Нечистая

Пришедшая советская власть принялась рьяно трясти красные казачьи шаровары, выбивая из них пыль устоявшихся традиций и врагов революции…

Вечером Лаврентий задумчиво вертел в руках трофейный маузер.
На деревянной рукоятке были нацарапаны две буквы «А.В.», должно быть инициалы того покойного беляка из чьих хладных рук он его вынул.
Лаврентий навсегда запомнил, как впервые коснулся окоченевшего мертвого тела, сладковатый трупный запах уже витал вокруг. Гладкий ствол маузера блестел, отражая скупые лучи зимнего солнца, неожиданного для него самого, Лаврентий улыбнулся, заметив, что однополчане не успели снять сапоги и тулуп с преставившегося белого офицера.
В этот момент чувства смятения, страха и брезгливости были разогнаны, поднимающимся на поверхность, чувством безграничной власти и алчности…

В глубине души он не разделял большевистской идеологии.
Только-только породнившись с зажиточной семьей, его мечты о безбедной жизни пошли ко дну, и Лаврентий досадовал, как не кстати, заварилась вся эта каша.
В сентябре 1920 года до него дошли слухи, что тестя и двух Феодориных братьев расстреляли.
Эти новости заставили его крепче приосаниться и выучить на зубок устав красноармейца.
Лавруша не лез под пули и не рвался на передовую, но зато в рядах мародеров едва ли кто-нибудь сумел его переплюнуть.
Лаврентий теперь уже ловко снимал добро с мертвых, а иногда и с живых врагов революции.
Он крепко набивал свою тряпичную походную суму, но полной она была лишь до первой избы в которой одинокая вдовушка допьяна угощала бойцов.
Захмелевший Лавруша раздаривал и раздавал под чистую награбленное, высыпал из карманов даже остатки махорки, приговаривая:
- Держите, бабоньки! Все для вас, хорошие… - он обнимал дородную хозяйку и утыкался носом в мягкую, колыхающуюся грудь. – Эх, моя все равно не оценит… Не того пошибу, мать ее за ногу… Тфу!
Наутро, отрезвев, он хлопал по пустой суме:
- Вот те раз! Покутил я!
В Лаврентии мелочная жадность, удивительным образом, переплеталась с безрассудной расточительностью.
Однажды пьяная щедрость Лаврентия спасла его от порки.
Командиры строго взыскивали с солдат, что присваивали себе конфискованное имущество:
- Советская власть не потерпит мародерства! Добро принадлежит народу! – вещал комиссар, размахивая над головой, сжатым в руке красным знаменем.
В тот день, все у кого было найдено, сверх необходимого имущества, получили знатных плетей.
Среди наказанных прошел недовольный вой:
- Что же вы, товарищ комиссар, старорежимными методами действуете!
Комиссар вскинул густые черные брови:
- Могу и по-нашенски!
- Расстреляете?! – выкрикнул из толпы бойкий розовощекий красноармеец.
Лаврентий покрылся крупными каплями пота, весь хмель вышел в момент, он зло смотрел на говорливого солдатика:
- Договорится сейчас малец… живо пулю схлопочет… – думал он про себя.
После того случая, чужого Лаврентий больше не брал:
- За чужие штопанные шаровары своей жизней рассчитываться желания нет! – приговаривал он.
А вот заветный маузер он хранил в нагрудном кармане, дорожил им.
Но придет момент расставаться и с ним…

Пока бравые солдаты уворачивались от пуль, дома их жены тянули на себе хозяйство.
Феодора с ранних лет приучала дочь к труду.
Серафима росла слабенькой и болезненной девочкой. Но едва ли ей были поблажки…
Феодора решила показать Серафиму местной старухе-знахарке.
Та глянула на маленькую, худощавую девочку с горящими черными глазами.
- Вижу нечистый в ней сидит… - задумчиво произнесла старуха. – Он ее и точит, ежели промедлишь, Федора, всю девку живьем съест!
Феодора с ужасом смотрела на бледную Серафиму:
- Делать-то чего, бабка Клава?!
Клавдия подожгла горстку сушеной травы на закопченном блюде, по хате потек удушливый запах жженой полыни. Серафима закашлялась…
- Видишь, Федора, лютует нечистый! Не по сердцу ему дух святой…
Феодора закивала…
- Вот что, бабонька, трижды в день окуривай хату, - Клавдия насыпала в куль сухой травы. – И строго-настрого блюди все церковные заветы, молись и девку свою заставляй! Постом и молитвой мы нечистого выгоним. Станет твоя доня здоровее тебя! – заверяла знахарка.
Феодора положила на стол пару монет, поцеловала сморщенные руки знахарки и, трижды перекрестившись, попятилась к выходу.
Изгонять нечистого из дочери, Феодора принялась ответственно.
Серафима постилась и молилась усерднее монаха-отшельника.
Но голод не тетка…
И сообразительная девчушка повадилась воровать сливки и яйца из соседского амбара. Когда правда вскрылась, Феодора жестоко наказала дочь и уже не сомневалась, что в теле Симы засел нечистый…
И без того скупая на ласку Федора, теперь боялась лишний раз притронуться к дочери. А Серафима, несмотря на скудное питание и тяжелую работу, росла. Медленно, туго, но верно…

Один из братьев Феодоры вопреки слухам остался жив. Сестра прятала его в конюшне, ни слова не сказав Лаврентию.
Когда Лавруша обнаружил, припорошенного сеном, беглого родственника, он пришел в ярость:
- Совсем ополоумела! Пусть убирается на все четыре стороны! Баба-куриные мозги!
- Да куда же он пойдет?! Станицу вкруговую оцепили…
Лаврентий почесал голову:
- Сдать его надо в штаб! Може и нам зачтется…

Федора упала на колени:
- Как же сдать, его расстреляют поди! Кровь-то родная! Вспомни, как вы за одним столом сидели, вместе хлеб-соль делили… А сейчас сдашь его, на верную смерть!? – ее крупный мясистый нос стал красным и рыхлым, Феодора всхлипывала и закрывала глаза руками.
- Ить… Пускай пересидит… - махнул рукой Лаврентий. – Что же мы звери…

Продолжение "Брат Василь" будет сегодня.