Детские воспоминания. Про мою вторую бабушку, не любимую.

Перед тем как рассказать, про мою вторую бабушку, папину маму, хочу вспомнить два эпизода из далёкого детства.

Мы жили вместе с папиными родителями, питались отдельно, у нас всегда было два холодильника.

Я помню, угостила меня бабушка яблочком. Это такие очень маленькие сладкие яблочки, их у нас называли «косточки», муж недавно меня просветил, что эти яблочки называются «ранетки». Мне так оно понравилось, и я попросила ещё. На что бабушка сказала, что она и рада бы меня угостить, но больше у неё нет. Ну, нет и нет. Бабушка ушла на улицу, мама открыла её холодильник, позвала меня – а там полный ящичек для фруктов этих маленьких яблочек.
Второй эпизод. У бабушки сестра жила в Москве и частенько присылала ей посылки с разными «дефицитами». Однажды утром мой детский нюх уловил запах апельсин. Запах привёл меня в бабушкину кладовку, где она втихаря от всех наслаждалась цитрусами. Но, мне апельсина не досталось, бабушка уже со всеми расправилась, и свидетельством тому была огромная куча оранжевой ароматной кожуры.
Была ещё похожая история с шоколадкой. Но её я помню плохо.

Впечатления об этих эпизодах, были очень сильными, да и мама, старалась, что бы я о них не забыла. И еда раньше, во многих семьях и сейчас, – она была неким мерилом любви, когда лучший кусочек детям, когда добытые в очередях вкусняшки – это только детям. Поэтому я чётко понимала, что бабушка меня не любит. Разве можно пожалеть любимому яблоко или апельсин?

И я всю жизнь понимала, что бабушка настоящая, любящая у меня одна. Это мамина мама. И вторая мне была не очень- то нужна, меня было кому любить. И это поддерживала мама, не позволяя мне забыть о том, как мне бабушка пожалела яблочко. Папина мама с нами не играла, историй не рассказывала, пирожков не пекла, и вообще была жадная и вредная (критиковала часто за внешний вид).

Так я думала, пока не стала взрослой и чуть-чуть умной. И не всё что на поверхности всегда является истиной. Истина часто зарыта и закопана намного глубже.

Папина мама. Она была красавицей. Я понимаю это сейчас и понимала это всегда. Я помню свои детские воспоминания – я смотрю на неё и не могу глаз отвести, от её рук, глаз, длинных ресниц, волос. И было у меня даже на неё чувство злости, что вот она такая красивая, а моя любимая бабушка не такая, и мама не такая. И если даже у несмышлёного ребёнка были такие чувства, то я уверена, что ей завидовали и кумушки на лавочках и подружки, и даже невестки.

И главное, что она могла себе позволить – это жить так как ей нравится, несмотря ни на кого: она могла себе позволить не убирать в квартире, но сходить в парикмахерскую; не стирать бельё, а делать раз в неделю маникюр; не смотреть внуков, а ходить каждый вечер гулять в парк. Эгоистично? Да.
Она была главным объектом для сплетен у нас во дворе. Все её осуждали, за утренние пробежки, за безупречный маникюр и педикюр всегда, за причёску, за тонкую талию, за то что она никогда не таскала тяжеленные авоськи, а всегда ходила с ровной спиной и поднятой головой. И всегда жалели мою маму, за то, что она одна наводит марафет в квартире, стоит в очередях, управляется с детьми, крахмалит и кипятит бельё, а свекровь занимается только собой.

И было ещё кое-что, что отличало бабушку от всех. Её безумно любил муж. Он бредил ей, она была главным и единственным человеком его жизни. Я помню, сидит дедушка напротив бабушки и смотрит, как она ест. А потом смахивает слезу и говорит: «Какая ты у меня красивая!». Это было так непонятно для меня и так странно. И не только для меня, для всех. Мужики выпивали, собирались после работы компашками в гараже, делали заначки от жён, некоторые своих супружниц и поколачивали. Дедушка после работы калымил в сапожной мастерской, зарабатывал бабушке на духи и конфеты. Ни разу не повысил на неё голоса и всегда смотрел с такой теплотой и нежностью, с какой он никогда не смотрел ни на своих сыновей, ни на внуков.
И если бабушка была красавицей, то дедушка наоборот: низкорослый, кривоногий, лопоухий, с большим носом и брежневскими бровями, а ещё непослушной курчавой шевелюрой – настоящий еврейский мальчик. И девочка белорусская красавица: волосы, как лён, глаза, как озёра. И она выбрала его. Среди толпы поклонников, она выбрала его. И не прогадала. Они никогда не жили в богатстве, скорее в бедности, впрочем, как и все: не хуже и не лучше. Но в любви и в заботе – это факт. Не многие женщины живут в такой любви. До последнего вздоха он переживал за свою любимую, последние слова дедушки были о ней, о его любимой женщине.

Бабушка была не просто красавицей, она хорошела с годами. Она не старилась – она приобретала новые краски, с годами конский хвост сменился на стильную стрижку, на лице было меньше макияжа, одежда становилась более простой и менее экстравагантной. И это всё шло ей ещё больше.


