дисплей был цветной.
- Понял. А еще что?
Роман поморщился и пожал плечами.
- Ты жениться не надумал? – спросил отец.
- Нет, а что?
- Ну, может, костюм тебе привезти, или платье девушке твоей…
- Платье… Да нет, пока не надо. Сотовый привези какой-нибудь стильный.
- А еще что? Из одежды что-нибудь?
- Да все есть, пап, шкафы ломятся.
- Ну, ты подумай, время еще есть, - Николай Васильевич немного опустил стекло. – Валера, давай-ка, заверни тут направо, там кафешечка есть…
- Понял, - кивнул водитель.
- Поедем, посидим, - со вздохом сказал отец. - Живем, вроде, в одной квартире, а видимся раз в неделю. Соскучился я по тебе, Ромка.


Водитель остановил машину метрах в пятидесяти от кафе, и, пока они шли ко входу, Николай Васильевич украдкой любовался сыном. Роман был очень похож на него, только черты его лица были более утонченные. Густые светлые кудри с естественным мелированием вздрагивали при каждом движении головы молодого человека, живые яркие карие глаза внимательные и быстрые. Губы, не пухлые и не тонкие, темные, были сложены в капризную складочку, выдававшую в нем родительского баловня. В то же время волевой подбородок с небольшой ямочкой говорил о том, что за ангельской внешностью кроется упрямый сильный характер. Карелину-старшему особенно льстило то, что единственный сын похож на него. Когда Ромка был маленьким, отец, не обращая внимания на протесты жены, баловал его, как мог. Мальчишка рос капризным, ленивым и хитрым. Когда надо было решить какую-либо проблему, он проявлял чудеса изобретательности в стремлении свести затраты собственной энергии к минимуму. Иногда это забавляло, иногда раздражало, иногда выводило из себя, но, тем не менее, отец всякий раз после очередной выходки наследника вновь и вновь убеждался: парень далеко пойдет при таком уме и таком складе характера, и тем более при хорошей поддержке. И только одна черта Романа приводила Николая Васильевича в тихий ужас: сынок превзошел его своей любвеобильностью. Когда Ромке было лет шестнадцать, мать, как-то заглянув в его школьный дипломат, извлекла из него странную, как ей показалось, тетрадь в непрозрачной полиэтиленовой обложке, на которой было написано «Химия». Открыв её, она увидела, что «тетрадь» к химии имеет, мягко говоря, косвенное отношение. Это был журнал, из тех, за торговлю которыми в Советском Союзе отправляли по этапу. Наталья Степановна пришла в ужас и обратилась к мужу с требованием поговорить с сыном по-мужски, раз уж интересы мальчика больше не ограничиваются пистолетиками и машинками. Николай Васильевич вызвал Ромку к себе в кабинет и торжественно произнес: «Сын, ты уже достаточно взрослый для того, чтобы знать о некоторых вещах…», но, столкнувшись с саркастическим взглядом отпрыска, вдруг к своему стыду понял, что безнадежно опоздал с просветительской деятельностью - тот уже давно был прекрасно осведомлен о «некоторых вещах», причем не только в теории, но и на практике. Откашлявшись и подавив смущение, Николай Васильевич отпустил юного ловеласа, взяв с него обещание не наплодить детишек от каких-нибудь буфетчиц или горничных. Когда Ромке исполнилось двадцать три, отец начал намекать, что можно уже подумать и о собственной семье, тем более что он прочил сына в дипломаты, а холостяку этой должности по советским законам было не видать, как своих ушей. Но всякий раз, заслышав разговоры о женитьбе, Ромка скисал и стремился улизнуть куда подальше, проявляя непростительное легкомыслие. Карелин-старший только вздыхал: ну, что ж поделать, каким воспитали, такой и есть. И вот обормоту уже двадцать семь, а он все еще, по выражению Николая Васильевича, «весь в лифчиках и не окольцованный». Ромка шел по жизни, меняя девушек едва ли не раз в квартал. Последние года два у него была «постоянная» подруга – Таня, девушка из интеллигентной семьи: отец научный сотрудник, мать искусствовед. Но и это не мешало Роману волочиться едва ли не за каждой юбкой, а Таня не хотела терять выгодное знакомство и терпеливо сносила любовные приключения друга, видимо, надеясь, что все же когда-нибудь он предложит ей узаконить отношения. А недавно один доверенный человек по большому секрету сообщил Карелину-старшему, что Ромка закрутил любовь с дочерью министра иностранных дел Виктора Разумовского. Эта новость сильно насторожила отца – министр был известен крутым нравом и беспощадными расправами с неугодными людьми. Амуры с его дочерью могли погубить карьеру Романа, в которую Николай Васильевич вложил немало сил и средств, нужно было срочно разъяснить наследнику политику партии, пока он не наделал глупостей – именно эту цель Николай Васильевич и преследовал, вызвав сегодня сына к себе. Занятый этими размышлениями, Карелин-старший вместе с Романом вошел в кафе.


