Мамины уроки.
История не моя, но очень меня затронула.
" Я не помню, чтобы мама целовала меня или обнимала. Она приходила и уходила – очень красивая и недоступная, так мне казалось. Когда её не было, я доставала из огромного шкафа, который мама называла «гардероб», её шёлковые платья, туфли на высоких каблуках, вынимала из ящиков тонкие чулки – и примеряла на себя. В специальном отдельном мешочке хранилась серебристая лиса с хвостом – она пахла духами и нафталином. Так же пахла мамина каракулевая шубка с муфтой. Однажды зимой мама пришла душистая и морозная и достала из этой муфты серого котёнка с мокрым розовым носом. Я лежала тогда с ангиной, у меня болело горло, и я горько расплакалась
– Чёрт знает что, – говорил отец сердитым голосом, – девочка целыми днями одна!
– Я не брошу работу, это всё, что у меня есть, – говорила мама с красивыми интонациями, которые мне были знакомы по радио, единственному моему развлечению, когда я болела, и радости маминого гардероба были для меня недоступны.
Потом мама из-за меня оставила-таки работу, которую любила больше меня.
Веселей мне от этого не стало.
Мама угрюмо бродила по дому, разглядывала мои игрушки, которыми я, как могла, украшала столы и этажерки, создавая на свой лад уют в доме, запускала пальцы в густые вьющиеся волосы и бормотала: «Выпустите меня отсюда».
А однажды я проснулась от маминого пения.
Прямо в своем белом нарядном пальто – мама любила наряжаться сама и наряжать меня, когда руки доходили, – она высаживала в свежевскопанные грядки в саду рассаду.
Закончились блуждания по дому. Началась новая эра.
Если я хотела видеть маму – шла во двор, где она рассеянно поднимала голову от грядок, отводила испачканной рукой от лица волосы, оставляя тёмные разводы на щеках, и рассеянно спрашивала:
– Ты есть хочешь? Ну, иди-иди, там, на столе – поищи что-нибудь.
Я шла, что-нибудь находила, брала своего плюшевого мишку и смотрела на маму в окно.
А во дворе буйствовали цветы. Благоухал жасмин, поднимались выше крыши дельфиниумы и мальвы, крымская ромашка кивала головами размером с блюдечко, над гроздьями флоксов изнемогали-роились бабочки, а чайные розы своим ароматом доводили до полного изнеможения, так что прохожие останавливались и забывали, куда идут. Наш небольшой дворик в тупичке превратился в сплошные райские кущи, которые выплёскивались на улицу, побеждая низкорослый заборчик.
Первое время мама не делала разбора, и садовые цветы мирно уживались рядом с полевыми, сортовые – с уличными. Первой целенаправленной страстью стали георгины – их мохнатые головы выстраивались теперь стройными рядами, и каждая имела своё имя: Грета Гарбо, Мария Магдалина, Виолетта, Офелия.
До сих пор эти имена ассоциируются у меня, прежде всего, с цветами. Потом настал черёд тюльпанов: махровые, зубчатые, с лепестками свёрнутыми, как крылья птицы, раскрытыми, как чашечки водяных лилий, – всех цветов, оттенков и сочетаний, вплоть до чёрного бархата. Но верх взяли гладиолусы – им мама отдалась всем сердцем и душой. Никогда не видела я ничего подобного, и описанию мамины гладиолусы не подлежат. Это был отдельный мир, выраженный живыми иероглифами чётких соцветий, по поводу которых зеваки не имели никакой возможности высказаться: гладиолусы мама растила в глубине двора, показывала только знатокам, и каждый цветок для неё был как отдельная раскрытая книга с бесконечно захватывающим и не повторяющимся сюжетом; как алгебраическое уравнение с непредсказуемым результатом; как стихотворение, написанное рукою Бога.
Это была страсть. Это было призвание. Я примерно так и понимала – что маму призвали. И продолжала жить отдельно от неё.
– Бедная девочка, – говорила она иногда сочувственно, обнаружив меня на дорожке.
– Только не наступи на грядку! – спохватывалась она тут же, когда я пробовала броситься к ней.
Можно сказать, что я недополучила материнского тепла и заботы.
А можно сказать, что я получила неизмеримо большее: бесценное знание, что отдаваться чему бы то ни было безоглядно – это счастье и высший удел, не подвластный меркам обыденности.
Алена Кравцова.
http://domrebenok.ru/blog/2011/09/23/maminyi-uroki/
" Я не помню, чтобы мама целовала меня или обнимала. Она приходила и уходила – очень красивая и недоступная, так мне казалось. Когда её не было, я доставала из огромного шкафа, который мама называла «гардероб», её шёлковые платья, туфли на высоких каблуках, вынимала из ящиков тонкие чулки – и примеряла на себя. В специальном отдельном мешочке хранилась серебристая лиса с хвостом – она пахла духами и нафталином. Так же пахла мамина каракулевая шубка с муфтой. Однажды зимой мама пришла душистая и морозная и достала из этой муфты серого котёнка с мокрым розовым носом. Я лежала тогда с ангиной, у меня болело горло, и я горько расплакалась
– Чёрт знает что, – говорил отец сердитым голосом, – девочка целыми днями одна!
