УБИЙСТВО ПО ЗАКАЗУ ПОТЕРПЕВШЕГО

УБИЙСТВО ПО ЗАКАЗУ ПОТЕРПЕВШЕГО
Скорбь и теснота всякой душе человека, делающего злое (Рим. 2, 9)

26 июня 2009 года. День.
Эмма Реймерсваль лежала на кровати и смотрела в окно. Самого города почти не было видно, лишь верхушки домов, сверкая свежевымытыми стеклами, будто плыли по небу. Конечно, плыли не они. Плыли маленькие пушистые облака, но казалось, что плывут именно дома. Небо тоже было словно чисто вымытым: ярко-голубое, прозрачное.
Вздохнув, Эмма вспомнила, как однажды, точно в такой же день…

***
Пятьдесят два года назад
- Попала! Есть! Гол! – крикнул Иос.
Эмма, раскрасневшаяся, с растрепавшимися белокурыми волосами, гордо посмотрела на мальчишек – будут знать, как не брать ее в команду.
Футбол она обожала. Правда, ребята редко приглашали Эмму в игру – все-таки девчонка. Но иногда звали ее, когда не хватало одного из игроков. И Эмма никогда не подводила! Два старших брата, Иос и Питер, вымуштровали ее хорошо: мать, целыми днями занятая домашним хозяйством, отдала дочь на попечение старшим сыновьям.. Сначала маленькая Эмма даже не понимала, что она – девочка. В их бедной семье лишь старший, Питер, получал обновки, затем одежду донашивал Иос, а потом перештопанные штанишки и рубашки доставались Эмме. Лишь в начальной школе, когда родители купили ей платье, Эмма стала задумываться о том, что она – девочка. Платье Эмма ненавидела, но ей ничего не оставалось, как носить его, и, в конце концов, Эмма смирилась. Но дома и на улице она по-прежнему продолжала носить брюки старших братьев, подвязывая их широким поясом маминого платья.
Эмма была стройной, высокой девушкой. Волосы, которые мать запрещала стричь, она прятала под веселую, широкополую соломенную шляпу.
Матч был закончен. Сняв шляпу, Эмма прилегла на траву и, глядя в бездонное, ярко-голубое небо, по которому плыли редкие белые облака, вдруг услышала изумленное:
- Ты девчонка?
Эмма рассердилась – она не любила, когда ей лишний раз указывали на то, что она не мальчик. Посмотрев на незнакомца, вихрастая голова которого выглядывала из-за старого, поредевшего частокола, она сказала:
- А ты вообще очкарик!
Он, смутившись, снял очки и стал протирать стекла платком. Глаза юноши, снявшего очки, оказались огромными, ярко-синего цвета, обрамленными густыми черными ресницами. Эмма удивилась: этот невзрачный очкарик, по всей видимости, гостивший на соседней ферме, у Конинкслоо, оказался красавцем – именно таким, о котором она мечтала.
Мечтать Эмма любила. Только она никому об этом не рассказывала: засмеют, задергают. Со старшими братьями шутки были плохи, а с девочками Эмма почти не общалась. В мечтах ей представлялось, как она сидит в блестящей синей машине рядом с красавцем, у которого глаза синие-синие, как эта машина. Синий цвет Эмма любила больше всех. И вот они едут, едут… далеко, долго, а потом…
Что будет потом, Эмма еще не придумала – она просто не знала, что бывает потом… Тринадцатилетняя Эмма была скромной девочкой. Каждые выходные мать водила ее и братьев в большую старую церковь, построенную в позднеготическом стиле.
Эмма подумала, что мальчик очень красив, и покраснела. Краснела Эмма отчаянно: светлая, никогда не загорающая кожа на фоне белесых бровей и ресниц и таких же светлых, почти так снег, волос казалась пунцовой. Эмма знала об этом, и от мысли о том, как ужасно она выглядит, покраснела еще сильнее.