Но жизнь бабушки была не сахаром. Подростком она оказалась в концлагере. После войны из её большой семьи (а их было 5 братьев, 2 сестры и родители)остались только мама и две дочки. В детстве, я знала, что бабушка была в лагере, ну была и была. Сейчас, я понимаю, что бабушка была в КОНЛАГЕРЕ И ВЫЖИЛА. Сейчас нам доступно множество разной информации: мы читаем книги, смотрим документальные фильмы и душа леденеет от ужаса, того, что пережили узники.

И мне стыдно, за то, что я долгие годы осуждала, бабушку, за это несчастное яблочко, за апельсинку. Я думаю, что для неё отдать еду – это не то, что поделиться обычному человеку. Это не понять, но вот сейчас, вспоминая всё, что я помню, я понимаю, что она не была жадной, она любила нас (а меня больше всех), она просто не могла отдать свою еду. И это большое счастье, что нам это не понять.

В детстве, я была очень самостоятельным ребёнком. В первом классе мне захотелось серьги. Мама сказала – нет. Я пошла с подружкой в косметический кабинет, она сняла свои серьги, у меня были деньги – и домой я вернулась с проколотыми ушами и чужими золотыми серьгами. Бабушка заступилась за меня, она сказала, что никогда нельзя ругать девочку за то, что она хочет быть красивой. Вынула свои золотые серёжки с ушей и подарила мне.

Наверное, это было уже после распада СССР, всем узникам давали немецкие марки. Сумма была большая. И она все деньги до копеечки делила поровну и отдавала сыновьям и внукам. Она всегда собирала деньги и на дни рождения дарила очень приличные суммы всем пятерым внукам, сыновьям и невесткам. Она не была жадной. Она делилась дефицитами из своих московских посылок. Но то что было её едой – это было её едой.

Когда в подростковом возрасте я из милой девочки превратилась в гадкого утёнка: очень прыщавого подростка с толстой попой, именно бабушка, спасла меня от комплексов и насмешек. Мы уже не жили в месте, но она приходила каждый вечер и накладывала на лицо мне жуткую вонючую бурду. А каждое утро до школы – она буквально вытаскивала меня из постели на пробежку. Как же я была зла на неё за это.

Когда младшего сына бабушки забрали в Афган и почти всем матерям из тех с кем он уходил, пришли похоронки, бабушка облысела. У неё полностью выпали волосы и не росли. Сын вернулся, и почти сразу привёл в дом беременную невестку, в двухкомнатную квартиру, где уже жили дедушка с бабушкой, мой папа и беременная мама. У нас с двоюродным братом разница месяц. Как они умещались с двумя младенцами? Как они вообще жили? Уму непостижимо. Зато у бабушки назло соседкам выросли волосы лучше прежних. И она всё свободное время проводила во дворе. А где ей было ещё проводить это время? В кладовке, где она спала, когда сыновья привели в дом невесток. Помогать с внуками? Возможно, да. Но может было лучше не мешать, в тех то условиях.

Мама прожила со свекровью 17 лет. И они ни разу не поссорились. Но обид было много. Больше у мамы на неё. Мама была хозяйкой в её доме. Она принимала решения о ремонте и об уборке, бабушка всё принимала, не помогала маме вести хозяйство, но и не вмешивалась. И думаю, что если бы не мама, а бабушка была хозяйкой в доме, маме было бы сложнее с её характером, и она бы не смогла столько лет прожить со свекровью в мире.

В тот день, когда бабушкин сын вернулся живой, а не в цинковом гробу, она поняла, что всё остальное - это такая ерунда. Она часто говорила, что если все живи – это и есть счастье. И всех приняла, подвинулась, уступила свою квартиру и ушла спать в кладовку.

Добила бабушка всех соседок и сплетниц, последним их же козырем. Сыновья её, мой папа и брат, были в молодости жуткими шалопаями, драчунами и хулиганами. И все пророчили им уголовное будущее, а бабушке одинокую старость, когда стакана воды будет некому подать. Но как то так вышло, что её пацаны после развала СССР ушли в частный бизнес, создали свои семьи, и по примеру своего отца, за семьи свои держались и ставили их на первое место. Сначала были кооперативы, потом частный бизнес. Чем только не занимались мой папа и его брат. Больших состояний не заработали. Но жили на порядок лучше многих. И когда у многих соседок сыновья просили с пенсии на бутылку, бабушкины дети привозили ей в дом хорошую технику, заморские фрукты, делали ремонт и вывозили любимую мамочку на курорты. Денег она никогда не брала у сыновей. Ну а подаренную шубу изрезали доброжелатели, прямо на ней же.

Мы не были близки с бабушкой, но все наши разговоры я очень хорошо помню. И мне этих разговоров очень мало.

И если бы у меня была возможность увидеться с ней я бы столько у неё спросила: и про лагерь, и про войну, и про её семью, про любовь, про их отношения с моей мамой и другими невестками, про отношения бабушки с её свекровью, которая не хотела принимать красавицу в свою семью, про толпы поклонников, которые окружали её всю жизнь и была ли она верна своему мужу.

Мама в детстве, когда ругала меня за лень или излишнее кокетство, говорила, что я копия своей бабушки. Я никогда маме в этом не признавалась, но для меня это был комплимент. И в глубине души, я всегда знала, что на бабушку я хотела походить, больше, чем на маму.