В "Русском ковчеге"

«Осталась только внутренняя свобода. Внешняя резко сократилась»
Михаил Пиотровский считает, что если нажил много врагов, значит, делал все правильно

Двадцать лет назад постановлением правительства России директором Государственного Эрмитажа был назначен Михаил Пиотровский. Подпись под документом поставил Егор Гайдар. За два десятилетия сменилось несколько политических эпох, разрушено множество надежд и повержены кумиры.


Вглядываясь в фатальные и быстротекущие события этого противоречивого периода, ловишь себя на мысли, что на горизонте — политическом и культурном — практически не осталось фигур, не растративших себя, свою репутацию и, что не менее важно, не дискредитировавших свое дело. Один из немногих — Пиотровский. Разговаривать с директором Эрмитажа о вечно острых проблемах вроде защиты исторического центра Петербурга, отношений музеев и Церкви, роли музеев в формировании исторического сознания и роли политики в жизни музеев я не стала — по всем этим темам он регулярно выступает в «Московских новостях». Мне хотелось поговорить о том, что остается за кадром его многократно и детально освещаемой в СМИ насыщенной публичной деятельности. То есть о жизни как таковой.

Эрмитаж: линия времени

1992
— открыта экспозиция «Зимний дворец Петра I» в здании Эрмитажного театра
1995
— выставка «Неведомые шедевры»
1996
— по указу Бориса Ельцина Эрмитаж перешел под покровительство президента Российской Федерации; официально объявлено о создании международного Клуба друзей Эрмитажа
1997
— картина Рембрандта «Даная» вернулась после реставрации в экспозицию; малой планете Солнечной системы №4758 присвоено имя «Эрмитаж»; начало проекта «Эрмитаж — IBM»
1999
— Эрмитажу переданы государственный флаг и штандарт президента РФ; экспозиция в новом музейном здании — восточном крыле Главного штаба; представлена программа «Большой Эрмитаж»
2000
— открыты «Эрмитажные комнаты» в «Сомерсет Хаусе» (Лондон)
2001
— проект Эрмитажа и режиссера Александра Сокурова — фильм «Русский ковчег»; открыт выставочный центр «Эрмитаж — Гуггенхайм» в Лас-Вегасе, США
2002
— Эрмитажу передана картина Казимира Малевича «Черный квадрат»
2003
— создан попечительский совет Эрмитажа; открыт Большой парадный двор Зимнего дворца и новый вход в Эрмитаж со стороны Дворцовой площади; начали работать Музей фарфора и Музей гвардии (в здании Главного штаба)
2004
— открыт выставочный комплекс Эрмитажа в Амстердаме
2005
— создан выставочный центр «Эрмитаж — Казань»
2006
— год Рембрандта в Эрмитаже
2007
— появился центр «Эрмитаж — Италия» в Ферраре
2008
— началась реставрация восточного крыла здания Главного штаба
2009
— Эрмитаж открыл выставочный центр в отреставрированном здании Амстелхоф, Амстердам; монумент «Александровская колонна» передан Эрмитажу; приобретена коллекция графики XIX века и фарфора XVIII века из Galerie Popoff
2010
— появился выставочный центр Эрмитажа в Выборге; завершена первая очередь реставрации восточного крыла здания Главного штаба
2011
— 100 лет гаражу Эрмитажа; выставка «Прадо в Эрмитаже»; выставка «М. В. Ломоносов и елизаветинское время» Ежегодно Эрмитаж посещает более двух с половиной миллионов человек

***************
— Что значит для вас дом?

— Дом, это место, куда идешь в любой ситуации — от неприятностей на работе, от суеты, куда можно приползти, когда ранен. Это место, закрытое от посторонних глаз и слов, доступное только самым близким. И абсолютно уютное, красивое, обязательно спокойное. Мне нравится восточное представление о доме: снаружи глухие стены без окон, а внутри — сады, ковры, фонтаны. Чтобы чувствовать себя комфортно, человек должен жить разными жизнями. Я, например, могу жить жизнью восточной, европейской, советской (улыбается). Семья — это дом, без семьи, как мне кажется, не могут состояться ни человек, ни общество. Хотя сейчас такая точка зрения подвергается сомнению.

— А кто обустраивает ваш дом?

— Все, моя семья. Так сложилось в нашем доме.

— Кто в вашем доме лидер?

— Это нужно спросить у жены (улыбается).

— А как было в доме родителей?

— По армянской линии, в семье моей мамы, дом создавали женщины. По линии папы я бабушки практически не помню, но мне кажется, что в той семье сильно было мужское начало.

— Еще бы, ваш дед — полковник царской армии, прадед — генерал.

— Да, но папа был человеком абсолютно мирным. Семью создавала мама, папа всегда был занят работой.

— У вас очень интересный польско-армянский микст.

— У меня не только разная кровь в жилах течет, во мне сочетаются разные культуры. Польская — по отцу, армянская — по матери, русская — по гражданству, арабская — по профессии, я востоковед. Этот коктейль позволяет быть тем, чем должен быть человек. Он должен быть разным. А еще я потомственный русский дворянин. Это тоже национальность. Русская национальность, русскость, этнической принадлежностью не определяется.