- Ты набегалась на солнце. Так нельзя. Сгоришь, – сказал юноша.
- А твое какое дело? – спросила Эмма, сжав кулаки от напряжения: она боялась, что синеглазый красавец уйдет, но как правильно общаться с ним, она не знала.
- Хочешь дженевер? – спросил мальчик.
Похоже, этот молодой человек знал, как надо вести себя с девочками!
Эмма удивилась. Дженевер пил только отец – детям этот напиток нельзя даже было пробовать. Не успела она отказаться, как юноша сказал:
- Бери!
Опасливо взяв маленькую бутылку из толстого стекла, Эмма приблизила горлышко к губам, но отстранилась: запах показался ей неприятным.
- Нюхать не надо. Его надо пить, – сказал он, глядя на нее невозможно синими глазами.
Эмма сделала глоток. Рот и горло будто обожгло, дыхание перехватило, но несколько секунд спустя она почувствовала, как приятное тепло разлилось по телу.
- Хватит на первый раз, – сказал юноша, забирая из ее рук напиток.
- Спасибо, – тихо сказала Эмма, у которой, кажется, начала кружиться голова.
- Меня зовут Виллем, а тебя? – спросил он.
- Эмма. Тебе что, разрешают пить дженевер?
- Я не спрашиваю. Я уже вполне самостоятельный. Мне восемнадцать лет. А тебе? – спросил он.
- Мне… шестнадцать, – твердо сказала Эмма.
- А почему ты в футбол с мальчишками играешь?
- Просто так… нравится, – сказала Эмма.
Они были вдвоем – братья Эммы и другие ребята убежали купаться, ее они уже давно не брали с собой. Эмма подумала, что было бы здорово, если б Виллем ее сейчас поцеловал…
- Я смотрел, как вы играете, но не думал, что ты девчонка, – сказал Виллем.
И тогда впервые в жизни Эмма подумала: как же замечательно, что она – девчонка!
Вскоре прибежали искупавшиеся мальчики и позвали ее играть, но Эмма, первый раз за всю жизнь, отказалась. Ей почему-то хотелось спать, и она пошла к дому. Виллем тоже ушел: его позвал отец.
Дома, сидя в старом плетеном кресле, Эмма, наконец, поняла, что будет, когда она и ее синеглазый красавец Виллем на синей машине приедут на место назначения. Он ее поцелует!
На другой день Эмма бродила неподалеку от фермы Конинкслоо, но синеглазый красавец исчез. Будто растворился в ее мечтах, словно его и не было…

***
26 июня 2009 года. Вечер.
- Ма, хай. Ты как?
Эмма, вздрогнув от неожиданности, посмотрела на дверь. В проеме стоял Данис.
Обрюзгшее, но холеное лицо его не выражало никаких чувств – словно безжизненная маска. Раньше, в детстве, он был похож на отца. Особенно глаза.
- Здравствуй. Нормально, – улыбнулась Эмма.
- Ма, переведи мне немного денег, – сказал он, глядя в окно.
- Данис, дорогой! Но на той неделе мы договаривались, что…
- Ма, ну договаривались. А теперь обстоятельства изменились, – недовольно сказал Данис и поморщился, от чего его лицо стало совсем некрасивым: круглый, маленький подбородок, почти слившийся с шеей, делал его похожим на женщину лет пятидесяти.
Если бы не его одежда: длинный черный кожаный плащ, высокие, под самые колени, сапоги, черные блестящие брюки и бандана, которая, казалось, была сделана из железа – столько на ней было шипов, Данис был бы похож на обычную домохозяйку.
- Нет. В последнее время ты и так требуешь гораздо больше, чем обычно, – тихо, но твердо сказала Эмма.
- Но и ты сейчас тратишь гораздо больше, чем обычно! – визгливо прокричал Данис, и в проеме показалось лицо дежурившей медсестры.
Эмма махнула рукой, и девушка, кивнув, скрылась в глубине темного коридора больницы.
