Беседа с мамой мужа ( дню мам посвящается)

Моя бабушка — Маина Павловна. Она мама моего мужа. Я попросила его написать о ней какой -нибудь ее рассказ. И вот что у него получилось, как буд-то от моего имени:
Тема беседы, ее молодость, ее воспоминания о самых трудных годах ее жизни

Ей 88 лет. Она плохо слышит, но вполне сносно видит.
Много читает. Очки не признает, но заметно с каким напряжением она вглядывается в текст. У нее хорошая память: она может перечислить всех своих родственников и дальних, и ближних, и даже может назвать многих из рожденных в последние годы.

Вспоминать о своей молодости она не очень любит. Подолгу о чем-то задумывается, вздыхает, качает головой, в глазах появляется тоска. Если ее что-то задевает и она не хочет об этом говорить, то часто переспрашивает или делает вид, что не слышит. Потом, что называется, уходит в себя, замолкает и разговорить ее вновь становится сложно.

Бабушка, а ты помнишь день, когда началась война.
- Плохо помню, - она качает головой и задумывается, - мне, ведь, 17 лет было. Что мы понимали? - она опять задумывается на несколько минут, то ли пытаясь что-то вспомнить, то ли не желая продолжать разговор. Потом немного подвигаясь вперед и, чувствуется, внутренне напрягаясь, она произносит, - помню как объявляли войну по радио. Мы все собрались около сельсовета. Там, на столбе, был громкоговоритель. Стояли оцепенелые, никто не верил... никто не знал что теперь будет.

Здесь она замолчала. На глазах появились слезы. Я налила ей чаю. Померила давление на руке. Надо было как-то проявить сочувствие, успокоить. Вызвать положительные эмоции.

Я спросила: «А помнишь ли ты день победы?»

- Ой, - бабушка сразу немного преобразилась, - помню хорошо! Мы в тот день работали в поле. Бригадир бежит радостная, платком машет, кричит: «Конец войне! Победа!» Мы работу все бросили. Председатель нашел где-то водки. Мы так на радостях напились, что на следующий день никто на работу не вышел, - она улыбнулась, - Он так потом ругался...

- А где ты работала в войну?

- Нас, девчонок семнадцатилетних, почти сразу же определили на железную дорогу. Собрали всех из соседних деревень, построили в ряд и строго настрого предупредили: всех кто будет плохо работать или, не дай бог, кто сбежит, наказывать будут строго. Случаи были. Опоздаешь — и в карцер, вагончик без тепла и еды. И на улицу по нужде не выпускают.
- А что еще помнишь?
- Ходить было далеко. Особенно зимой. Сугробы большие... дорог-то не было, - она вздыхает,- а идти-то семь киллометров. Вот, -на показывает на ноги и опять вздыхает,- все коленки с тех пор обморожены. Всю жизнь ногами мучалась.

- А что вы делали на железной дороге?

- Дрова заготовляли: пилили, таскали, грузили...

Тут она опять замолчала. Чувствовалось, ей не очень хотелось вспоминать те рабочие дни. И в то же время она немного подвинулась вперед. Было заметно, что она пытается что-то вспомнить. Ее что-то взволновало.

- Помню однажды, начала она,- меня отправили одну в Ковров за хлебом. Хлеб для нас пекли в Коврове. Я ехала поездом. Мешок с хлебом запихала под лавку. А запах свежего хлеба по вагону стоит какой!... Народу в вагоне уйма. Все смотрят такими глазами... Думала убьют...
Глаза у бабушки в это время немного раскрылись. Тот пережитый испуг, похоже, она сохранила до сих пор. Она как бы затаилась, а потом продолжила.
- А вот если бы отняли?.. Не убили бы, а просто отняли. Что бы со мной было, вернись я без хлеба? Карцер?.. Могли бы и расстрелять...
- И что же было потом?

- Когда я вернулась, то начальнику в ноги и плакать, что бы меня больше за хлебом не отправлял. Плакала так, что и сейчас помню... Он пожалел. Больше за хлебом я не ездила.

- А солдаты, мужчины на железной дороге работали, пытаясь вновь настроить бабушку на позитивный лад, и, возможно, как-то улучшить ее настроение, спрашиваю?

- Да, какие мужчины. Одни инвалиды и калеки. А вот солдат...- она опять задумалась,- солдат мы боялись. Только первое время, когда поезда мимо шли мы платочками махали. Потом, -она вздохнула, - беда случилась.. люди на войне черствеют. А тут на фронт едут, помирать. С гармошками, с песнями. Им уже все равно. Что бы не случилось, хуже не будет. Тогда говорили так: «Война все спишет!» - она еще раз вздохнула.