— А что такое русскость?

— Русскость — это любовь к Достоевскому и Толстому. Это широта мироощущения человека, живущего в стране, у которой нет границ. Это когда все открыто и все доступно, все до лампочки, но в то же время все близко к сердцу.

— Как вы воспитывали сына и дочь?

— Лучший способ — воспитывать собственным примером: это тонизирует обе стороны. Говоря своему ребенку «делай, как я», не позволишь себе совершить что-то плохое. Но это с позиции мировоззрения. А в повседневной жизни лучший способ воспитания — это общение. Просто мы любим бывать вместе.

— Как вы отдыхаете?

— С книгой. Или телевизор смотрю. Помимо российских каналов СNN и «Аль-Джазира».

— Вы выбирали профессию востоковеда как сферу незнаемую и красивую или последовали совету отца?

— Отец не вмешивался в мою школьную и студенческую жизнь. Мы спокойно и откровенно обсуждали вопрос моей профессии. Я хотел стать востоковедом, это началось еще в детстве, когда я стал посещать эрмитажные кружки. А выбор у меня был такой: индология, иранистика и арабистика. Я поступил на востфак ленинградского университета. Когда обсуждалась специализация, папа выдвинул такой аргумент: заниматься нужно тем, что можно пощупать, куда можно реально съездить. Советские условия, надо сказать, особого выбора не предлагали. Арабистика была наиболее перспективной специальностью. Диплом был красный, с тремя четверками: по истории КПСС, историческому материализму и диалектическому материализму.

— Фрондировали?

— Никакого фрондерства не было. Я ведь предпочел специализацию, где можно было пощупать изучаемый предмет. Такой уж я буквалист — археология наука осязаемая (улыбается). А в абстрактных науках, как истмат, диамат и история партии, не был силен. С арабистикой как-то проще

— Что для вас главное в работе?

— Удовольствие. От пребывания здесь. От мыслей, от того, что мне удается выдерживать свой стиль, который по большому счету соответствует стилю Эрмитажа и стилю моего отца. Удовольствие заниматься наукой и писать. Люблю читать свои тексты, хотя пишу трудно. Долго готовлюсь к тому, чтобы сесть и начать писать. Но когда сажусь, только записываю то, что уже сложилось в голове. В общем, мне нравится процесс и я должен быть удовлетворен его результатом. Важна именно моя внутренняя оценка. Я нахальный, наглый даже.

— Вы эгоцентрист?

— Конечно.

— Всегда?

— Да. Я знаю, что Эрмитаж — самый лучший музей мира.

— Это данность.

— Нет, это эгоцентризм Я понимаю, что мне богом много дано, очень много. От происхождения до жизни во всех ее проявлениях: семейной, научной, карьерной.

— Многие говорят, что Пиотровский — сноб и везунчик. Признаваясь во всеуслышание, что многое дано и что жизнь сложилась во всех отношениях, не боитесь увеличить поле зависти вокруг себя? Сглазят ведь.

— Пусть попробуют (улыбается) Но это ничего не меняет. Я так воспитан — надо осознавать, что тебе дано. Если не осознаешь, значит, и обязанностей, вернее обязательств, нет. А данное нужно отрабатывать и в малом, и в большом. Я, например, всегда знал: чтобы получить «пять» в университете, нужно знать на «шесть». Иначе самому же будет неловко. Если я принимаю решение в Эрмитаже, я уверен в нем на 101%. Чтобы себя не изводить потом. Говорю же, я эгоист.

— Некоторые современные психологи считают, что когда человек состоялся, он ломается, потому что уже нечего желать. Это ментально развращает.

— Если состоялся, отнюдь не значит, что нечего желать. Жизнь расслабиться не дает. Все может в одночасье рухнуть — таких примеров полно — или намертво застыть, что еще скучнее. И адреналин вырабатывается именно тогда, когда стараешься этих крайностей не допустить. Ощущение того, что ты состоялся, надо удержать.

— Знаю, что значительная часть из того, что удовлетворяет вас, раздражает многих, в том числе весьма влиятельных окружающих. Вас это не пугает?

— Я бы сказал, немногих и в основном не слишком влиятельных. Однако не секрет: то, что я делаю в Эрмитаже, раздражает не только снаружи, но и изнутри. Я очень доволен, что нажил много врагов — значит, я делаю все правильно. От этого и должны раздражаться враги.

— Разве вы конфликтны?

— Неконфликтный, но упрямый. Раздражать готов. Кстати, нежелание конфликтовать нередко порождает большее сопротивление материала, нежели конфронтация. Я всю жизнь стараюсь дойти до поставленной цели. Судьба распоряжается, но в рамках предопределения всегда есть выбор.

— Есть еще свобода воли.

— Это и есть предопределение. Нужно делать то, что можешь, и быть готовым к тому, что не получится. И при этом не отступать.

— Вас можно заставить сделать нечто противоречащее вашей воле?