- Трачу гораздо больше? Что ты хочешь этим сказать? – спросила Эмма.
- А то, что лекарства стоят бешеных денег! И толку от их приема нет! Потому что все равно долго не протянешь, – последнюю фразу Данис произнес совсем тихо, но Эмма ее услышала.
- Данис, не кажется ли тебе, что это мое дело – как и на что мне тратить свои деньги? – спросила Эмма.
- Разве я виноват в том, что сейчас другое время, и я не могу заработать столько, сколько мне требуется? А у тебя денег полно. Тебе жалко, что ли? Ведь все равно с собой все не унесешь, – не унимался Данис.
Эмма вздрогнула, увидев в его глазах ненависть.
- Дело не в том, какое тогда было время. Твой отец вел совсем иную жизнь. Он жил работой и семьей. А ты живешь лишь удовольствиями. Гертье и Саския прозябают в нищете, но тебе нет до них дела, – сказала Эмма.
Гертье, гражданская жена Даниса, которую он, впрочем, не видел уже несколько лет, жила с дочерью, внучкой Эммы, в одном из беднейших кварталов, кишащих «пестрым населением». Эмма регулярно давала деньги Герьте, и Саския училась в неплохой школе. Переселяться в одну из квартир в Центре, принадлежащих Эмме, Гертье не хотела: ее муж, Лукас, терпеть не мог Даниса и все, что с ним связано, и Эмму в том числе. Он злился на Гертье, когда узнавал, что они с Эммой встречались в одном из баров на улице Дамрак, где Эмма раз в три месяца передавала деньги для Саскии. Слава Богу, на девочку ненависть Лукаса к Реймерсваль не распространялась: Лукас обожал Саскию, которая с удовольствием нянчила неугомонного Ламберта – сына Лукаса от первого брака. Бывшая жена Лукаса была наркоманкой, и вспоминать о ней не любил никто...
Мысли Эммы прервал визгливый вопль Даниса. Когда он выходил из себя, то всегда орал. С самого детства. Эмма вспомнила, как, когда Данису было двенадцать лет, ее племянница, мама пятимесячной дочки, спросила, когда дети прекращают кричать. Тогда Эмма ответила ей правду: никогда. По крайней мере, некоторые дети не прекращали кричать никогда:
- Ты снова взялась за старое – учить меня вздумала! Мы же с тобой договаривались, ма, что ты меня не будешь учить жить! Мне сорок с лишним лет! – истошно вопил Данис. Веки его покраснели.
- Если ты считаешь себя взрослым и зрелым человеком, то веди себя, как мужчина, и не проси деньги у матери. А если просишь – изволь, по крайней мере, выслушать мои претензии, – сказала Эмма и сморщилась: боль, приглушенная уколом, кажется, снова начала просыпаться.
Но Данис, похоже, проигнорировал сказанное матерью. Такое возбужденное состояние было свойственно ему, когда он находился под воздействием наркотических веществ. «Неужели снова? О, сколько можно!» – подумала Эмма. На его реабилитацию она потратила уже целое состояние. И даже не одно…
- Дани, я не дам тебе денег. На наркотики не проси, я тебе миллион раз это говорила, – прошептала Эмма и нажала кнопку вызова на пульте, который лежал в ее ладони.
- Да, мэм? – вопросительно посмотрела на Эмму вошедшая медсестра.
Взглядом Эмма указала ей на сына, и уже через несколько секунд два подошедших секьюрити уводили Даниса, брезгливо держа его за руки.
Слова, брошенные им на прощание, словно звенели в воздухе, как бесконечное эхо, не желая растворяться в шуме города, раздававшемся из распахнутых окон:
- Ну ты и свинья! Сама подыхаешь, и другим жить не даешь! Да, я развлекаюсь! И буду развлекаться! А тебе что – завидно? Ты ведь уже ни на что не способна!

***
Пятьдесят лет назад
- Привет.
