До остановки. (повтор)

Чёт вспомнилась та история...
... Я только окончил школу и успел уже провалить вступительные экзамены в Политех им. Ленинского Комсомола, и работал уже целую неделю на огромном заводе-пластмасс, дожидаясь призыва в Советскую Армию, куда рвался, как голый в баню. Короче говоря, давно это было...
Работать мне нравилось. В то время я уже замечал за собой особенность отличаться от многих. Например, я помню мрачновато-задумчивую реакцию мамы, когда на вопрос: "Кем ты хочешь быть?", я честно ответил, что неплохо бы работать на большом заводе, за большим станком, обрабатывая металлические детали... Я с удовольствием представлял себя за этим занятием: летит горячая металлическая стружка, а я (в берете и защитных очках!) обрабатываю тяжёлую деталь, оттачивая мастерство, и точно знаю, что я ни так уж плох: и глазомер у меня неплохой, и настойчивость, и фантазия даже... Придурок, одним словом.
... И вот, бегу я ранним утром на остановку, где я запрыгну сейчас в служебный автобус ( в который запрыгнуть могут только такие же избранные, как и я! На автобусе так и написано: "СЛУЖЕБНЫЙ" ) А время - шесть часов утра. Холодрыга на улице, ужас! Зимнее спокойное утро. Пустырь... Пороша нетронутая синеет в полумраке. Город едва просыпается, вокруг ни души, да ещё и работаю я по диковинному графику - "сутки, через трое"! Воскресенье, все харю мочат ещё, а я бегу на остановку значит...
От дома тут ходьбы метров триста через пустырь под горку. Бегу и вижу - впереди чего-то чёрное лежит. Подбегаю и вижу - человек, наполовину снегом занесён. Осторожно подхожу, озираясь. Вокруг ни души. Дядька лет под семьдесят. Хорошо одет, только без обуви, рядом шапка. Я его легонько за плечо трясу:
-- Эй, мужик...
Тот слабо промычал чего-то, рукой отмахнулся, как от мухи. Я опять по сторонам гляжу - ни кого. Холод собачий, сквознячок... Мой автобус через пару минут приедет. Трясу мужика настойчиво, пытаюсь перевернуть и усадить:
-- Эй, дядя!.. Ты чего?.. Сдурел, что ли?..
С трудом усадив негнущегося старика на снег, я тормошу его, пытаясь разбудить. Вижу - у того нос разбит, кровь запеклась. Ограбили пьяного, что ли?
Мужик мутно прищурился на меня, нахмурился и погрозил сухим закоченевшим кулачком. Опасаясь удара, беру его в охапку, приподнимаю, стараясь говорить громко, но по-доброму:
-- Дядя, ты чего это удумал? А-ну, вставай?.. Сдурел совсем?.. Ты где живёшь-то?..
Старик поджимает ноги и ворчит недовольно, сворачиваясь калачиком навесу.
Я понимаю, что не донесу его, и укладываю на место, стараясь усадить, быстро соображая: "Надо позвонить. На остановке магазинчик. Там точно есть телефон..." Усаживаю старика и тоскливо провожаю взглядом мой автобус, проезжающий в ста метрах. Потом бегу к остановке и, тарабаня в залепленное снегом тёмное окошко, извиняюсь перед злой заспанной продавщицей:
-- Там человек в снегу, девушка!.. Позвонить нужно!..
Заплатив пять рублей, я сбивчиво объясняю дежурному по "02", где находится пустырь и как лучше подъехать и, получив указание "не отходить от тела", взволнованно бегу обратно, начиная замерзать на ходу.
... Менты подъехали к нам на удивление не очень скоро. Больше получаса я скакал вокруг вредного старичка, который хмуро грозил мне "ща как дам в нос!" и пытался уснуть, поудобнее подпихивая под себя сугроб. Видя, что он слабеет, я, рискуя носом, всё-таки поднял его и удерживал в положении стоя, заставив его босого стоять ногами на его же шапке, а свою нахлобучил ему на лысину, сам же натянув на себя капюшон.
... Из подъехавшего "УАЗика" вышли два круглых и мрачных милиционера. Сурово осмотрев нас, они переглянулись. Один вернулся в кабину и я услышал, как он с кем-то разговаривает по рации. Другой не спеша осмотрел старика, потёр его уши, и старик немного проснулся.
... Было уже совсем светло. Снег искрился на солнце. Ноги окоченели, и я думал, как сейчас буду рассказывать по телефону о своих злоключениях, объясняя, почему я не вышел на работу. Старик, поддерживаемый нами тремя, совершенно отогрелся, разухарился и по его восклицаниям мы поняли, что он "пил у друга Анатолия, и что его на пустыре встретили три барбоса, и что они побили его и забрали золотые часы и сумку и ботинки новые, кожаные, вчера купленные".
-- Вот и он тоже с ними был!,-- закончил свой рассказ старик, уперев указательный палец мне в грудь и глядя на меня с ненавистью.
Менты замерли и прислушались. Я опешил...
... А потом нас привезли в дежурную часть и я два часа дожидался дознавателя, потому что там сдавали смену, и меня не пускали в туалет. И я нервно посмеивался в душе, что, мол, "вот старый пень, напутал чего-то...". И менты тоже улыбались сочувственно, но закрыли меня в "обезьянник", забрав у меня шарф, ремень и шнурки.
Перестало быть смешным, когда разомлевший в тепле старик, поясняя происшествие, ни с того ни с сего заявил дознавателю, что отчётливо помнит, как я его бил и что на мне, якобы, до сих пор его часы!..
Я вдруг понял, что спектакль затягивается и разозлился. На требование следователя предоставить часы, я взбеленился, закрывая часы ладонью:
-- Нет-нет, вы подождите, мадам! Пусть он скажет - какие часы у него были?!. Какая марка?.. Как его там?.. Браслет какой?.. И всё такое?..
Старик напрягся, замер, хмуря мокрый лоб, а у меня на минуту остановилось сердце, потому что я представил, что он сейчас спокойно скажет ей : "Командирские, с чёрным кожаным ремешком!"
... Старик не угадал, к моему счастью. И мне позвонили домой и мама перепугано объясняла кому-то, что я, мол, вышел на работу "без десяти шесть, а что случилось?". И я написал длинное подробное объяснение, потом "с меня сняли отпечатки пальцев", после чего меня отпустили, и я шёл пешком домой с чёрными ладонями, уже совершенно согревшись, злой, как чёрт, думая на ходу: "Ни хрена себе!..", забыв забрать ремень, шарф и шнурки... Такие дела.