Олег Дорман (автор "Подстрочника" с Лунгиной) снял новый фильм

«Нота» бене
Олег Дорман снял новый фильм о гениальном старике


28 апреля 00:05 | Газета № 268 (268) | Татьяна Щербина

В эфире канала «Культура» прошла премьера фильма Олега Дормана «Нота». Полтора часа против пятнадцати серий «Подстрочника». И снова один герой — альтист, дирижер, создатель Квартета имени Бородина и Московского камерного оркестра Рудольф Баршай.

Незадолго до смерти Лилианны Лунгиной Олег Дорман сел напротив нее и попросил последовательно рассказать свою жизнь. Он Лунгину боготворил. Пригласил знаменитого оператора Вадима Юсова, и тот три дня подряд снимал «говорящую голову» — пожилую женщину, не так уж многим известную. Дорман сделал из этого материала многосерийную картину, которую телевидение отвергло с ходу: у сериалов другие правила. Некоторые и потом, после невероятного успеха «Подстрочника», говорили: «А что сделал Дорман? Просто Лунгина так интересно рассказывает». Обман искусства: кажется, что «все само» и никто никаких усилий не прикладывал.

И вот теперь Олег Дорман едет в Швейцарию, где давно живет 86-летний Рудольф Баршай. Каким может быть фильм об одном из великих дирижеров ХХ века? Все снова, кажется, совсем просто: Дорман видит старика (через месяц его не станет) и понимает, что опоздал. Баршай засыпает на ходу, душа еле держится в теле, он уже нездешний, но он всегда был нездешним — служитель музыки и сам живая музыка. Когда Баршай начинает о ней говорить, глаза его зажигаются — будто вспыхивает свет над сценой концертного зала по взмаху дирижерской палочки. Его руки показывают ритм, мелодию — без всякого инструмента, просто пластикой. За кадром звучит музыка, которую он вспоминает. И опять думаешь: как просто — естественный балет пальцев, изгибов кисти, и руки перестают быть старческими, в них звучат симфонии и оркестры, которыми всю жизнь дирижировал Баршай.

В первом кадре фильма промелькнул швейцарский флаг. Улочка, горы, луга — окружение баршаевского дома. Швейцария узнается по цвету травы — такого солнечно-зеленого оттенка нет больше нигде на земле. Баршай счастлив, что живет здесь. Местные пейзажи не назовешь природой, они производят впечатление артефактов, умиротворяющей декорации, специально созданной для человека, время от времени окликаемого звоном колокольчиков проходящих мимо коров. Сама жизнь Баршая кажется произведением, кем-то написанным, а им самим оркестрованным, продирижированным, исполненным.

Два главных подвига его жизни — «Искусство фуги» Баха и Десятая симфония Малера. Обе последние, незаконченные, его долг — закончить. «Искусство фуги» он показывает Шостаковичу, тот спотыкается в одном месте, потом думает и объявляет решение: это идеальная версия, никогда ничего в ней не меняйте. И тут же просит Баршая дописать Десятую Малера. Через некоторое время случай (или Случай) дарит ему партитуру, точнее, эскиз партитуры Малера — он разгадывает, дописывает, выслушивает каждый звук, и в фильме мы воочию видим процесс слышания. Хотя как сделать зримым лишенное изобразительного образа?

Рудольф Баршай тихо покинул СССР в середине 1970-х. Не остался, не был выдворен — просто устал объяснять, почему не готов вступить в КПСС, почему отказывается подписывать письма против очередных врагов, своих коллег. Устал быть невыездным, когда его перестали выпускать на гастроли с его оркестром, и все тот же Шостакович пробивал, чтобы разрешили. Влюбился в японку, свою переводчицу — потому и не выпускали. И ее не впускали. Баршаю было жаль расставаться с созданным им Московским камерным оркестром, по его признанию, он никогда больше не нашел музыкантов такого уровня, каких ему удалось собрать в Москве. И все же считает, что, уехав, получил гораздо больше, чем потерял.

Фильм называется «Нота». Название тоже только кажущееся простым. Нота — это то самое ре-бемоль, которое Баршай не мог прочитать в партитуре Малера. Смертельно больной композитор пишет все более неразборчиво, ноты становятся похожими на шифр. Пробелы, обрывы. Гармония, однако, позволяет угадать и то, что разобрать невозможно. Но одна нота никак не дешифруется: она может быть и такой, и другой, и третьей — в зависимости от того, что выберешь, меняется весь строй. Баршай эту симфонию давно закончил, хотя знал: выбор одной ноты был произвольным, а такой выбор всегда сомнителен. Настоящий — единственно возможный. Как каждый выбор Рудольфа Баршая в условиях советского экзистенциализма. Как его отъезд, как неожиданный выбор профессии в детстве после того как услышал Лунную сонату Бетховена. Все это были ноты, которые он слышал и которым повиновался. А тут не разгадал ноту, обошелся волевым решением. И вот однажды в свои 86, снова сидя с лупой над малеровской шифровкой и перебирая варианты, он засыпает и вдруг просыпается в каком-то экстатическом состоянии: нота приснилась, та единственно правильная! Он вскакивает, идет в кабинет, вписывает ре-бемоль и понимает, что дело его жизни, наконец, завершено.

Завершения бывают разные. У Баршая оно радостное — судьба исполнена до последней ноты. В последние дни, когда он уже не мог ходить, Рудольф Борисович поставил кровать к столу. Чтоб закончить еще одно дело: новую оркестровку «Искусства фуги». Хоть Шостакович и сказал — но сперва споткнулся же, видимо, как и сам Баршай. Исполнение этой последней версии еще только предстоит.

Олег Дорман впервые снял фильм сам, поскольку, приехав к Баршаю, понял, что искать оператора некогда, надо спешить. Получилась блестящая операторская работа — Дорману удалось показать музыку воочию. Не только в движениях рук дирижера, но и в птичках-нотах, взлетающих со стрелы крана за окном, в степенной поступи швейцарских овечек, в отражающей солнце траве, в лейтмотиве присутствия Елены Баршай, жены, органистки, друга и соратника — мы видим ее в течение всего фильма боковым зрением. Мы слышим Шостаковича, Моцарта, Бетховена, Баха, Малера — звучание того самого «уходящего во тьму», по Бродскому, классического мира.