Эмма, лежащая с книжкой на свежескошенной, одуряюще пахнущей траве, вскочила от неожиданности. Рядом с ее лицом было лицо Виллема. Обида, которую она носила в себе два года, словно куда-то испарилась.
- Как дела? – спросил он, глядя на нее синими, словно небо, глазами.
- Хорошо! – сказала она.
Эмма решила ни за что не говорить ему, что эти два года она провела в мечтах об их предстоящей встрече.
- Вот и славно! Погуляем? – спросил он.
- Пойдем. Ты снова приехал к Конинкслоо?
Виллем кивнул:
- Да. Мы с отцом закупаем у них кое-что.
- Раз в два года? – спросила Эмма, изо всех сил стараясь скрыть нахлынувшую с новой силой обиду.
- Почему же? Мы приезжаем сюда раз в три-четыре месяца.
Эмма поняла, что сейчас заплачет и, отвернувшись, заметила:
- Что-то я тебя не видела…
- Просто мы приезжали ненадолго. Времени не было совсем, – сказал Виллем и вдруг обнял Эмму.
- Ты умеешь предохраняться? – спросил он.
- Конечно, – ответила Эмма, не понимая, что он имеет в виду, но стараясь показаться как можно старше и умнее.
- Тебе уже исполнилось восемнадцать? – спросил он.
Эмма, вспомнив, что два года назад представилась шестнадцатилетней, бодро ответила:
- Да. В прошлом месяце.
Месяц назад, на ее пятнадцатилетие, мама подарила ей красивое темно-синее платье с пышной юбкой.
- Я пойду переоденусь. И мы погуляем, ладно? – спросила Эмма.
- Незачем. Ты мне нравишься и в драных брюках, – сказал Виллем, проводя рукой по ее волосам.
Эмма покраснела. Он приехал именно сейчас, когда она его не ждала, и, как назло, на ней эти грязные штаны Иоса!
Неожиданно Виллем схватил девушку за руку и побежал. Бежать Эмме было легко: стройная, длинноногая, она неслась, словно лань, за коротконогим, невысоким, ниже ее ростом, Виллемом. Эмма была счастлива. Она была готова на все, чтобы быть с любимым. Весело смеясь, они добежали до поля.
Но Виллем не остановился – он тащил Эмму дальше. Колосья были почти по пояс, идти было неудобно: в босоножки Эммы забилась трава.
- Зачем мы идем в поле? – спросила Эмма.
Не ответив, Виллем обнял ее и увлек за собой на землю.
- Здесь нас не увидят, – прошептал он и поцеловал ее.
А она мечтала об этом два года!
То, что было дальше, тоже было прекрасно.
Десять минут спустя Виллем спросил:
- У тебя этого еще ни с кем не было?
- Нет, – ответила Эмма.
- Странно. Ты что же – только в футбол с мальчишками играешь, и все? – засмеялся Виллем.
Эмма удивилась:
- А что еще можно делать с такими мальчишками?
- Какая ты необычная, – сказал Виллем и снова поцеловал Эмму.
А потом в жизни Эммы наступила «черная полоса». На другое утро Виллем уехал, не попрощавшись и даже не сказав, когда вернется вновь. Эмма две недели плакала, и родители даже забеспокоились, уж не заболела ли она?
Убедившись, что дочь здорова, мать с отцом снова потеряли к ней интерес, и Эмма вернулась к своим прежним занятиям. А ночью, лежа в кровати, она вспоминала Виллема, его синие глаза и его поцелуи.
Четыре месяца спустя Эмме стало тяжело играть в футбол. Она немного поправилась и часто лежала в постели, ссылаясь на плохое самочувствие. Недели через три мать, наконец, вызвала домашнего доктора, который констатировал беременность.
В тот вечер вернувшийся с работы отец впервые в жизни избил Эмму. Девушка плакала. Она никак не могла понять, в чем виновата. Слушая ужасные оскорбления, которыми «награждал» ее отец, рыдающая Эмма вскочила и хотела было убежать. Но разъяренный отец схватил ее за руки и прошипел сквозь зубы:
- Рассказывай.
