А я выжил!

Моих братьев и сестер по несчастью вряд ли удивит эта история, ведь каждый из нас по-своему пережил кровавый финал високосного 1992 года. На момент «геноцида», что обрушился на мою семью, как и на всех жителей нашего Пригородного района, мне было двенадцать...

Хорошую сказку рассказало государство ребенку, потерявшему отца и мать в один день! Сказку с сотнями смертей — не смертей, а убийств. На такой сценарий не каждый голливудский режиссер согласится снимать фильм: закупка искусственной крови влетела бы ему в копеечку... Как бы то ни было, я был рад предложению описать виденное и пережитое мною и моими близкими, к которым отношу и всех пострадавших тогда. Этой возможности мне пришлось ждать 14 лет. Все эти годы тысячи моих братьев и сестер ютятся в придорожных вагончиках у городских окраин. И условия их существования таковы, что со всего мира должны бы стекаться толпы, смотреть и удивляться, почему эти люди еще живы....
Я родился в селе Октябрьское, а рос в Камбилеевском, до 92-го года это село было райским уголком. Но вот в одно с ви- ду обычное утро занятия в школе прекращаются, нас вдруг распускают: дескать, маньяк сбежал из тюрьмы, так что вы, ребятки, бегите по домам. Стало быть, последующая операция была заранее спланирована.
Как прошел день, я помню смутно. Все кругом суетились, сновали туда-сюда, а тучи тем временем сгущались... И вот настала первая ночь. Я и четверо моих сестер (одна из них, замужняя, гостила у нас с трехлетней дочерью, которая по сей день заикается от пережитого) сидели на полу в комнате на первом этаже дома. Старший брат периодически заглядывал к нам и успокаивал : мол, все хорошо.... Что это не совсем так, мы поняли сразу после первого попадания миномета. Стена вспучилась, железобетонная плита выдвинулась из нее на пару сантиметров, но не рухнула — пощадила нас. Началась паника. Все столы и стулья, что были в доме, пошли в ход: пытаясь защититься, мы перетащили их к окнам, в которых уже не было стекол. Но это не спасало: пули и снаряды в щепки разносили наши баррикады. В такую «войнуш-ку» я еще не играл. Нескончаемые взрывы сотрясали дом, казалось, он, как и мы, не понимал, что происходит. Потом, выпрыгнув через окно, мы пересекли двор и юркнули в подвал, казалось, там безопасней. К утру с помощью брата перебрались по вырубленному лазу в стене к соседям, так как наш дом стоял на «передовой», где шквал огня бушевал особенно яростно.

Многое теперь трудно вспомнить, все происходило слишком быстро, а у нас в этой неразберихе цель была одна — ВЫЖИТЬ. Но вот рассвело, и кругом все стихло. За сестрой и ее ребенком приехал муж. Люди начали понемногу появляться из укрытий. Многих соседей я даже не мог узнать, настолько их изменила эта ночь «межнациональной любви»... Брат сказал, что надо отпустить на волю нашу скотину и птицу. Странно, как домашняя живность уцелела в этом аду... У меня был орел желторотик, больше всего на свете мне хотелось оставить его себе, не выпускать... Но вот он взлетел и, верно, изумленно смотрел с высоты на горящие дома, на чиновников из начальства, которые, прибыв на место трагедии, бесстыдно изображали на своих свиных рылах недоумение: «Что такое? Здесь что-то произошло?»

К вечеру мы перебрались вглубь села, где побольше «наших». Но скольких жизней, каких усилий и риска стоил нашим защитникам этот «переезд»! Там, в подвалах, под огнем снайперов мы провели еще пару дней и ночей... Но самым страшным было все же не это. Всего больней были долетавшие до нас вести о гибели близких и родных, это просто убивало. И вот пришло время решать, уходим в Ингушетию или нет. Мнения разделились. Одни говорили: «Вы идете на верную гибель!» Другие спорили, кто-то даже встал на стул и кричал, что если останемся, нам конец. Только я, двенадцатилетний «агрессор», и мои сестры четырнадцати, семнадцати и двадцати лет молча стояли, кто в тапочках, кто босиком, и все не могли поверить, что этот ужас взаправду происходит с нами.

Но вот двинулись в путь, примкнув к группе, идущей через Джейрах в село Дачное. Пришлось часами ползти по картофельному полю, отсиживаться в грязи под моросящим дождем в кукурузных полях, спасаясь от обстрелов. В Дачном нас ждали затопленный подвал местной школы, сырая еда, слезы, горе и рассказы про то, как взрывали минарет мечети. Потом одна, вторая, третья неудачная попытка добраться до села Чермен. Ночи в грузовиках на дороге, проверки, оскорбления, смертельно томительное ожидание в заложниках, когда твою судьбу решает горстка пьяных отморозков. Потом все-таки вырвались. Стали подсчитывать потери: женщин, стариков, детей...
Многое уже стерлось из памяти, и описать все, что помню, нет сил. Врагу не пожелаешь того, что пришлось вынести.
Теперь я живу и работаю в Москве. Но мое сердце принадлежит отчему краю...

УМАР ЦУРОВ

Источник: Журнал "ДОШ"