Глава 32 «Он не бросил меня. Это все ты»

Я ехала к матери на машине Ленки, сжимая руль так, что побелели костяшки пальцев. Не из злости. Из страха.
Каждая поездка сюда — как в другой мир. Где пахнет сиренью, вареньем и прошлым, от которого не спрятаться.

— Что ты знаешь о своём отце?
— Почти ничего. Он нас бросил. Так она говорила.
— Ты веришь в это?
— Уже не знаю…
Этот разговор с Ленкой крутился в голове, как сломанная пластинка. Что, если всё это было ложью?

Если мама просто… решила не говорить?
Она всегда была такая. Слишком сильная, слишком гордая. В её мире слабости не прощались. Даже если ты — её собственная дочь.

Я припарковалась у знакомого палисадника, где до сих пор росли те же ирисы, что и в моём детстве. Мама встретила меня как обычно: компот, пирог, забота.
— У меня служба в храме через час. Одна прихожанка просила поставить свечу, — сказала она, словно оправдываясь.
Я кивнула:
— Конечно, иди. Я пока просто побуду. Передохну.

Она ушла. И всё внутри меня сжалось. Мне было мерзко. Как будто я сейчас украду у неё что-то святое. Но разве не она украла у меня целого отца?

Я знала, где она хранит документы — старая шкатулка с потертым замком, в тумбе у кровати. Там были дипломы, бумаги, старые письма… и фотографии. И одна — выцветшая, на плотной бумаге, завораживающе простая.
На ней был он. Тёмные глаза. Улыбка, от которой внутри что-то дрогнуло. Мужчина, в котором я сразу узнала себя.
Мой отец.
Под снимком — надпись:
«Август, 1982. Сергей — навсегда». Сергей???
Рядом — аккуратная стопка писем. Почерк — чуть скошенный, уверенный. Не мамины. Я не хотела читать. Но стала.

«Лида, я знаю, ты злишься. Но ты не отвечаешь. Ты не даешь мне видеть её. Я не бросал вас. Я уехал, потому что ты выгнала.
Ты сильная, но твоя сила — как стена. Я не смог пробить её.
Я скучаю по Насте. Я каждый день думаю о ней. Я уверен, что она моя дочь. Неужели ты правда думаешь, что я бы ушел сам?»
Дальше был скомканный край, будто мама не смогла дочитать и бросила письмо в ярости.

Я сидела на полу, сжимая бумагу, как дитя — осколок разбитой игрушки. Мне хотелось кричать. Плакать. Бить. Он не бросал меня.
Его вычеркнули из моей жизни.

Мама вернулась, когда я уже сидела на кухне. Передо мной лежали старые письма и фотография. Я не прятала их. Наоборот — выложила на стол, будто улики. Пусть видит.

Она зашла, сняла платок, бросила взгляд на стол — и застыла.
— Ты рылась в моих вещах? — голос у нее дрогнул. Совсем не так, как я ожидала. Не гнев, не обвинение. Скорее... страх?

Я медленно подняла на неё глаза.
— Ты врала мне всю жизнь.
— Ну что ты начинаешь? — всплеснула она руками. — Нашла пару старых бумажек и уже...
— Он писал тебе, — перебила я. — Он хотел меня видеть. Он хотел знать, как я живу. А ты... ты просто молча прятала всё. Как будто он умер. Как будто его не было. Ты не просто солгала. Ты украла у меня отца.
— Он ушёл! — выкрикнула она. — Он был ненадежный. Он вечно метался. Он…
— Ты даже отчество мне другое дала, — сказала я, почти шёпотом. — Я всегда думала, что я - Викторовна. А на самом деле… я — Сергеевна???
Мама сжалась. Как будто это имя ударило её по лицу.
— Я боялась, — пробормотала она. — Я думала, он заберёт тебя. Что увезёт. Что ты станешь не моей.
Я не смогла сдержать слёз.
— И ты решила, что лучше без него? Решила, что я не имею права знать, кто мой отец? Решила, что я должна жить в той реальности, которую ты сочинила?
— Я пыталась тебя защитить, — выдохнула она.
— От чего?! От любви? От правды?

Она отвела взгляд. Я смотрела на неё и чувствовала, как что-то во мне рушится. Один из столбов, на которых стояла моя личность, просто треснул. И рухнул.
— Ты не понимаешь, — прошептала она.
— Нет, мама. Теперь я всё понимаю. Ты не доверяла мне. Не верила, что я справлюсь с правдой. Ты выбрала за меня, кем я должна быть. Даже имя — даже это оказалось ложью.

Я встала. Собрала письма. Сверху — фото, где он молодой, с грустной улыбкой. На обороте надпись: «Август, 1982. Сергей — навсегда». Так вот он какой. Мой отец. Настоящий. А не тот призрак, которого мама оставила в моей голове.

Я подошла к двери и остановилась:
— Я не знаю, что с этим делать, — сказала я. — Но, пожалуй, начну с того, что перестану быть той, кем ты меня сделала.
И вышла.
Она осталась в доме, а я ушла в своей злости, в своей боли, и вдруг поняла — вот она, первая трещина.
Трещина в жизни, которую я считала своей.
И это — не конец.