И Эмма рассказала о Виллеме.
Стоявшие рядом братья с недоумением переглянулись. Они не ожидали, что заезжий очкарик окажется таким прытким, но, поймав тяжелый взгляд отца, стушевались, поняв, что сейчас попадет и им: не досмотрели за сестрой.
- Пойдем к Конинкслоо, – сказал отец братьям. Тяжело поднявшись и ни на кого не глядя, он вышел из комнаты.
Эмма подошла к маме, которая рыдала на кухне, но та, оттолкнув ее, выбежала во двор.
Поздно вечером, выйдя из комнаты за стаканом воды, Эмма услышала разговор родителей:
- Конинкслоо дали мне адрес этого Виллема. Его отец Антонис Реймерсваль. Да-да, тот, самый, – говорил отец.
- Барт, делай что хочешь. Но прерывать беременность нельзя. Это человек, – плакала мама.
- Пусть женится. Или я устрою ему скандал, – сквозь зубы прошипел отец, наливая дженевер в большой глиняный стакан.

***
26 июня 2009 года. Ночь.
Эмма лежала и вспоминала свою жизнь. День за днем, минуту за минутой. Кажется, так бывает перед смертью, подумала она. Вроде бы читала об этом в какой-то книге…
Если бы тогда, ровно пятьдесят лет назад, тот ребенок выжил… Возможно, он любил бы ее. Не так, как Данис и Корделия…
Корделия, младшая дочь Эммы, любимица отца, была похожа на мать, как две капли воды. Но характер унаследовала отцовский: всегда и везде искала выгоду и ни разу в жизни не сделала что-то просто так. Везде – расчет, рассудок. Никогда ничего не подарит: «Зачем, мама, ведь ты сама можешь купить себе все, что угодно?». Никогда не поздравит: «Прости, не вспомнила. Но ты же знаешь, что я тебя люблю? Что тебе еще нужно?»
Первый аборт Корделия сделала, когда ей было четырнадцать, а узнала Эмма об этом, когда дочери минуло уже восемнадцать: «Мам, ну зачем я буду вас с отцом расстраивать? Это мои проблемы». Случайно увидев медицинскую карту Корделии, Эмма была в шоке: ее восемнадцатилетняя дочь идет на третий аборт! Мужу она, понятное дело, ничего об этом не сказала: глава семьи был, что называется, горяч – «попасть» могло бы и Корделии, и Эмме. А лишаться личного банковского счета не хотелось никому.
Нынче Корделия сильно располнела – видимо, в организме после ранних абортов произошли гормональные сбои. Бой-френдов она меняла одного за другим, но говорила, что уже пять лет не может стать матерью: не помогали ни лекарства, ни диеты, ни поездки на курорты, ничего: на сроке около восьми недель у Корделии происходили выкидыши.
Эмма очень переживала за дочь, но Корделия не нуждалась в ее жалости и поддержке: всегда самостоятельная и какая-то механически-невозмутимая, она говорила Эмме: «Все нормально, мама».
Пришла медсестра, сделала укол. Боль, наконец, постепенно начала ослабевать.
Боль…
Теперь единственной постоянной спутницей Эммы была боль. Слабая или сильная, незаметная, копошащаяся крохотным червячком где-то глубоко внутри, или оглушающая, невыносимая, вырывающаяся из худого тела Эммы, как огромный дракон, сжигающий все на своем пути…
Эмма, вспомнив разговор с дочерью, который состоялся несколько дней назад, вытерла набежавшие слезы.
- Я сейчас говорила с врачом. Мама, рак груди дал метастазы в кости, печень и легкие. С помощью лекарств можно облегчить боли, но больше сделать ничего нельзя. Операции прошли безуспешно, лечение результатов не дало, – сказала Корделия.
- Я знаю, – прошептала Эмма.
- Мама… и что ты будешь делать? – спросила дочь.
