Оптинский Новый Год

Андрей Борисовия Фандеев
Оптинский Новый Год

Предновогодняя тоска
Предновогодняя тоска - непомерная! Бреду
по городу с банкой «джинтоника». Боюсь
напиться, хочу напиться. Всюду сияют
новогодние гирлянды, серпантины, улыбки и
«jingle bell, jingle bell». А я иду, из себя ортодокса
строю - тоска! Двадцать прошедших «новых годов»
всплывают в памяти яркими пятнами - брызги
шампанского, праздничные игрушки, девичьи
визги, искры бенгальских огней: мешанина запа-
хов; елки, салатов, сигарет, духов и мандаринов;
орет несмолкающий ящик, «Вокруг смеха», потные
пляски, дешевые комплименты, а дальше хороводы
вокруг несвоевременно уснувшего товарища и
ярко накрашенная снегурица с хрипоцой: «Моло-
дой человек, огоньку не найдется?» А я тут из себя
ортодокса строю! Бежать! Куда бежать? В Оптину!

Оптинский снег
... И в мире нет такой тоски,
которой снег бы не вылечивал...
Кажется Пастернак
В Введенском только что, закончилась вечер-
няя, молитвенники выходили из храма и ахали.
Покуда шла служба выпал снег. Служба закон-
чилась, вышли на паперть, а храм будто и не кон-
чился, он стал больше чем монастырь, больше чем
лес и поле, больше чем видели очи. Свечами горели
огоньки Козельска, Оптина стала алтарем, а ее
церкви -иконами. Люди шли молча, брели по лесу в
скит и слушали, и улыбаясь плакали, а на них падал
снег. Молились. Один бородатый застыл и стоял так
долго, что сам превратился в снег. Сутулые сосны
еще ниже склонились под белой тяжестью. Вокруг
было так тихо, что было слышно, как он падает.
Мне подумалось - в раю обязательно должен быть
снег. Если он такой в Оптиной под Новый год, то в
раю обязательно должен быть снег...

В хибарке
Паломничья гостиница была битком, поэтому меня
поселили в домике. Хибарка в скиту, с прихож-
кой и несколькими комнатушками. Горячая печка
объединила все три комнаты, но в каждой текла
своя обособленная жизнь. В нашей жили четверо.
Честно сказать, тут уютней чем в общей - народу
немного, печка трещит, и контингент прелюбопыт-
ный. То семинаристов подселят, то батьков. Послу-
шание досталось обычное - дорожки от снега
чистить. Работа не сложная, а как замерзнешь, то в
храме отогреться можно.

Лучшая техника здесь – мужики
Сегодня повезло. С несколькими другими палом-
никами трудился в тепле. В махонькой светлой
комнатушке мы перебирали всякие травки - зве-
робой, чистотел, ромашку. Пахло летом, полем и
жаворонками. В соседней светёлке тихо беседовали
две женщины. Я подслушал краюшек их разговора,
одна говорила другой: «лучшая техника здесь -
мужики».

Художник
Огромный детина ходил по комнатам и бегло
рисовал портреты на всякого, кто привлекал его
внимание, кого тайком, кого просил попозировать,
а кто-то сам вызывался запечатлеть себя. Каждый
набросок рисовальщик надписывал: «С Оптинским
Новым годом» и ставил автограф. Портреты разда-
вал. Высокий, большеплечий, рыхлый, лохматый с
небритым пятиугольным лицом и широко расстав-
ленными глазами. Похожий на годовалого сенбер-
нара, улыбался крупными зубами. Почему-то все
время чесался и много и громко говорил. Неза-
долго до полуночи он вынул из своей сумки целую
горсть чеснока, и принялся раздавать окружаю-
щим душистые головки, приговаривая: «Матушка
всегда в дорогу чеснок кладет, а сегодня, он вме-
сто мандаринов будет». Хватило на всех. Тут же по
всем комнатам разлетелся чесночный дух.

Вечером
Лохматый художник спорил с пучеглазым редак-
тором оппозиционной газеты, а тот, поносил Пре-
зидента и других «марионеток Запада». В соседней
комнате два семинариста громко спорили о кознях
сектантских, и о жидах. Кто-то с акцентом полыхал
словом о Европе осажденной арабами, мол: «дои-
грались европейцы с правами человека!». И вдруг в
облаке холодного пара на пороге появился юноша
- красивый и бледный. Он как-то тихо улыбнулся -
одними лишь очами и отправился к своему месту.
Прошел мимо каждого раздраженного очага и
будто погасил их, холодом, принесенным с улицы.
На минуту все три комнаты накрыла небывалая
тишина, только дрова в печке трещат.

Тихий Юнош
Тихий Юнош совершенно мамин. За четыре дня не
произнес ни слова, огромные честные глаза с рес-
ницами - лучами вокруг голубых солнц. Мягкие
волосы, цвета чуть темнее русых. Тонкие пальцы, и
постоянная, тихая улыбка на устах и в очах. Худож-
ник рисовал портрет юноши, когда тот молился,
образ вышел необыкновенно прозрачным, про-
филь обозначился одной тонкой и неразрывной
линией, почти без штриховки, рисовальщик лишь
чуть притенил власы мальчика. Тихий Юнош в этом
собрании был как смягчающая губка. Осторожно
пробираясь между спорящими о чем-то паломни-
ками, он впитывал нечаянную агрессию. Смывал
ее, побеждал своей тишиной и не пачкался, просто
безмолвно улыбался, а спорщики вдруг умолкали,
пытаясь вспомнить, «о чем же они...».

