Ангелы революции

Закончилась короткая обманчивая южная зима…
С моря приходили порывистые свежие ветра, трепать, будить заспавшуюся землю.
Лаврентий сидел на крыльце, ворочал гнилую соху, пытаясь приделать к ней отвалившийся сошник.
Маланья Никитишна укоризненно поглядывала на сына:
- И на кой ты с ней возишься? Кобыла издохла… На ком пахать? Ежели только Федору твою запрячь, да у той пузо на нос лезет… Повадилась родить… Одна босоногая ужо бегает, теперича двое ртов кричать будут… Эх! – она махнула рукой. – Тут кабы самим с голодухи не помереть…
- Я в ревком ходил, обещали помочь. Кобылу дать или быка… Во временное пользование.
- Хороша власть пришла! Обещались все добро народу раздать, а сами последние крохи из закромов повытряхивали! – сокрушалась Маланья.

Лаврентий отложил соху в сторонку:
- Ну уж не бреши, маманя, у нас не повытряхивали…
- У нас нет, а вот кума Прасковья сказывала, будто у Кузьминых, тех, что посля ПетроСеменовичевой хаты живут, все скотину со двора угнали и амбар подчистую выгребли!
- Поменьше бы вы, маманя, сплетни по станице собирали! Дурным делом обернуться могет…

Вечером в хату Погребельниковых пожаловал однополчанин и закадычный дружок Лаврентия – Тишка Мавлютов.
Он долго переминался с ноги на ногу на пороге, бережно придерживая одной рукой бутыль за пазухой, затем шепнул на ухо Лаврентию:
- Твоя дома?
- У соседки… языком чешет.
Тишка повеселел:
- Разговор до тебя имеется... – и вынул из-за пазухи бутыль, заткнутую линялой тряпицей.
Лучи солнца с трудом пробирались в хату через маленькое мутное оконце, на пару с самогоном, они красили лица мужчин в густой пунцовый цвет.
- Слыхал председателя нашего СтепанСавелича сняли… Пришлого теперь поставят… А здорово он тогда зад твой прикрыл, когда вскрылось, что ты Василя Илларионова у себя прятал. Теперь не жди поблажек… Приезжего назначают… - захмелевшие глаза Тишки сверкали и вопросительно буравили напряженный лоб Лаврентия.
- Сняли значит… Досадно… - Лаврентий пролил самогон мимо кружки. – При нем как-то спокойнее было, свой все-таки…

Когда Лаврентий подстрелил беглого Василя, его обман быстро раскусили. И лежать бы ему рядом с Василем, да тогдашний председатель ревкома Степан Савельевич самолично вступился за Лаврентия. Еще и благодарность ему объявил: «За ликвидацию контрреволюционного элемента».

После новостей от Тишки на душе у Лаврентия стало тревожно.
Через неделю после вступления нового председателя в должность, Погребельникова вызвали в штаб.
Под здание реввоенсовета станицы Выселковской* приспособили усадьбу белого генерала Копыловского. Винные погреба, некогда благоухавшие ароматом дубовых бочек и французского бордо, вполне сносно справлялись с ролью камер для политзаключенных.
Артамонов Илья Игнатьич – новый председатель, в чьих руках теперь была вся станичная жизнь.

Это был средних лет мужчина с круглым, гладко выбритым лицом, розовым девичьим румянцем и маленьким «безвольным» подбородком. Он важно восседал в «генеральском» кресле обволакивая его полностью своим пышным и мягким, как дрожжевое тесто, телом.
Войдя в кабинет Ильи Игнатьича, Лаврентий огляделся: богатую лепнину на стенах генеральской усадьбы завесили кусками красной материи с призывными надписями: «Власть – народу!», «Да здравствует власть Советов!», «Пролетарии всех стран соединяйтесь!». Местами из-за плакатов выглядывали обнаженные ангелочки, они бессовестно демонстрировали свои холеные не рабоче-крестьянские тела, один из купидонов целился стрелой прямо в темечко Ильичу на портрете в центре зала.

Лаврентия рассмешила столь нелепая конструкция и он невольно хохотнул.
Илья Игнатьич нахмурился:
- Позвольте узнать, товарищ Погребельников, в чем причина вашего безудержного веселья?
- Рад…Рад приветствовать, Вас, товарищ председатель! Энто манера у меня такая… - нашелся Лаврентий.
Артамонов смерил взглядом щупленького казака:
- Наслышан я о Вас, как о честном красноармейце, но вот какое дело… Жена ваша – Феодора Илларионова, дочь врага революции и по ее научению вы прятали у себя родственника Василя Илларионова. Так? – Илья Игнатьич водил пальцем по пыльной крышке стола и казалось даже не смотрел на Лаврентия, в действительности же, из-под опущенных век, он ловил каждое его движение.
- К чему, по новой, эту песню заводить! Было ужо разбирательство! И бумага есть, что ни при чем я! – Лаврентий вскипел.

Артамонов зашуршал бумагами и вынул из глубины ящика стола желтый, помятый листок:
- Зачем солгали, что не знаете покойного? Здесь все ваши показания и показания конного патруля. - он сделал многозначительную паузу.
- Вот что, кумовству и круговой поруке в станице Выселковской пришел конец! Я здесь с ответственным заданием и именем революции, заявляю, что вытравлю последнюю вошь, что пьет кровь у советской власти!
Лаврентий насупился, его лицо помрачнело и приобрело самый серьезный вид, на которое только было способно, голо…пые ангелочки на стенах уже не веселили его, а их томные улыбки казались зловещими…