У нас такая бедовая девчонка была. Звать уже не помню как. Шебутная. Нечего не боялась. Однажды поезд с солдатами у нас остановился, ребята выбежали из вагонов, нас увидели и давай за нами бегать. - Бабушка опять вздохнула, на глазах появились слезы. - Мы-то побежали прятаться, закрылись в избушке, заперлись, а она осталась, дура, думала ничего не случиться. А они как вцепились в нее со всех сторон: кто за руки, кто за ноги, стали тащить... разорвали... дикие...

С тех пор как солдат на фронт везли, мы уже знали. Нас предупреждали, собирали в дальних теплушках, окна закрывали, запирали на замки. Мы сидели тихо, шуметь было нельзя, не выходили пока поезд не тронется.

Бабушка вздохнула и в очередной раз замолчала. Я то же не заметила как задумалась. Ее воспоминания и тяжелое настроение передалось и мне. Нужно немного отвлечься, дать возможность бабушке отойти от прежитого. Она, скрестив руки и немного выпрямившись, продолжала молчать.

Я подумала, что ее надо спросить о каких-то бытовых вещах. Хотелось как-то отвлечь ее от неприятных воспоминаний.
- А как жили тогда? Что ели?

- А что ели? Пока работала на железной дороге, давали паек, - она вздохнула на этот раз по особому тяжело,- хоть что-то.

Перебивались, как могли. Отец, инвалид, штопал валенки. Шил на машинке швейной, он ее привез из Москвы в 30-х годах, купил, кажется немецкая была. Кажется, Зингер, марка. Хорошая такая машинка.- Здесь она улыбнулась, - я еще долго после войны ей пользовалась.
Кто, как мог, платил. Кто что-то давал. За корку хлеба, - она то ли уже с сожалением, то ли с каким-то сохранившемся в душе отвращением, покачала головой, можно было золото выменять.

Пленных немцев возили эшелонами мимо нашей станции. Умирали они прямо в вагонах. Когда поезда останавливались, мертвых выкидывали из вагонов прямо тут же под откос в овраг. Немного присыпять землей — и все. Наши ходили по ночам их грабить. Потом носили по деревням. Бывало придут, показывают.. в ладони кольца золотые, коронки. За горсть этого добрала просили полбуханки хлеба. Но мы брезговали, не брали.

Особый деликатес для нас была картошка. Целой картошки было взять не где. Ели очистки. Разложит их мать на печке, они поджарятся, вкусные.

Да, подумала я, и тут же попыталась их сравнить с современными чипсами. По вкусу они должны были быть похожи. Но из очисток... как-то сравнение плохо получалось. Тем не менее для бабушки воспоминания о «чипсах» из очистков были самыми приятными. Я подума тогда: можно еще ее спросить о чем-то девичьем.
- Бабушка, война войной, а женихи-то были?

Бабушка заметно оживилась, выпрямилась, хитро улыбнулась, а потом с еле заметной, но все же с такой тоской, какой она несла в себе всю жизнь, будто она виновата за ту войну, вздохнула и говорит:

-В самом начале войны, за деревней находился аэродром. Самолеты летали Москву защищать. Летчики такие молодые и красивые ребята. В клубе такие танцы устраивали. Мы же все молодые были. Кровь играла. Это потом нас на железку отправили.

И я дружила с одним летчиком. У меня даже фотография его где-то была. Я ее очень долго хранила. Потом, когда немцев от Москвы отогнали, и аэродром переводить начали. Он говорил: «Война кончится, обязательно приеду, найду, женюсь.» Наверное убили. Ни одного письма я от него так и не получила... Ни одной весточки. А после войны какие женихи.

Она опять замолчала. Слез на ее глазах не было, но и разговаривать уже ни о чем она не хотела.

Но в то же время я чувствовала, что моя беседа с ней не прошла зря.
Бабушка выговорилась, как будто освободилась от какого-то внутреннего груза.
Как просто бывает необходимо выслушать человека, особенно пожилого.
Как не хватает внимания, элементарного сочувствия, взаимного сопереживания, чтобы старый беспомощный человек понял, что в нем нуждаются, его любят его близкие, что он еще не лишний на этом свете.

Давайте, почаще разговаривать со своими мамами, пока они живы!...