Чукча и Гекча
За три часа до Нового года к нам подселили уса-
того мужика с двумя малолетками. Пятиклассники
быстро освоились. Нависли над столом и масте-
рили что то жужжащие с пропеллером. Кто-то
вспомнил про Чука и Гека, а редактор тут же их
окрестил Чукчей и Гекчей. Пацанятам это понра-
вилось, так что они, закатываясь в хохоте пере-
дразнивали друг друга - Чукча, Гекча, Чукча, Гекча,
а усатому мужику пришлось дажее приструнивать
расшалившихся детей.

Ночью
Выключили свет. Успокоились даже семинари-
сты. В соседней комнате кто-то, вздыхая цити-
ровал Екклесиаста: «Суета сует, все суета!». А в
нашей, копошились дети. Папаша тщетно пытался
успокоить их. На помощь пришел художник, он
почти шепотом взялся рассказывать про дет-
ского Ангела-Хранителя, который сейчас сидит
на краю кровати и ждет, когда же ребята уснут.
Ангел каждому положит по перышку на глазки и
ночью отправиться по делам завтрашнего дня. А
как же, ведь, если Ангел не уберет тот камень на
дороге, по которой завтра должен пойти мальчик,
то он может споткнуться об него. Этому же Ангелу
нужно будет договориться с Ангелом продавщицы
билетов, насчет обратной дороги. Да к тому же с
папиным Ангелом, чтобы папа завтра купил чего-
нибудь сладенького. А утром под кроватью, можно
найти эти самые перышки и увезти с собою домой,
показать маме...

Где Рихард?
«Где Рихард?» - кричал какой то бородач в фуфайке.
«Рихард там?» Я не знал никакого Рихарда, да и
в домике никого не было, значит и Рихарда тоже,
поэтому отрицательно покачал головой, а боро-
дач съежившись, убежал. Через пару часов снова
- «Рихарда не видел? Скажи Рихарду, что бы в
дежурку пришел». Просто не Рихард, а какой-то
неуловимый Джо. Я уже третьи сутки живу с этими
людьми, но так и не понял кто из них Рихард, а
к вечеру узнал, что Рихард уехал в первый день
Нового года, на родину - в Германию.

«Диссидент»
Я задержался в хибарке и опаздывал на завтрак.
Спешно выбежав из скита, прямо у калитки обна-
ружил свежепотерянную калошу. Перескочив
через неё, поспешил в трапезную. Едоки уже закан-
чивали. За одним из столов заметил пустое место
и немедля занял его. Через минуту надо мной в
недоумении завис какой то дядечка с кастрюлей
в руках, с толстыми линзами на семитским про-
филе и в валенках без одной калоши. Оказалось,
когда очкарик отлучился за добавкой, я уселся на
его место. После трапезы на разводе, шестерым
трудникам досталось послушание по уборке снега,
в этой шестерке оказался и я, с этим «однокалоше-
вым диссидентом». Очкарик, совершенно абсурдно
смотрелся в своем тулупе, с лопатой, и весьма сма-
хивал на Солженицына в Соловках.

Интеллигенция
В первый же «перекур» заметил такую сцену:
«Солженицын», будто отмахиваясь от падающего
снега, живо жестикулировал перед носом худож-
ника, а тот, время от времени ему что-то возражал.
Я приблизился. «Диссидент» взмахивая вареж-
ками, хрипло лепетал - «Мне искренне жаль Льва
Николаича, это же столп, это же Гомер, но Церковь
не благословила его - тра-ге-дия!... Я специально
перечитывал «Войну и мир» - когда перед взятием
Москвы было приказано вывозить церковные свя-
тыни, Багратион вывозил архивы, Толстой не мог
не знать об этом...». Вдруг, очкарик вышел из един-
ственной калоши, принялся выбивать из неё снег.
Опершись на лопату и бормоча себе под ноги, он
продолжил - «В девятнадцатом веке Оптина влияла
на литературу, а литература влияла на общество.
Но что теперь? Нет Толстых, где Достоевские? Хотя,
что нам известно? Видим-то мы, лишь вершину
айсберга? Кто сюда приезжает, о чем думает? К
батюшке Серафиму за другим ехали, у Кронштадт-
ского не того просили, а сюда интеллигенты..,».
Художник возражал - «Как же? В «Карамазовых»
Федор Михалыч, очень живо описал крестьян-
ских баб у Зосимы, Здесь дело не в интеллигентах,
а в духе - в Дивеево радость нищенская, весь год -
Христос Воскресе; в Санаксарах любовь братская;
а в Печерах своя; на Афоне мистика Православная.
А тут мудрость, тут даже сосны согбенны - думу
думают!»

Прощание
На следующий день видел прощание. Художник
отъезжал домой. Он, с огромной сумкой на плече,
отправился к мощам Амвросия, приложиться на
дорожку, но у Введенского храма наткнулся на
«диссидента» с лопатой. Тот его встретил словами
- «Не вынесла душа поэта? На кого Вы нас поки-
даете?» Верзила будто оправдываясь, доложился -
«Рождество скоро, утренники детские, а я в церкви
работаю...» «Где, в цирке?» удивился очкарик.
Детина чуть сконфузился и почти неслышно при-
нес «Иногда это действительно похоже на цирк».
Паломники попрощались так, как если бы увиде-
лись в следующий день.

Записка
После обеда пришел в хибарку вздремнуть, и на
столике обнаружил записку: «Братие! Леониде,
Павел с отрочатами, Владимир и Тихий Юнош
(имя Господи веси)! Весьма рад был встретиться
с Вами. Лики Ваши сохранил в памяти своей, очи
увез в сердце моем. Молитвами преподобного
Амвросия, старца Оптинского убережемся от вся-
кия скверны, и да помилует нас Господь. Помяните
р. Б. Антона, соучастника вашего в деле паломни-
ческом. С Оптинским Новым годом! И с наступле-
нием Рождества Христова! Р. Б. Антон.»