– Я не брошу работу, это всё, что у меня есть, – говорила мама с красивыми интонациями, которые мне были знакомы по радио, единственному моему развлечению, когда я болела, и радости маминого гардероба были для меня недоступны.
Потом мама из-за меня оставила-таки работу, которую любила больше меня.
Веселей мне от этого не стало.
Мама угрюмо бродила по дому, разглядывала мои игрушки, которыми я, как могла, украшала столы и этажерки, создавая на свой лад уют в доме, запускала пальцы в густые вьющиеся волосы и бормотала: «Выпустите меня отсюда».
А однажды я проснулась от маминого пения.
Прямо в своем белом нарядном пальто – мама любила наряжаться сама и наряжать меня, когда руки доходили, – она высаживала в свежевскопанные грядки в саду рассаду.
Закончились блуждания по дому. Началась новая эра.
Если я хотела видеть маму – шла во двор, где она рассеянно поднимала голову от грядок, отводила испачканной рукой от лица волосы, оставляя тёмные разводы на щеках, и рассеянно спрашивала:
– Ты есть хочешь? Ну, иди-иди, там, на столе – поищи что-нибудь.
Я шла, что-нибудь находила, брала своего плюшевого мишку и смотрела на маму в окно.
А во дворе буйствовали цветы. Благоухал жасмин, поднимались выше крыши дельфиниумы и мальвы, крымская ромашка кивала головами размером с блюдечко, над гроздьями флоксов изнемогали-роились бабочки, а чайные розы своим ароматом доводили до полного изнеможения, так что прохожие останавливались и забывали, куда идут. Наш небольшой дворик в тупичке превратился в сплошные райские кущи, которые выплёскивались на улицу, побеждая низкорослый заборчик.
Первое время мама не делала разбора, и садовые цветы мирно уживались рядом с полевыми, сортовые – с уличными. Первой целенаправленной страстью стали георгины – их мохнатые головы выстраивались теперь стройными рядами, и каждая имела своё имя: Грета Гарбо, Мария Магдалина, Виолетта, Офелия.
До сих пор эти имена ассоциируются у меня, прежде всего, с цветами. Потом настал черёд тюльпанов: махровые, зубчатые, с лепестками свёрнутыми, как крылья птицы, раскрытыми, как чашечки водяных лилий, – всех цветов, оттенков и сочетаний, вплоть до чёрного бархата. Но верх взяли гладиолусы – им мама отдалась всем сердцем и душой. Никогда не видела я ничего подобного, и описанию мамины гладиолусы не подлежат. Это был отдельный мир, выраженный живыми иероглифами чётких соцветий, по поводу которых зеваки не имели никакой возможности высказаться: гладиолусы мама растила в глубине двора, показывала только знатокам, и каждый цветок для неё был как отдельная раскрытая книга с бесконечно захватывающим и не повторяющимся сюжетом; как алгебраическое уравнение с непредсказуемым результатом; как стихотворение, написанное рукою Бога.
Это была страсть. Это было призвание. Я примерно так и понимала – что маму призвали. И продолжала жить отдельно от неё.
– Бедная девочка, – говорила она иногда сочувственно, обнаружив меня на дорожке.
– Только не наступи на грядку! – спохватывалась она тут же, когда я пробовала броситься к ней.
Можно сказать, что я недополучила материнского тепла и заботы.
А можно сказать, что я получила неизмеримо большее: бесценное знание, что отдаваться чему бы то ни было безоглядно – это счастье и высший удел, не подвластный меркам обыденности.
Алена Кравцова.
http://domrebenok.ru/blog/2011/09/23/maminyi-uroki/
Комментарии
↑ Перейти к этому комментарию
Дочка просто оправдывает маму для себя, чтобы не было мучительно больно). и это правильно. это лучше сожаления, ненависти или злобы. У каждого свой путь и свой урок, и зачем то они даны были этой девочке.
Но с выводом ее я не согласна. Счастье - жить в гармонии, и уметь распределить себя так, чтобы было место и семье и чему бы то ни было..
У меня такая мама. Была. И я такая девочка. И я тоже нашла оправдания маме, просто не сразу. К сожалению во мне просыпается моя мама, по отношению к моему сыну. Приходится учится быть гармоничной и уметь отдавать себя и сыну и любимой работе. Хотя трудно и не всегда получается.
Вставка изображения
Можете загрузить в текст картинку со своего компьютера: