Рай Дина. Часть 5-я. Правила.

Предыдущая глава здесь https://www.stranamam.ru/post/14727109/

— Ты ещё грудью покорми. К своим пяти, может, добавишь шестого?
Цинизм часто проявляется в профессионализме. Это удел большинства работ, какой бы сферы это ни касалось. Но Мари свою работу сегодня выполняла иначе. Не как нянька в доме малютки, а как любящая и заботливая мать. Но не мать многодетного семейства. Вся её любовь и забота сегодня достанется только одному человечку. Вместо стандартных процедур после кормления — подтирание поп и смена подгузников; вечернее купание, массаж и колыбельная на ночь.
Дина ничего не смущало. Ни ворчание коллег Марии, которым пришлось заниматься оставшимися подопечными. Она их сегодня оставила только ради одного малыша и посвятила себя ему. Охотника не смущала и тучность её пышного тела, в которое он вселился. Это просто была ещё одна возможность пообщаться с сыном. Не просто увидеть или услышать его. Не просто осознавать: он жив. Нет. Ощутить невесомость этого крошечного человечка, которому, он надеялся, будет нужен. И он надеялся, что этот человечек, пусть ещё и совсем крошка, но осознаёт, кто на самом деле его держит на руках. И улыбается ему, а не этой пышногрудой тётке с дряблыми, как перебродившее тесто, руками.

Мари всегда перед сменой заходила в Храм. Она не была истовой католичкой и молилась больше по инерции. Прочтя молитву, она просто сидела подолгу, склонив голову в тишине. Она любила детей, очень. Её дети и малютки, брошенные в казённом доме; её любви хватало на всех. Но иногда ей нужен был тихий, очень тихий уголок.
— Хочется отдохнуть? Маленький внеплановый выходной?
Возможно, благодаря игре света, идущего через церковные витражи, или это было что-то иное, но ей показалось, что мужчина, стоявший перед ней, был соткан из этого самого света. И он был прекрасен.
— Да, Господи, — выдохнула она. Подмена значений, но согласие получено. И вот Дин снова держит на руках, пусть и не на своих, своего сына.

Удар был несильным, но позорным. Пощёчина. Патрик вжался в кресло. Он ожидал больших побоев. Скандала. Но его отец молча развернулся и даже не хлопнул дверью.
Не то принижен. Не то раздосадован. Решение всех проблем: машина, уважение отца и Лиз, на днях едва не сиганувшая с крыши ради какого-то корейского-китайского болванчика. Как так, ведь он же любил её. Он, а не это узкоглазое писклявое чудо. Но он найдёт выход. Уже нашел. Один звонок Руфусу:
— Я согласен.
А тот был и рад. Ещё один мелкооптовый курьеришка. Что ж, неплохой вариант. От употребления к распространению. Наркотики цепляют крепко и не отпускают никогда.
Единственное, чего не учёл Руфус — амбиции несоразмерны с его страхом. Страх всё потерять ещё остался где-то на задворках мозгов. Машины нет. Нет машины, нет понтов мажора. Лиз от него бегает с той самой ночи. Она избегает любых контактов с ним, и не понятно почему. Возможно, он ей и не был нужен, но, может, она его просто стыдится или стыдится своего поступка.
Руфус и не собирался учитывать чужие проблемы. Но Патрик не нашёл ничего лучше, как запихнуть ещё одну проблему в карман своих брюк. Папин револьвер, украденный из сейфа.

— Дин, Дин, Дин, — Кастиэль в растерянности провёл руками по своему лицу и взъерошил свою шевелюру, — Что же ты наделал?
Наступала точка невозврата. Это происходит, когда исчезает вера, и остаётся только похоть неудовлетворённых желаний и заблуждение, что добиться желаемого можно любым путём. Нет, нельзя. Но исправить это можно. Один толчок в нужном направлении. Что угодно… Звонок от Лиз. Разговор отца с сыном чуть дольше, чем одна пощёчина. И кровавой бойни на границе с городом, где полицейские остановят наркошу-щенка, можно избежать. И это только один вариант возможных событий. Возможен и другой. Патрик выполнит свою задачу, и под откос покатятся жизни сотен и десятков сбившихся с пути людей, когда яд попадёт в город.
Патрик и Лиз — подопечные Дина. Одно обращение к свету. Только намёк на молитву, и его обязанности — прийти к ним на помощь незримо для них самих. Найти способ свести трагедию к минимуму жертв. И, если удастся, вернуть их к вере.
Но его нет, и Кас вынужден сделать выбор за него. Нервы Патрика на пределе. Одна подсказка. И последняя доза, взятая из товара, товара, который он должен был переправить, стала действительно его последней дозой.

— Дин.
— Кас. Я могу всё объяснить.
— Не надо, — был тихим ответ. — Ты нарушил элементарные правила, о которых я тебе не напоминал, но ты, как охотник, о них знал.
Кто и когда-нибудь видел эмоции Кастиэля? Они практически неуловимы. Нужно быть лучшим другом, чтобы их просто знать и почувствовать в определённый момент. Радость, как у ребёнка. Боль, как от тяжёлой раны. Гнев, как у…. Как у Бога. Надо быть Дином Винчестером, чтобы знать об этом и чувствовать их. А он им и был. И понял, что и наказание будет неизбежным. Как у ученика, который налил клей на стул учителю, но уселся на него сам. Влип.
Дин открыл глаза. Казалось, это были секунды глубокого сна. Всё кончилось? А что было?
Вокруг было темно. Но темнота была странной. Чёрно-белой и до рези в глазах чёткой. Было видно всё. Старый гараж. Куча пыльного и разбросанного как попало инструмента на полках и верстаках.
Холод, запахи. Нет, он их практически не чувствовал, но понимал, чем в таких местах пахнет. Запустением, тленом и старой смазкой. Сквозь ржавые прорехи стен и дверей шёл слабый свет ночи. Просто другой оттенок темноты.
И посреди всего этого стоял он. Машину, брошенную здесь, он ощущал, и почему-то в нём это отзывалось болью. Пара покрышек по правому борту спущена. Пыль и мелкие трещины на лобовом от мусора разваливающейся крыши. Кожа оплётки руля полезет от любого прикосновения, так как испорчена и разъедена сыростью. Железо неслышно для человеческих ушей стонет и воет только от ему ведомой боли. И эту боль Дин ощущал словно сам, физически. Вдруг он ощутил странное свербение в теле машины как чесотку у себя самого, а почесаться не мог. Неприятное чувство. От того, что он осознал, стало ещё гаже — в одном из задних сидений мыши свили гнездо. Гадость. И вдруг Дин ужаснулся и взбесился одновременно. Импала! Это импала! Сэм — сволочь. Как он мог?!
Посреди гаража стояла импала. И он посреди гаража. Он осознавал всё, что происходит с машиной, но понял вдруг и другую страшную вещь. Осознавал, чувствовал. Но он её не видел. Догадка и понимание были жестоки:
— Кас! Нет! Не надо! Пожалуйста! Кас!!!
Машина, стоявшая и гниющая посреди гаража. Брошенная и всеми позабытая. Это был он сам. Как дух, заключённый в неподвижном куске железа.