Александр Гордон вне маски тролля

Решила выложить свой текст, точнее, компиляцию из двух своих текстов - интервью с Александром Гордоном. Он очень интересным оказался - особенно без своей маски "феерического телетролля". Подумала, что вам тоже будет интересно.
Так как это мои тексты, значок "взято в сети" не ставлю, хотя в Сети их можно почитать, да, но ссылки тут выкладывать смысла нет, сами знаете.

Тролль, да не мумий

Отец и сын, Гарри и Александр Гордоны, на кинофестивале «Меридианы Тихого» представляли свой фильм «Огни притона» (сценарист Гарри Гордон, режиссер Александр Гордон), и небывалый факт – пришлось организовывать дополнительный сеанс, так как желающих посмотреть эту ленту оказалось больше, чем мест в зале. Впрочем, Александр Гордон по этому поводу не обольщается, ну или пытается не обольщаться.

– Я прекрасно понимаю, что интерес к фильму вызван не самим фильмом, а теми, кто его сделал, – с легкой иронией сказал Александр Гарриевич во время общения с прессой. – В отношении меня работает стереотип. Я же на телевидении создаю определенный нехудожественный образ для того, чтобы торговать конфликтом, без него программу никто смотреть не будет. И в этом конфликте я часто жертвую собой, потому что создание телевизионного конфликта – подлая штука, хорошеньким там оставаться не удается. И этот образ, эта маска, она прилипает ко мне, от меня – к фильму. Отсюда интерес к ленте, отсюда и реакция на фильм. Многие идут посмотреть, чего там снял тот самый Гордон из «Закрытого показа». И если человек недостаточно внимателен, недоброжелателен, априори настроен зло, он не воспримет картину. Поняв, что это не то кино, которого он ждал, убеждается в своей «правоте»: ага, всех учит, а сам вон что… И это нормально. На каждый роток не накинешь платок, а с тех пор, как появились сети социальные, этих ротков все больше и платков не хватает. Так что нет смысла реагировать на такую «критику».

– Александр, в Интернете вас называют феерическим троллем, так что маску вы создаете успешно…

– Да, как актеру подобный комплимент мне приятен, это значит, что образ убедительный. Главное, чтобы не путали мой экранный образ с тем, что я на самом деле. Не такой уж я умный и сильно-характерный. И близкими людьми не обделен.

– Героиня фильма произносит фразу «Людей жалко, особенно всех», а вы как к людям относитесь, жалеете?

– Сколько людей, столько у меня и мнений. К человечеству в целом я отношусь скверно. Каждого человека в отдельности можно понять, простить, полюбить, возненавидеть, отнестись по-человечески… Когда их уже двое, то начинаются проблемы. Тут надо отказываться от формальной логики и переходить к диалектике. Муж и жена – одна сатана. Пара создает третье качество, и судить об этой паре по отдельности очень трудно.

Мне героиня фильма, проститутка Люба, которой никогда не было в реальности, ближе и дороже, чем многие мои знакомые, которых я знаю полжизни. Значит ли это, что я снимаю кино только про несуществующих людей? Конечно, нет. Потому что в каждом персонаже есть часть меня, моего отца. И когда я снимал этот фильм, я много общего нашел между этой замечательной и очень странной женщиной и собой. И на какие-то вопросы, на которые я не мог ответить в жизни, мне в фильме удалось ответить.


– Если бы этот фильм был в программе «Закрытый показ», кого бы вы хотели видеть в зале?

А. Г.: Этот фильм наверняка будет в программе «Закрытый показ», об этом есть принципиальная договоренность с Первым каналом. Кого бы я хотел видеть в рядах нападающих? Тех, кого искренне и сильно обидел. Но я боюсь, что они не придут. А с другой стороны, хотел бы видеть своих друзей. Проблема только в том, что обсуждение на этой программе такая тонкая вещь, что боюсь, как бы эти друзья не стали мне врагами.

– Насколько сильно ваше участие в монтаже «Закрытого показа», в конечном продукте, так сказать?

– У Первого канала есть политика, о которой я знал, когда шел делать эту программу, и с которой согласился. Никакого участия в монтаже программы я не принимаю, ни малейшего. Это связано с рядом причин. Они считают, что монтаж – это другая профессия, и тут они правы. Во-вторых, Первый канал должен выдерживать некий политес. То есть я хорошо устроился. Во время обсуждения в студии говорю все, что хочу. А старшие товарищи при монтаже меня поправляют. За процесс отвечаю, за результат нет.

– А фильмы вы отбираете?

– Нет. Фильмы, чтобы их показали, нужно купить. И решения принимают те, кто платит деньги. А мне, когда девушку купили уже, отдают ее потанцевать.

– На вас и вашу программу делали пародии…

– Если на тебя показывают пародии, неважно кто – ОСП, кавээнщики или «Большая разница», это значит, что ты в топе. Дальше – только в кроссворды. Злодей из шести букв…

– Если бы в фильме можно было что-то переделать, вы бы переделали?

