"Как Лавруша Федору сватал"

После смерти Василя, Лаврентий не находил себе места, одолевали его смешанные чувства.
Ему и раньше приходилось убивать и делал он это без особого сожаления. Как ни крути, а текла в нем казачья кровь! Но уж больно жиденькая…
Лаврентий знал Василя с детства, как, впрочем, и Митрия. Эти братцы были дюже горячие на голову, задиристые и нагловатые. Частенько жестко подшучивали над Лаврушей, а за Лаврентия и вступится было некому, растила его одна мать.
Маланья сказывала Лаврентию, будто сгорел папаня от тифу, но любопытный паренек слыхал, как в толпе воющих баб шептались, что задохнулся тот от собственных рвотных масс в пьяном угаре.
В тот момент, мальчишка, прежде сдерживающий слезы, разрыдался в три ручья. Обида и злость на батьку душили его… Вот так из-за пьянки, он лишил Лаврентия самого главного…

Малец тогда зарекся хмельное в рот брать, но годы это поправили и вот уже взрослый Лавруша обнимает бутыль, как родную.
Лаврентий всегда помнил об отцовской бесславной кончине и набравшись до верху самогону, спать ложился исключительно вниз лицом, подложив под голову сложенные крендельком руки.
Он вспоминал с какой гордостью Илларионов-старший сажал своих рыжих отпрысков на статных вороных жеребцов и острые уколы зависти терзали и тревожили его детское сердечко.
Собственно, со смерти батьки и пошло знакомство семейства Погребельниковых и Илларионовых.
Илларионов-старший, по старому казачьему обычаю, взял на себя почетную миссию заботы об осиротевшем подворье Погребельниковых.
Михайло Емильянович был самым зажиточным казаком в станице, оттого и слыл прижимистым и скуповатым.
Растрезвонив на всю округу о своей добродетели, на деле же ссыпал в погребельниковский амбар мешок лежалого зерна и был таков. На Рождество Михайло Емильянович отправлял своих нарядных сыновей снести кулек карамели сироте.
Василь и Митрий посмеивались над Лаврентием:
- Шо, безбатченко, наши искусы исть буде?
Обида, натянутой струной, звенела внутри Лаврентия, но охота погрызть карамели была сильнее.
Он сгребал в кучу засахаренные шарики и делил на две равные части: себе и матери.
И об одном только мечтал Лаврентий однажды поквитаться с обидчиками.

Шли годы, Лаврентий повзрослел, повзрослели и братья Илларионовы.
Лавруша, хотя внешне и не был статен и смазлив, зато обнаружился в нем незаурядный талант плясуна и балагура, говорить умел ладно и «кругло», а как шутки да прибаутки заведет, у девок челюсти от смеха болят.
От того и не было отбоя у него от любушек.
Тут пришел черед Василю и Митрию желваками играть. За какой девкой не приударят, та по Лавруше сохнет.
Решили они снова с ним шутку недобрую сотворить:
- Лаврентий! Подь сюда! – подозвал как-то его Василь. – Дело есть!
Лаврентий знал, что ничего хорошего от братцев ждать не стоит и хотел было пройти мимо, но тут Митрий выпалил:
- Батька наш Федору за тебя отдать хочет!
Лаврентий снял фуражку и почесал чернявый чуб:
- Брешешь, Митрий!
- Ей Богу не брешу! Вот те крест! – заверял рыжий. – Нас послал, чтобы мы тебя исспросили, не супротив ли ты. А то може приглядел себе позавидней невестушку…
Сомнения пыхали, как угольки, в его глазах, но уж слишком велик соблазн…
Феодора – старшая дочь Илларионовых была самой завидной невестой во всей округе. Статная, белолицая, чернобровая и синеглазая. Работящая и молчаливая, да к такой видной девке приданного сулили весьма обширного. Был правда у нее один изъян, ну так его не сразу разглядишь…
Михайло Емельянович достойного жениха в своей станице для Феодоры не приглядел и, проехавшись по соседним, сговорился с одним вдовым атаманом.

Лаврентий примчался домой, едва переведя дыхание, он скомандовал матери:
- Мамань, сбирайся! К Илларионовым пойдем, Федору сватать…
Маланья посмотрела на сына, как на умалишенного:
- Да ты что, сынок! Разве отдадут они Федору в нашу хату?
- Сам Михайло Емельяныч сказал, что желают отдать…
- Так и сказал? – Маланья все еще не верила в слова сына. – Лаврентий, сынок, може попроще невесту сыщешь? Не ровня мы им…
- Никакой другой мне не надобно! Так если сами отдать хотят, что же мы противиться будем?! – с жаром ответил Лаврентий.
- Ну будь по-твоему… Може Кузьминишну позвать, она языкастая, а я и слова молвить толком не разумею…

- Сами справимся, как бы Кузьминишна не ляпнула чего невпопад. Ить всю песню спортит… - отмахнулся Лаврентий.
Вечером Маланья достала из сундука синюю шерстяную юбку, нарядную и богато вышитую, в ней она щеголяла, еще будучи молодкой, с досадой отметила, что поела местами ее моль.
- Надобно залатать… - щурила подслеповатые глаза Маланья Никитишна. – А так хороша юбка, в такой и к Илларионовым не стыдно идтить…
Принарядившись и помолившись на дорожку, Маланья Никитишна под руку с сыном отправились к хате Илларионовых.

Глухой дощатый забор плотным кольцом охранял илларионовский двор от посторонних глаз, тяжелые ворота были заперты и Маланье пришлось долго тарабанить в калитку прежде, чем им отворили.
На пороге появился пузатый хозяин:
- Здорово, Маланья! Поздновато вы… Стряслось чего?
- Здорово и тебе, Михайло свет Емельяныч! По делу мы до тебя… - заюлила Маланья.
- Ну входи у хату! Раз по дилу!
Праздно шатавшиеся по двору братцы Василь и Митрий, переглянулись и вошли следом.
В сенях он усадил гостей на лавку и принялся расспрашивать:
- Докладай, только не долго. Некогда мне рассиживаться!

Маланья покраснела и запела:
- Породниться мы желаем… У вас девка, ну точно ягода налитая, у нас жених – тоже парень хоть куда! Отчего бы нам сватами не заделаться…
Михайло Емильяныч переменился в лице:
- Да ты что, блаженная! Белены понаелася!? Чтоб мы нашу Федору за твоего аглаеда отдали!? – таращил он мутные глаза.
Лаврентий готов был провалиться сквозь землю, ком подступал к горлу и ему казалось, что он вот-вот предатели-слезы потекут по щекам и уж тогда ему во век не отмыться от позора. Он схватил мать за руку:
- Пойдем!

За их спиной раздавался заливистый смех рыжих братьев:
- Купился! Простота хуже воровства! И куды уж тебе со свинным рылом!
- Проучили мы тебя!
Сгорбившись, Маланья засеменила к выходу…

Продолжение: "Федора"