— Любого человека можно заставить сделать то, чего он не хочет. Вопрос — чем и как?

— Чем можно заставить вас?

— Не скажу. Иначе немедленно найдутся желающие попробовать. Есть разные стратегии, позволяющие даже в условиях жесткого нажима делать если не то, что хочешь, то хотя бы то, что считаешь нужным. Наша интеллигенция следует этой стратегии уже не первый век. Нужно только все взвесить и точно знать, чего именно хочешь.

— Что вас нельзя заставить делать ни при каких обстоятельствах?

— Завидовать. По-моему, зависть — самое плохое качество: оно уничтожает изнутри и снаружи.

— Что должно произойти, чтобы вы подали заявление об уходе?

— Не дождетесь! Если серьезно, я уйду, когда увижу, что делаю что-то неправильно и правильно делать не могу по внутренним или внешним причинам. Это к вопросу о главном в работе: уйду, если не буду получать от нее удовольствие. Но я сам стану судить о правильности или неправильности своих действий. Это об уходе по собственной воле. А уволить меня можно в любой момент — у меня контракт с Министерством культуры.

— Когда было труднее работать — двадцать лет назад или теперь?

— Конечно, двадцать лет назад. Когда я пришел в Эрмитаж, я видел такой кризис, что теперь, слушая разговоры о кризисе, в том числе музейном, только улыбаюсь. Рушилась политическая система, экономики как бы не было вовсе, сместилась система ценностей, люди потеряли жизненные ориентиры. Эйфория тогда уже прошла — началась реакция. В прямом и переносном смысле. В начале 1990-х происходило почти то, что было в 1917–1918 годах, при всей разнице исходных позиций. До культуры никому не было дела, связи распадались, люди в музей не шли, денег не было... Тогда, как и после революции, зазвучали голоса: может, продадим что-то из Эрмитажа, ведь город, страна на грани голода. Слава богу, не допустили. И психологический распад 20 лет назад был несопоставим с теперешним. Свобода — испытание, которое не все выдерживают.

— Что такое свобода?

— Не знаю. Может, уверенность в том, что твои мысли самые правильные. В первые десять лет из этих двадцати была практически полная свобода. Денег при этой свободе не было. Вообще. Зато можно было делать то, что хотели. И делали. Потом все стало меняться. Осталась только внутренняя свобода. Внешняя резко сократилась.

— Когда внутренней свободы больше, нежели внешней, возникает кессонная болезнь.

— Ничего подобного. При наружной несвободе внутренней свободы гораздо больше. В советское время у интеллигентных людей было гораздо больше этой внутренней свободы, чем сегодня.

— Почему?

— Потому что это было твое. А сейчас все просачивается, растекается. Нет ощущения грани между свободой и несвободой, нет кессона. И очень легко эту незримую грань перейти. Это происходит с теми, кто громко называет себя либералами.

— Кого вы считаете либералами?

— Это те, кто может или пытается позволить себе больше свободы, чем у него есть.

— Это хорошо?

— Если не за счет чужой свободы, то хорошо.

— Но вы не либерал.

— Нет, конечно.

— Если вам позвонят с какой-нибудь Старой площади или не очень старой и потребуют уволить сотрудника, который сказал или сделал что-то, что им не понравилось. Уволите?

— Какого ответа вы от меня ждете? Позвонят — буду решать. Вы понимаете провокационность этого вопроса?

— Разумеется.

— Как бы я ни ответил, найдутся желающие попробовать. Спровоцировать. И мне будут звонить чаще.

— Вот вы и проговорились — звонят, значит. Но когда после одного из радиовыступлений вашего сотрудника позвонили из Смольного и предложили его обуздать, вы ответили, что у вас другая профессия.

— Я правду сказал — действительно другая. Это была не самая серьезная площадь: тогда можно было отшутиться. Иногда отшутиться нельзя. Тогда нужно искать способ защитить по-другому. Думаю, что смогу найти.

— Вы были доверенным лицом Владимира Путина на президентских выборах. При этом категорически противились проведению митинга в его поддержку на Дворцовой площади, долго убеждали инициаторов отказаться от этой идеи. И убедили. Как это сочетается?

— Не надо делать из меня героя. Не только мне звонят с разных площадей, но и я звоню. Звонил, объяснял, что на Дворцовой не должно быть никаких митингов. Никаких! Если сегодня разрешить митинг сторонников Путина, завтра не будет морального права запретить митинг в поддержку кого-то другого. Раз можно одним, значит, можно и другим.

— Неужели как аргумент вы использовали дефиницию «моральное право» в этих разговорах? Не поверю, что он в таких случаях может быть действенным.

— Нет, конечно. Я использовал совсем другие дефиниции (улыбается). Я о себе говорю, о своих мотивах. Кстати, если бы не был доверенным лицом, убеждать было бы труднее.

— Вы служите государству или отечеству?

— Отечеству, естественно. Иногда его представляет государство, во время войны например.

— Что самое важное вы сделали за эти 20 лет?

— Вместе со всеми эрмитажниками сохранили честь музея.

http://mn.ru/friday/20120720/323169676.html