Заведение было и впрямь неплохое. Чистенько, уютно, с претензией на хорошее качество обслуживания. Карелины заняли место в отгороженном от общего зала купе, хотя необходимости прятаться от любопытных глаз не было – кафе пустовало. К ним тут же подошла официантка, приняла заказ. Опытным глазом она сразу оценила иерархическое положение посетителей и доложила заведующей. Та выглянула из-за стойки, и буквально через полминуты на столе перед гостями появился аперитив.
- Ты за рулем? – спросил Карелин–старший.
- Да.
- А, выпей со мной. Валере скажу, довезет тебя. Ты мне вот что скажи, - спросил отец, подливая сыну вина. – До меня докатились слухи, что ты Разумовскую дочку охмуряешь.
Роман глянул на отца, вопросительно приподняв бровь.
- Это «да» или «нет»? – потребовал уточнить Карелин-старший.
- Скорее «нет», чем «да».
- Ну-ка, скажи честно – что у тебя с ней?
- Да ничего, пап. Дальше букетов дело не пошло.
- Ты мне смотри. На министра моих связей не хватит. Вылетишь из МИДа – башку оторву. А Разумовский сделает так, что тебя не то что на приличное место – дворником не возьмут.
Сын поморщился – он терпеть не мог нотаций.
- Пап, у меня есть Таня.
- Таня… Знаю я тебя. Ты с этой Таней ни Маню, ни Аню не прозеваешь. Ни одной юбки мимо не пропустил.
Отец сгреб в горсть кудри сына на затылке и покачал его голову:
- Жеребец ты некованый…
Роман с самодовольной улыбкой милостиво принял грубоватую ласку родителя – это из его уст звучало как комплимент. Он прекрасно понимал, что на самом деле отец горд его успехами и журит его для проформы.
- Как еще Танька тебя терпит?
- Терпит.
- Ну и дура.
- Па, а у тебя как с мамой? – спросил Роман, пропустив последние слова отца мимо ушей.
Карелин-старший пожал плечом.
- Как… - он вздохнул и закурил. – По-прежнему.
- А ты с ней разговаривал?
Его отец выпустил из ноздрей густую струю дыма и покачал головой.
- Нет.
- Почему?
Отец пожал плечами, стряхнул пепел с сигареты и сказал, уткнув указательный палец сыну в грудь:
- Ромка, бабы приходят и уходят, а дети остаются… Помни об этом.
Николай Васильевич положил руку сыну на плечо.
- Ты – все, что у меня есть, - вздохнул он, - и так было всегда. И никогда не привязывайся к женщине сердцем. Да и вообще к любому человеку. Будет очень больно отрывать.
Он замолчал. Роман смотрел на него и ждал еще каких-то слов. Но отец задумчиво смотрел куда-то сквозь стену и молчал.
- Слушай-ка, хочешь в Ливадию съездить? Путевку помогу достать, - неожиданно предложил Николай Васильевич.
- Мне на двоих нужно.
- На двоих не обещаю. Мне тут предложили одну, я согласился, но не поеду. Меня Швейцария ждет. А ты давай, махни на десять дней. Отпуск я тебе выбью.
Карелин-младший молчал, раздумывал. Хотелось бы, конечно, поехать с Таней… Но упускать такую возможность тоже нежелательно, он давно хотел побывать в Ливадии.
- Ну, давай, - махнул он рукой. – Когда заезд?
- Пятого. Как раз все дела утрясем. Ты в Ливадию, я в Швейцарию. Встретимся на вокзале! – улыбнулся отец.



Часть 2 https://www.stranamam.ru/post/7540392/