– У меня вообще такая установка в жизни, не только в кино. Меня часто спрашивают: хотели бы вы что-то изменить, исправить в жизни. А я говорю: нет. Жизнь настолько тяжело дается, что ни пяди земли уже не хочется отдавать. И чем ближе конец, тем яснее. И с фильмом та же история. Я не отношусь к «Огням притона» как к результату своей деятельности, это – часть процесса жизни.

– По образованию вы актер, но в профессии состоялись как журналист.

– Я себя журналистом не считаю, потому что журналист – это все-таки другая профессия, журналист – это человек, который любит правду. А я не знаю, что такое правда, не люблю ее и не умею отстаивать. На мой взгляд, при современном состоянии средств массовой информации правда у каждого своя… А началось все случайно, как все в жизни бывает. Случайно нашел объявление: требуются работники на первое русское телевидение в США. Позвонил – и был принят. Дальше вы все знаете. В этом году 20 лет, как я на телевидении.

– В 1998 году вы заявляли о своем желании баллотироваться в президенты. Что это было?

– То же самое, что сейчас у отца Иоанна. Когда мы оказываемся в ситуации, где выбор невозможен, когда мы живем в атмосфере политического цинизма, то противопоставить этому всерьез ничего нельзя. Ну, можно не пойти на выборы. Можно негодовать в Интернете. А можно сделать акцию «чем это я хуже вас, клоунов». Вот так и случилось. Это была шутка, сопряженная с созданием партии общественного цинизма, своего рода арт-пиар-проект. Мы даже сделали два предвыборных плаката. На одном в багровом свете сидел мрачный Гордон и было написано: «Сталин покажется вам усатым мальчиком». А второй: печальный Гордон с двумя паспортами – российским и американским – и было написано: «Я-то уеду…». В этих двух слоганах была вся предвыборная платформа. Мне показалось, что это было озорно.

- В вашем фильме главная героиня – благородная и неглупая проститутка. Как-то неправдоподобно…

Г. Г.: Да, это неправда. Причем настолько неправда, что стало правдой художественной. Хотелось сказать о том, что не место красит человека, а человек – место, что по тем закоулкам человеческой деятельности, если пошарить, всегда найдется вот такая чистая, благородная и светлая душа. Поэтому давайте будем внимательнее друг к другу.

А. Г.: Я, как это ни прискорбно, принадлежу к романтической традиции. А это чистая дьявольщина и бесовщина в том смысле, что если ты пытаешься создать мир, то вступаешь в соперничество с Творцом, считаешь его устройство мира неидеальным. И пытаешься противопоставить некое другое устройство мира – и для этого герой твой должен быть идеальным. И ты как бы говоришь богу: смотри, что ты натворил, ведь возможно и так! Мне кажется, что в классической русской литературе и в лучших произведениях советского кинематографа герой всегда был идеален и часто погибал от того, что в природе настолько чистый элемент существовать не может. Кроме того, во всех мировых религиях есть такая фигура, как пророк. Когда он добивается своего, его услышали, он погибает. Его миссия выполнена. Вот и Люба из этой породы.

- Почему русские писатели, сценаристы ищут ответ на духовные вопросы именно в образе проститутки: Сонечка Мармеладова, Катюша Маслова, «Интердевочка», ваша Люба…

Г. Г.: Потому что, во-первых, нужно танцевать от печки. Нужно если что­-то искать, то с самого начала, с самых дальних закоулков. Потому что если рассказывать о женщинах более или менее совершенных, то героине нечего будет делать, разве что ходить туда-сюда. А здесь, на самом дне, как раз проявляются такие движения души, как милосердие, любовь.

А. Г.: Почему проститутки будоражат воображение не только художников, но и мужчин? Потому что непостижимое совершенно занятие! Я не понимаю, как это можно сделать занятием, как они этим занимаются. Как в этом ужасе может жизнь держаться?

Г. Г.: И совершенно непонятно, что они при этом чувствуют, они довольны или недовольны… Это загадка.

А. Г.: А поскольку мы живем в социуме, в котором эта профессия презренна, то в каждой истории проститутки есть нечто… По доброй воле туда же никто не пойдет.

- В вашем фильме костюмы уникальные, воссоздана эпоха, трудно этого было добиться?

А. Г.: Здесь мы потрудились, да. Большая часть нарядов, в которых щеголяют Оксана Фандера или Катя Шпица, сшиты дизайнером Еленой Макашовой по лекалам тех времен. В фильме все вещи того времени, даже этикетки на бутылки рисовали художники специально, так как на таких вещах прокалываться смешно. Я сам в руках каждую вещь держал – приемник, к примеру, прежде чем поставить в кадр, убедился, что он 1953 года выпуска. Я сам тот еще блохоискатель, и мне бы не хотелось, чтобы зритель на это отвлекался. Трамвай вот мне не очень нравится, его мы делали в спешке, номера на машинах слишком чистые.

Нам пришлось столкнуться с вопиющим проявлением антисемитизма и отношения к «москалям» со стороны директора художественного музея Одессы. Все наши попытки снять сцену в музее собственно в музее обернулись крахом, несмотря на то что ее об этом просил лично министр культуры Украины, которого просил министр культуры России. Но они с ней не справились. И нам пришлось музей строить. И это обошлось дешевле, кстати.