- Буду в этой больнице… пребывание здесь стоит дорого, но зато я не чувствую себя одинокой, – слабо улыбнулась Эмма.
- Это понятно. Как хочешь. Я хотела спросить… как насчет завещания? – Корделия посмотрела Эмме в глаза.
- Корделия, завещание составлено, – ответила Эмма.
- Я хотела бы обсудить с тобой этот вопрос, – сказала Корделия и, сев в огромное мягкое кресло для посетителей, продолжила:
- Отец поделил наследство на троих: тебя, меня и Дани. Но из-за пристрастия Даниса к наркотикам папа поручил тебе полностью распоряжаться его долей. Что ты предприняла, зная, что Дани до сих пор не отказался от наркотиков?
Эмма почувствовала что-то похожее на возмущение:
- Корделия, ты получила свою долю. Ты имеешь свой бизнес и ни в чем не нуждаешься. Что ты хочешь услышать от меня сейчас? Как я распорядилась своей долей? Или долей Дани?
- Да, мама. Я хочу знать и то, и другое, – кивнула Корделия.
Эмма молчала. В последнее время она твердо решила переписать завещание.
- Ну, так что? Говори быстрее. Внизу меня ждет друг. Я пришла пятнадцать минут назад, но так и не выяснила вопрос с завещанием.
- Дочка, я устала. Плохо себя чувствую. Приходи завтра после обеда, – прошептала Эмма и закрыла глаза.
- Мама! Ты что, не можешь мне быстро все рассказать? Ради чего мне тащиться сюда завтра? – возмущенно спросила Корделия, хмуря подведенные брови.
Эмма повернула голову к стенке и закрыла глаза.
Корделия, постояв еще несколько секунд, раздраженно пожала плечами и вышла.
А Эмма, продолжая смотреть на уютную, обитую шелковистой тканью лимонно-желтую стену, вспомнила другую стену, тоже светло-желтую, обложенную плиткой…

***
Пятьдесят лет назад
- Будет сложно. Почти шесть месяцев, – сказал врач, молодой мужчина, осмотрев Эмму.
Эмма лежала, пальцем гладя стену, вымощенную желтой плиткой. Плитка была ледяная.
- Ложись поудобней. Сейчас поставим капельницу, – услышала Эмма, и врач прикрыл ее живот и ноги белой простыней.
- Ничего. Она справится, – сказал Виллем и поцеловал Эмму в лоб.
А Эмма, по-прежнему готовая ради поцелуя Виллема на все, покорно лежала на неудобной кушетке и чувствовала себя абсолютно счастливой – ведь он, ее Виллем, был рядом с ней, он был теперь ее мужем, и он не исчезнет из ее жизни никогда!
Папа все уладил: поехал в Амстердам, к отцу Виллема, как сказали братья, «разбираться». Но все оказалось намного проще – оказывается, Виллем не смог забыть белокурую красавицу, которая ждала его два года, и собирался сделать ей предложение. Но узнав, что Эмме только пятнадцать и она к тому же ждет ребенка, стушевался: ведь он не имел понятия о том, что Эмма несовершеннолетняя.
После недолгих раздумий и колебаний, свадьба, хоть и скромная, все-таки состоялась.
- Доченька, что бы ни случилось, рожай, – говорила мама, – Бог строго накажет тебя, если вы избавитесь от ребеночка. Виллем-то вроде бы не очень рад…
- Да, мамочка. Конечно! – Эмма, счастливая до беспамятства, могла пообещать в тот день все, что угодно.
На другой день Виллем увез Эмму в Амстердам. Оказалось, его отец имеет несколько магазинов, где реализует мясо, купленное у фермеров, а Виллем, несмотря на свой юный возраст – ему было только двадцать лет – занимается перепродажей жилых и нежилых помещений.

***
Иногда он брал Эмму с собой, на работу – осматривать помещения. Дома и квартиры Виллем очень любил: заходя внутрь, он, словно охотничья собака, принюхивался. Ноздри его раздувались.
- Я чувствую помещение по запаху. Я чувствую запах денег, – говорил он, и продолжал:
- Смотри, какой уютный холл! Хозяева этого не понимают, а между тем, планировка квартиры замечательная! Окно ванной выходит на улицу! Понимаешь?
Эмма, конечно, не понимала.
- Если сделать подиум, поднять ванну выше и чуть правее, к окну, то будешь лежать и смотреть, как едут машины! – говорил Виллем, оглядывая ванную комнату горящими синими глазами.
На Эмму он так не смотрел никогда…

***
Через неделю после свадьбы у Эммы и Виллема состоялся серьезный разговор.
- Я думаю, что это не мой ребенок, – заявил Виллем.
- Как это? Ведь у меня никого не было, кроме тебя! – воскликнула Эмма и хотела было обидеться, но передумала: она слишком любила Виллема.
- У нас с тобой это было один раз – и сразу ребенок? - ответил он, пожав плечами.
- Но все именно так, – сказала Эмма и заплакала.
Виллем поморщился:
- Не ной, пожалуйста. Ты жила там… среди мальчишек. Давай поступим вот как: эту беременность ты прервешь, а следующего ребенка родишь. Я не хочу всю жизнь жить и смотреть на ребенка, который, возможно, не мой, - отрезал Виллем, и вышел из кухни, но через несколько секунд вернулся и сказал:
- Не только для нас, но и для ребенка будет лучше, если он не родится. Не до ребенка сейчас: тебе учиться надо, и я еще не получил до конца образование. Он будет несчастным и никому не нужным, пойми!
- Почему? Кажется, твои мать с отцом уже ждут его, – прошептала Эмма, вытирая слезы.
- Но этот ребенок не нужен его собственным родителям! Он не нужен нам с тобой! Потому что и тебе и мне надо учиться! Этот ребенок и сам не захотел бы родиться, если б знал, как я его ненавижу! Он выбрал бы смерть, чтобы не жить с теми, кто его ненавидит! Поэтому пусть его лучше не будет!
Эмма решила не сдаваться, но дней через десять все же не выдержала холодного безразличия любимого и льда в таких красивых синих глазах:
- Виллем… хорошо. Давай поступим по-твоему. Но ни слова моей маме!
- Да, крошка! Сегодня же позвоню доктору, – он обнял Эмму за плечи и привлек к себе:
- И никому не скажем. Мой отец тоже расстроится – он уже ждет внука. Сообщим всем, что случился выкидыш. В конце концов, ты еще очень молода.

***
Эмма лежала на узкой кушетке уже три с половиной часа. Казалось, время летит бесконечно. Боль внизу живота усиливалась с каждой минутой. Виллем давно уехал, каждые полчаса подходил врач. Уже наступила ночь, Эмме очень хотелось спать, но нестерпимая боль давала ей возможность уснуть лишь на несколько секунд.
В комнатку, где лежала Эмма, вошла акушерка.
- Прерываешь? Что у тебя случилось, красавица? Мужа нет?
- Есть! Есть у меня муж! Богатый и красивый, – закричала Эмма и заплакала: ребеночка было очень жалко. Ведь у него могли бы быть такие же синие глаза, как у Виллема!
Акушерка, что-то прошептав, ушла.
Минут через двадцать Эмма начала кричать: боль стала невыносимой. Подошел врач.
- Терпи.
- Долго еще? – прокряхтела Эмма.
- Ну, не знаю… как пойдет. Минут двадцать, как минимум, – сказал врач, осмотрев Эмму.
- Ммм… не могу больше, – прошептала Эмма, стиснув зубы.
Врач, не оглядываясь, вышел.
Еще минут через десять Эмма рычала от боли: как она потом поняла, начались потуги, а врача не было.
В конце концов, Эмма приняла, как ей казалось, наиболее удобное для себя положение, в котором она менее всего чувствовала боль: лежа на спине, она согнула ноги и, обняв себя за икры, приподнялась, почти коснувшись подбородком колен.
Вскоре она почувствовала, как что-то теплое выскользнуло из нее, и боль прошла. Это было такое облегчение!
Вдруг послышался тоненький писк, похожий то ли на мяуканье, то ли на кряхтение, и что-то зашевелилось у Эммы между ног. Приподнявшись, она увидела крошечного ребенка. Он вытягивал малюсенькие, как у куклы, ручки и ножки, кожа его была красноватой и прозрачной, сквозь нее, словно паутинка, просвечивались сосудики… ребенок был живой!
Эмма обрадовано протянула руки, но в этот момент появился врач, который что-то быстро отрезал ножницами, взял ребенка и окунул его в ведро с водой, стоявшей прямо под кушеткой, где лежала Эмма. Она, совершенно опешив, смотрела на ведро, не в силах вымолвить ни слова. Может, так надо? Надо его искупать? Или… что делает доктор? В ведре угадывалось какое-то шевеление.
- Не надо! Он живой! – закричала Эмма и попыталась вскочить, но доктор неожиданно ударил ее по щеке:
- Раньше думать надо было! Из-за таких, как ты, я ощущаю себя не врачом, а наемным убийцейкиллером, – прошипел он и, толкнув Эмму обратно на кушетку, сказал:
- Лежи. Осталась плацента.
Несколько минут спустя все было кончено: крошечного мальчика унесли прямо в ведре, Эмме сделали какой-то укол, и она заснула.
Проснулась Эмма от того, что яркий и веселый солнечный зайчик слепил ее глаза сквозь прикрытые веки. Еще не до конца проснувшись, Эмма улыбнулась: Иос часто ее так будил в школу.
Но, открыв глаза, Эмма увидела больничную палату, холодную кафельную стену и вспомнила все…

***
27 июня 2009 года. Утро.
Проплакав всю ночь от воспоминаний, к утру Эмма совсем обессилела, и медсестра, делавшая ей очередной укол, предложила позвать врача:
- Вы совсем не спали сегодня, мэм. Я приглашу доктора?
- Не надо. Не сейчас, – прошептала Эмма.
- Бедный мой мальчик, ты действительно не хотел жить, как говорил Виллем? Интересно, если бы ты мог выбирать, что бы ты выбрал? Наверное, жизнь. Наверное, ты хотел бы играть в футбол, ездить на машине, гулять по лесу, греться на солнце, а не тонуть в грязном ведре… а ведь я могла бы сохранить тебе жизнь, если бы отказалась от аборта. Моя мамочка… она была права. Нельзя было лишать жизни ребенка. Невинного ребенка, который только начинал свой жизненный путь…
- Мэм… Вы что-то сказали?
- Нет. Идите, Хельга, – сказала Эмма и улыбнулась одними губами.

***
Сорок восемь лет назад
Эмма брезгливо смотрела на Виллема.
С тех пор как она стала соучастницей убийства собственного ребенка, ее отношение к любимому изменилось. Теперь он ей не казался красавцем. Напротив, в ее глазах он превратился в уродливого карлика: Эмма выросла и теперь была почти на две головы выше мужа, оставаясь стройной, а Виллем поправился, походка его изменилась – теперь он ходил вразвалку, выпячивая большой, свисающий вниз живот. Очки он почти не снимал, и в них его дальнозоркие глаза казались крошечными и злыми.
Их сын, убитый абортом, не давал ей покоя: среди шума машин, шелеста листьев и плеска волн она слышала его тоненький, испуганный и вместе с тем безнадежный плач.
- Поедем сегодня на яхте? Я провернул дельце, – гордо говорил Виллем.
- Не хочу…
Раз в две недели Эмма ходила к психологу, пила какие-то таблетки, но ребенок продолжал сниться ей по ночам.

Елена Живова - автор этой повести, Продолжение следует,